Читавший книгу человек, привлеченный скрипом снастей, оторвался от нее и поднял на нас свой взгляд.
— Странно, — произнес он и захлопнул книгу, предварительно заложив страницу пальцем. Потом, обращаясь почему-то ко мне, поинтересовался:
— Табачку не найдется?
— Не курим, — растерянно ответил я.
— Нет так нет, — отозвался полуголый незнакомец. — И делать вам здесь нечего. Плавают где ни попадя…
Опустившись в шезлонг, незнакомец вернулся к прерванному чтению.
«Летучий Голландец» подернулся сизой дымкой и растаял, словно его никогда и не существовало.
— А где все? — спросил черт, высунув у меня из-за пазухи свою рогатую голову.
— Тоже исчезли, — перекрестился Дон Кихот.
Пройдясь по пиратскому кораблю, мы утвердились в своих подозрениях: все пираты куда-то исчезли. Вот валяется на полу полупустая бутылка со срубленным горлышком, а вот и капитанов стеклянный глаз, но его самого и след простыл. Как и всей его команды.
— Вот так подфартило, — заметил черт, стремительно выбираясь из нагретого места и принимаясь обследовать оставшееся бесхозным добро.
Отыскав пиратскую сокровищницу, мы обнаружили изрядный запас горячительных напитков и отобранные у нас вещи. Драгоценности и золото джентльмены удачи благополучно спустили во время предыдущей стоянки, а новых награбить не успели. Закрепив на поясе плеер, я радостно погладил его гладкую крышку. Он дорог мне как подарок Ливии.
Вернувшись на палубу, мы обнаружили стоящего у борта Садко, наигрывающего на своих гуслях какой-то нехитрый мотив.
Привлеченная его игрой, из морской пучины всплыла прелестная морская дева и поманила музыканта пальчиком. Недолго думая Садко поднял гусли над головой и прыгнул за борт. Поглотившие его волны вздыбились и опали. Словно ничего и не было.
— Утопился.
— Может, всплывет… — Перегнувшись через борт, я принялся высматривать его среди волн — не мелькнет ли?
Пиратский корабль вздрогнул и исчез, растаяв словно призрак. Лишившись опоры, я рухнул вниз. И тотчас покатился по песку, прикусив кончик языка.
— Где мы? — озираясь по сторонам, спросил Добрыня.
— Вернулись на остров.
— Но как?!
— Не знаю. Единственным разумным объяснением было бы волшебство, но… Оно ведь по-прежнему не действует, не так ли, Леля?
— Не действует, — подтвердила сестрица.
Черт согласно кивнул головой.
— Но «Летучий Голландец»… Странно все это.
— И что теперь будем делать? — спросил Дон Кихот, любовно поглаживая блестящий бок своих лат. Но когда он потянулся к мечу, которым обзавелся на пиратском корабле, то с огорчением обнаружил, что он исчез.
— Ничего нового на ум мне не приходит…
— Что за жизнь у бедного черта?! — воскликнул ангел-хранитель, взмахнув крыльями. — Бросайте меня за магический барьер. Только осторожно, а не как в прошлый раз. Я едва без перьев не остался.
Добрыня и в этот раз не подкачал. Взяв на руки скрутившегося калачиком черта, он отвел руку за плечо и мощно забросил верещащий (хотелось бы верить, что от восторга) пушистый комок с выглядывающими из него крыльями, рогами и хвостом за пределы антимагического барьера.
— А мы что будем делать? — поинтересовался Добрыня Никитич.
— Ждать, — ответил я, чувствуя, что не так давно уже говорил что-то подобное в точно такой же обстановке.
Опустившись на песок, я вытянул ноги.
— Я тебя люблю, — прошептала мне на ухо Ливия. Потеснив Рекса, она забралась ко мне на руки и прижалась к груди.
— Седина в голову — бес в ребро, — непонятно к чему произнесла Яга, подмигнув благородному идальго. — Пойду перекушу. Никто не желает составить компанию?
— Не откажусь, — согласилась Леля.
— И я что-то проголодался, — признался Добрыня.
— А я лучше по острову пройдусь, аппетит нагуляю, — заявил Дон Кихот.
Слушая равномерное дыхание задремавшей жены, я осторожно достал и закрепил в ушах комочки наушников. Надеюсь, эти дикари не испортили электронику. Утопив указательным пальцем кнопку пуска, я обнял за плечи Ливию и уставился на мерцающую невдалеке стену.
Жесткие аккорды, возникнув из тишины, обрушились на мои перепонки массированной атакой гитар и барабанов. Прорываясь сквозь них, раздался хриплый голос Борова, в котором слышится сдерживаемый рык:
…Нет пощады,
нет пощады,
нет пощады врагу.
Черный викинг,
адский демон,
неприступный в бою.
Смерть над флагом,
кровь и знамя
цвета адской реки.
Нет пощады,
враг повержен
от железной руки…
Что такое? При виде медленно приближающегося к антимагическому барьеру корабля у меня возникло чувство дежа вю. Впрочем, внешним видом появившееся судно сильно отличается от своего предшественника — пиратского корабля, оно значительно меньше его по размерам и имеет всего одну мачту, зато вдоль его бортов тянутся ряды весел. Первым сквозь преграду прошла вырезанная из дерева носовая фигура, изображающая голову дракона с широко раскрытой пастью и торчащим вперед змееобразным языком. Ухватившись за драконьи надбровные дуги, черт расправил крылья и принялся махать мне руками и что-то кричать.
«Наконец-то!»
Я вскочил на ноги и помахал в ответ.
Возвышающийся за спиной черта человек, тряхнув густой гривой русых волос, приветствовал меня вскинутым над головой мечом. Стоящие вдоль бортов воины повторили его жест, завершив его звонким ударом о прибитые к бортам щиты.
Звон потревожил Ливию, и она, проснувшись, поднялась на ноги. Рекс для поддержания репутации рыкнул.
Корабль, послушный воле сидящих на веслах гребцов, повернулся боком и замер, демонстрируя свое длинное и узкое тело. Стоящие вдоль его низкого борта воины, в лохматых шкурах и в насунутых по самую переносицу шлемах, издали воинственный клич.
Черт схватился за голову и попытался прыгнуть за борт. Но стоящий за его спиной светловолосый воин, должно быть, конунг или ярл, оказался проворнее и успел перехватить рогатого за хвост и втянуть обратно.
— Дракар, — едва слышно прошептал я, холодея от дурного предчувствия. — Викинги.
«Вот ведь угораздило черта за помощью послать… Второй раз на одни и те же грабли…»
Отступление девятоеМОРКОВЬ НАВОДИТ НА МЫСЛЬ
Человек, идущий за веру на костер, вызывает уважение, а посылающий на него по той же причине других — презрение. А ведь они оба делают одно дело.
Остановившись у зеркала, Пантелей замер, рассматривая свое обезображенное лицо. Щемящее чувство жалости к самому себе сжало его сердце, комок горечи подступил к горлу, на глаза навернулись слезы…
— За что? — вопросил горбун у отполированной до зеркального блеска поверхности. — За что мне это наказание?
Отражение не ответило. Оно со слезами на глазах смотрело на человека, заглядывающего в него из тога, трехмерного мира. Зеркалу и раньше не доставляло особого удовольствия лицезреть горбатую фигуру с крысиными чертами лица, а при нынешнем его разноцветье… ужас! Одно ухо больше другого раза в два, но это еще что, позавчера оно было просто-таки гигантским, словно у слона, и ложилось на плечо, к тому же уши различаются своей раскраской. То, что поменьше, — естественного грязно-серого цвета, оттенки второго варьируют от темно-багровой мочки до иссиня-черной верхней части. Нос вообще напоминает свежевскопанную картофелину. Весь такой шишковатый, с оспинами глазков и лохмотьями шелушащейся местами шкуры. Из-за распухших черных губ выглядывают гнилые зубы, с видимыми с первого взгляда в их неровных рядах вакансиями. Из-за этого при разговоре Пантелей иногда издает свист, не придающий внятности его бормотанию. В остальном же лицо горбуна представляет собой один огромный синяк разной степени заживания.
— О-хо-хо…. — скорбно вздохнул он, вытерев рукавом глаза.
Сидящий за столом в дальнем углу над тарелкой Ванюша сострадательно шмыгнул носом, чувствуя себя виноватым. А тут еще Локи потешается вовсю:
— А ухо-то, ухо… Ха-ха! Таким от мух отмахиваться можно. Хи-хи…
Ванюша поднял маску Локи на лоб. Порой ему казалось, что, кроме розыгрышей, на ум скандинавскому богу ничего не приходит. Если он не потешается над результатами какой-то проделки, значит, занят подготовкой следующей. Теперь ребенок начал понимать, за что Один — это у них самый старший бог, как у славян Сварог, — заточил шутника в маску. А когда разбуженный Мамбуней Агагукой Алатырь-камень развеял всю окрестную магию, кроме той, которая служит новоявленному божку, то исчезло и проклятие Одина. Пускай и частично: Но это позволило Локи не только глупенько хихикать и корчить маску в улыбке как раньше, но и общаться с тем, на ком она надета. А это уже прогресс после почти века вынужденного молчания. Осталось обождать, пока исчезнет магия амулета Агагуки, мощь которого, усиленная Алатырь-камнем, не дает Локи покинуть временную тюрьму и вернуться в свое тело, оставшееся в Валгалле. И как только эта магия исчезнет… он свободен.
— Пантелей, сделай то, Пантелей, сделай это, — кроша в булькающую в котле кашу одну морковину за другой, бормочет себе под нос горбун, — а у меня все косточки болят немилосердно. Все болит, и взглянуть страшно.
— До свадьбы заживет, — пообещал Ванюша. — Уже и сейчас почти ничего не видно.
— А? — обернулся Пантелей.
— Говолю, до свадьбы заживет.
— Ты это него надумал? — поинтересовался Локи.
— Какой свадьбы? — спросил горбун.
— Твоей.
— Я про нее ничего не знаю, — признался горбун. — А на ком?
— Найдем, — пообещал Ванюша, подумав, что можно будет попросить о помощи тетю Лелю. Она в таких вопросах специалист. Сама говорила.
— Один вы, пророк, к бедному горбуну сострадаете, один вы жалость имеете. Хотите Морковку? — неожиданно для самого себя предложил Пантелей.
—