небольшой, одноэтажный городок Лебедин. В нем прошло мое детство, а главное — в Лебедине остался отец, которому шел уже восьмой десяток (мать умерла перед войной, в сороковом году).
В сентябре во время короткого затишья на фронте ко мне подошел подполковник Коробчук. Поговорив о делах бригадных, Владимир Никитович поинтересовался:
— Что Лебедин освободили, известно?
— Да, знаю…
— Как, три дня хватит?
— Что три дня? — не понял я.
— Да съездить в Лебедин проведать родственников и вернуться. — И, предупреждая мой вопрос, Коробчук сказал: — С Михаилом Фадеевичем вопрос согласован. Долго думали, в праве ли отпускать тебя в такое горячее время даже на несколько дней. Решили, что для пользы дела — нужно. Увидишься с отцом — спокойнее будешь воевать, злее фашистов бить станешь.
…С волнением подъезжал к городу своего детства. Уже на окраине понял, что сильных боев за Лебедин не было: особых разрушений не видно. Вот и родная хата. Потемневшая от времени солома на крыше, небольшие оконца без ставен. Когда взялся рукой за знакомую скобу на калитке, услышал, как стучит сердце. Во дворе пусто. Дверь в хату не заперта. Вхожу. Первое, что бросилось в глаза, — моя собственная фотография, висящая на самом видном месте в горнице. Предвоенная, со «шпалами» военинженера 3 ранга в петлицах. Оборачиваюсь на скрип двери. В дверном проеме — пожилая женщина в темном платке. С трудом узнаю двоюродную сестру Клавдию Константиновну. «Как она постарела! А ведь ей не больше сорока…»
— Откуда, Виктор? Вернулся до ридной хаты… — А на глазах слезы.
— Где батя? — От волнения у меня срывается голос.
— Так вин на работе, в Заготзерне…
Чтобы не терять ни минуты, подъезжаю к знакомому двору конторы Заготзерно.
— Где тут Харченко?
— Да вон, у клуни робе. Косы клепае…
Из маленького покосившегося сарайчика слышны мелодичные удары по металлу. Вошел. На обрубке дерева сидел родной человек и маленьким молоточком отбивал косу. Отец, не вставая, до боли знакомым жестом поднял очки на лоб и ровным голосом, будто расстались мы только вчера, произнес:
— А, Виктор, приншов? А я и знав, шо ты вернишься!
И такая уверенность и сила была в этих простых словах, что сердце мое переполнилось гордостью за отца, простого, не очень грамотного человека, ни на минуту не сомневавшегося, что Красная Армия обязательно прогонит фашистов. В эти мгновения отец был для меня олицетворением тысяч советских людей, освобожденных нами и еще ждущих вызволения от фашистской неволи на Левобережной Украине и далее за Днепром…
— Ну, поехали, батя, до дому!
— Да ни, сынку, не можу, косы надо отбивать!
Пришлось пойти к управляющему конторой, который приказал «упрямцу» отправляться домой.
Только на улице я заметил, как постарел отец. Сколько седины в бородке и усах. А ведь когда я его видел в последний раз до войны, они были еще черными.
Дома, по обычаю, позвали в гости ближайших соседей. Из вещмешка вытащил бутылку водки, шмат сала, пару банок американской колбасы, буханку хлеба — скромный фронтовой подарок. Клавдия Константиновна принесла откуда-то четверть с буряковым самогоном. Выпили за победу над проклятым фашистом, за ридного батьку Сталина, чтобы сыновья живыми вернулись домой…
До утра проговорили с отцом. Он скупо рассказывал о жизни в оккупации. Питались в основном картошкой с огорода. Масла, мяса не видели, что самое страшное — не было соли. Несколько раз гитлеровцы пытались назначить квартальным старостой. Когда отказывался — грозились расстрелять. Отстоял жилец — унтер-офицер, словак, насильно мобилизованный в гитлеровскую армию. Во время боев за город отсиживались в погребе…
Когда окна стали серыми, начал собираться.
— Куда, сынку? Может, еще останешься на денек?
— Надо, батько! Надо!
На прощание отец дал мне маленький мешочек с сушеными тыквенными семечками:
— Ничего дома немае… Полузгаешь на досуге!
На востоке только забрезжили первые солнечные лучи, а под колеса нашей машины уже лег десяток километров украинской земли. Через сутки с небольшим, невзирая на забитые прифронтовые дороги, благодаря умению водителя Володи Козлова, мы были в штабе бригады.
Передовые части Центрального фронта 3 сентября вышли к Десне южнее Новгород-Северского. В штабе бригады срочно клеили новые карты. Дел у всех хватало. Поэтому встреча с Иоффе была теплой, но короткой.
— Как, встретил отца? Ну и отлично! Собирайся в шестьдесят пятую к Швыдкому. У него предстоят серьезные дела!
Мне пришлось, что называется, с ходу ехать на плацдармы, захваченные войсками 65-й армии на правом берегу Десны. Там находились 4-й и 5-й гвардейские батальоны инженерных заграждений. Они использовались в основном для организации ПОЗов.
После перехода частей армии в решительное наступление батальоны обеспечивали разведку и разграждение маршрутов движения. С выходом к Десне наши саперы проделали большую работу по разминированию пунктов переправ и мест сосредоточения войск. Переправившись через реку с передовыми частями, батальоны приступили к закреплению минными заграждениями плацдармов в районе Новгород-Северского.
Противник не мог примириться с захватом плацдармов. Подтянув большие силы, гитлеровцы в течение трех суток безуспешно пытались сбросить наши войска в Десну. Отразить яростный натиск врага помогли и установленные мины, на которых подорвался не один вражеский танк.
* * *
С серого осеннего неба сыплет мелкий дождь. Кажется, ему не будет конца. По раскисшим дорогам сплошным потоком идет на запад техника. Натруженно урчат тракторы, тянущие тяжелые орудия, движутся колонны грузных студебеккеров и неприхотливых ЗИСов. По обочинам дорог мерно шагает пехота.
Как все это не похоже на тяжелые дороги отступления прошлого лета! И тогда они были забиты людьми и машинами. Но в те дни даже яркое солнце не могло согнать с солдатских лиц выражение тревоги и озабоченности…
Да, за какой-нибудь год с небольшим положение коренным образом изменилось. Теперь, преодолевая ожесточенное сопротивление врага, наши войска неудержимо движутся к Днепру.
Этой крупнейшей водной преграде отводилась немаловажная роль в планах гитлеровского командования. Именно по Днепру должна была пройти главная часть стратегического оборонительного рубежа, пресловутого «Восточного вала». Гитлер рассчитывал, что он окажется непреодолимым для Красной Армии.
Днепр действительно был серьезной естественной преградой для наступающих войск. Ширина его в нижнем течении — три — три с половиной километра, скорость течения — до полутора метров в секунду, глубина — до двенадцати метров. Трудность форсирования Днепра также состояла в том, что высокий правый берег, занятый врагом, почти на всем протяжении господствовал над левым, низменным.
В этих условиях очень важно было не дать гитлеровцам как следует закрепиться на правом берегу. Во что бы то ни стало нужно было форсировать Днепр с ходу, на плечах отступающего врага ворваться на Правобережную Украину. Об этом говорилось в директиве Ставки Верховного Главнокомандования № 30187 от 9 сентября 1943 года военным советам фронтов и армий: «В ходе боевых операций войскам Красной Армии приходится и придется преодолевать много водных преград. Быстрое и решительное форсирование рек, особенно крупных, подобных реке Десна и реке Днепр, будет иметь большое значение для дальнейших успехов наших войск». В директиве далее указывалось, что за форсирование такой реки, как Днепр в районе Смоленска и ниже, и равных Днепру рек по трудности форсирования командиров соединений и частей представлять к присвоению звания Героя Советского Союза.
Эта директива, доведенная командирами и политработниками до всего личного состава, еще больше подняла боевой дух наступающих войск, вызвала небывалый наступательный порыв.
На Центральном фронте первыми подошли к Днепру на участке Мнево, устье реки Припять части 13-й армии. Ее передовые подразделения 21 сентября воспользовались переправами, захваченными партизанами в районе Мнево, и переправились на левый берег Днепра. На рассвете 22 сентября началось форсирование Днепра главными силами армии. Табельные переправочные средства отсутствовали. Один понтонный батальон армии держал переправу через Десну, а два других могли подойти не раньше чем через три-четыре дня. Поэтому наша пехота в основном переправлялась на подручных средствах — плотах из бревен и бочек, на рыбачьих и самодельных лодках. На паромах из лодок и нескольких баржах первым же рейсом перебросили часть полковой и противотанковой артиллерии, минометы. Переправа проходила под огнем противника и ударами его бомбардировочной авиации.
Уже к исходу дня войска 13-й армии овладели плацдармом в двадцать пять километров по фронту и до десяти километров в глубину. На следующий день плацдарм был расширен. Только 24 сентября противнику удалось подбросить части четырех танковых дивизий, начать ожесточенные контратаки.
Несколькими часами позже, тоже 22 сентября, приступили к форсированию Днепра и соединения 60-й армии. К исходу 30 сентября были захвачены три плацдарма шириной по фронту от восьми до пятнадцати километров и глубиной до десяти километров. В течение 24–28 сентября три плацдарма захватила и 61-я армия Центрального фронта. Все эти плацдармы сыграли большую роль в освобождении Правобережной Украины. Однако опыт форсирования Днепра показал и отдельные наши недостатки в организации переправ. Не всегда четко соблюдался график переброски войск через водную преграду. Поэтому в пунктах переправ можно было наблюдать излишнее скопление войск. Случалось, что на плацдарм забрасывали имущество далеко не первой необходимости, а боеприпасы застревали на левом берегу. Все эти недочеты понятны — наши командиры еще не имели опыта форсирования столь широких рек.
Вместе с передовыми частями форсировали Днепр и батальоны нашей бригады. 1-й и 7-й гвардейские батальоны инженерных заграждений, действовавшие в полосе наступления 13-й армии, переправлялись в районе Навозы, Сорокошичи, 2-й и 6-й гвардейские батальоны, приданные 60-й армии, — в районе Страхолесье.