Чёрт возьми! У меня уже скоро глюки начнутся… Вот снова показалось, что рука Ани шевельнулась. Я посмотрел налицо спящей девочки. Оно было спокойным и безмятежным…
— Саша! Пора уже уходить…
— Да, да… Я сейчас. Одну минуточку…
Я смотрю на Анюту. Почему-то мне всё время кажется, что вот прямо сейчас она откроет глаза, увидит меня и улыбнётся. У неё очаровательная искренняя улыбка.
Почему-то глупые американцы считают нас угрюмыми и неулыбчивыми людьми. Зато сами они скалятся направо и налево по поводу и без, демонстрируя всем окружающим успехи своих стоматологов.
Мы тоже умеем улыбаться. Улыбаться искренне и от души. И даже смеяться, если шутка смешная, а не там, где в сериале звучит закадровый смех, подсказывая в каком месте должно быть смешно. А ещё мы понимаем тонкий юмор, недоступный большинству цивилизованных западных умников… Для них комедия — это когда один клоун бьёт другого по морде или пинает ногой. А смешно — это когда показали голую задницу, сняв штаны прилюдно.
Нет. Похоже, что мне не скоро доведётся увидеть её улыбку. Спит девочка… Интересно, какие сны она видит сейчас? Есть ли я в её сне?
Пора уходить… Юля просила, чтобы я ненадолго… А я уже задержался тут.
Я поднялся с краешка кровати, где сидел всё это время. Бросил взгляд на Аню. И вышел из палаты…
Юля прикрыла дверь и повела меня к выходу.
— Можно я потом ещё зайду к ней?
— Не знаю. Сегодня вот получилось поменяться, а завтра ночью, что будет… Кто же знает…
— А где я тебя смогу найти завтра ночью?
— Ищи меня там же! Я всё никак не могу бросить эту вредную привычку.
— Спасибо тебе!
— Не за что… Ты забавный парень. С тобой интересно. Если был бы ты постарше… Или если я была бы помоложе…
— К сожалению или к счастью, но история не знает слово «Если»…
— Хорошо сказал…
— Это не я. Это кто-то из более умных…
— Да знаю я. Слова приписываю Карлу Хампе. Это немецкий историк. Только его точная цитата звучит чуть по-другому: «История не терпит сослагательного наклонения.»
— А есть разница?
— Да, нет, наверное…
Я рассмеялся.
— Ты чего?
— Иностранец никогда не поймёт русскую девушку…
— Почему? — удивилась Юля.
— Потому что у него взорвётся мозг, когда на простой вопрос: «Будешь ли ты кофе?», она ответит ему: «Да, нет, наверное…»
После небольшой паузы, Юля задорно засмеялась… Но быстро закрыла рот ладошкой. Громко смеяться в реанимации просто неприлично…
— Иди уже к себе! Шутник!..
Вернувшись к себе в палату, я заснул, вполне счастливый и довольный. Так что разбудить меня смогли только к завтраку…
Севастополь. Военно-морской госпиталь.
На завтрак я даже не хотел подниматься, но порядок есть порядок. Особенно в военном госпитале.
Невкусная каша и несладкий тёплый чай. А ещё один невыспавшийся мальчик. Вот и полная картина безрадостного утра.
Я хотел было после завтрака вздремнуть ещё, чтобы догнать количество недоспанных часов для нормы. Но больничный распорядок и тут меня нагнал, и погнал на перевязку. Моя левая рука уже местами начала покрываться корочками, но ещё много чего было красным и воспалённым. Меня снова намазали мазью и забинтовали. Радовало одно, что с каждым разом повязка на левой руке становилась всё меньше, Я уже мог использовать не только пальцы, но и всю левую ладонь.
А теперь можно и вздремнуть… Я давно уже привык спать в любой обстановке. Могу спать при свете, при громкой музыке, в машине, в поезде, в самолёте…
Но очень трудно заснуть, когда к тебе в палату вваливается майор особого отдела, Игорь Анатольевич Васин, собственной персоной.
— Ну, привет тебе, герой!
— Здравия желаю, товарищ майор!
— Откуда ты знаешь?
— Вы же сами говорили, что Вам пообещали майора после ликвидации банды. Ну, вот я и предположил, что уже дали.
— Дали… Как бы обратно не забрали, после ваших южных приключений…
— А мы-то тут при чём?
— Да. Вы с братом, как всегда ни при чём. Только вокруг вас всё время что-то стреляет и взрывается…
— Но мы же не виноваты, что так происходит…
— Ну, да, конечно… Беса только жалко. Хороший был специалист своего дела. Своеобразный, правда, человечек… был.
— Можно мне Аню иногда посещать?
— Зачем?
— Я с ней буду разговаривать. Где-то читал, что если человек в коме, то он всё равно всё слышит и чувствует.
— Ладно. Спрошу у врачей. Тут другое дело… Елена Николаевна со мною вместе прилетела… И, знаешь… Она почему-то решила, что это ты во всём виноват. Говорит, что видеть тебя не хочет, и чтобы ты и близко больше к её дочери не подходил никогда.
— Игорь Анатольевич! Объясните ей, пожалуйста, что меня-то как раз и не было тогда рядом с ней, когда она упала. Был бы я рядом, с ней бы такого не произошло. А потом, Вы же уже знаете, что эта Жанна Хмара подстроила ловушку не для Ани.
— Доложили уже и об этом. Тут вообще у тебя накладка вышла…
— Какая накладка?
— Не надо было трогать эту Хмару…
— Почему? Поясните!
— Всё равно бы дело замяли…
— Даже если она кого-нибудь убила бы?
— Может быть и так… Я же тебе говорил, что на базе отдыхают дети наших сотрудников. А подполковник Хмара — это начальник нашего Львовского особого отдела… И сейчас он очень зол, что его любимая дочка в машине сгорела… Не знаю только, он в курсе уже или нет, что его дочку подозревают в совершении уголовного преступления. И именно поэтому она оказалась в той самой машине, в которой и сгорела.
— И что мне теперь делать?
— Лечись, Саша! Лечись!
— А как же Аня?
— Я попробую поговорить с Леной. Постараюсь объяснить ей, что ты тут ни при чём. Но вот поверит ли она или нет… Этого я тебе пообещать не смогу. Женщины — это всегда большая загадка.
Кому ты это объясняешь, мальчик? На своём веку в своём прошлом будущем, я каких только женщин не встречал… Но в одном ты прав. Если женщине что-то в голову втемяшится, то хрен ты её когда переубедишь в обратном…
А то, что он маму Ани уже Леной называет — это неплохой звоночек о том, что он зря время не терял и мамашу охмурял…
Но как же мне убедить Елену Николаевну, что во-первых не по моей вине Аня пострадала, а во-вторых со мною рядом ей будет безопаснее…
Севастополь. Военно-морской госпиталь.
Неожиданно, сразу после обеда, ко мне пришли новые посетители. Один из них был капитан Журов, а другой, постарше, мне был и вовсе не знаком.
На голове у капитана красовалась повязка, на лице свежая ссадина, и он был похож на партизана после боя с фашистами. Но глазки у него подозрительно бегали… Создавалось ощущение, что он тщательно избегал любой возможности посмотреть мне прямо в глаза.
Второй человек мне кого-то напоминал… Мордатый здоровенный мужик, явно из деревенских. Ладонь, как лопата. Такой ладошкой, если лицо накрыть, то ушей уже видно не будет. Но глаза такие маленькие, как у свиньи… Неужели это и есть тот самый Хмара, отец Жанны.
Тогда возникает вопрос: Чего им от меня надо?
— Здравствуй, Саша! — издалека начал разговор Журов.
— Здравия желаю, товарищ капитан! Как здоровье?
— Д-да… Спасибо! Уже всё хорошо.
— Портфель с документами не сильно обгорел тогда?
— Н-нет…
Блин… Чего он так заикается? Он что боится этого Хмары? И чего он пришёл тогда ко мне?
— А Вы с майором Васиным разминулись? Он ко мне перед обедом заходил. Я ему уже всё рассказал. Или ещё что-то надо дополнить?
После моих слов капитан вообще как-то сник. А у мордатого рожа стала красной, как свёкла.
— А что ты ему рассказал? — грубым голосом спросил он меня.
— Всё как было, так и рассказал, от начала и до конца. А Вы, простите, кто такой? Я Вас не знаю.
— Это неважно. Теперь ты должен рассказать всё ещё раз под протокол…
— Это невозможно.
— Что?
— Поскольку мне ещё только тринадцать лет, то допрашивать меня можно только в присутствии родителей или опекунов. Я думаю Вам лучше обратиться к майору Васину или напрямую к полковнику Авдееву. Иначе любые показания полученные от меня не будут иметь в суде никакой силы.
На красном лице мордатого уже можно было печь пирожки и кипятить чай. Кажется, сейчас меня будут бить прямо тут в этой госпитальной палате.
Глава девятнадцатая«Уходя, гасите всех…»©
Есть женщины в русских селеньях.
Их бабами часто зовут.
Слона на скаку остановят
И хобот ему оборвут.
Севастополь. Военно-морской госпиталь.
А говорят, что случайностей не бывает… Открылась дверь в палату и к нам снова пришли новые гости. Большая компания на этот раз… Дежурный врач с медсестрой, плюс Васин с Аниной мамой. Я сразу заметил недовольство, граничащее с решительностью на лице Елены Николаевны. Именно с таким выражением лица «женщины в русских селеньях» входили в горящие избы и останавливали на скаку лошадей. А ещё её глаза… Они были красными, явно от пролитых слёз.
Журов при виде новых посетителей совсем потух. Зато мордатый сильно изменился в лице. Я бы выбрал термин «позеленел». Но это образное выражение. Цвет его лица по-прежнему оставался в красном секторе спектра.
— Что тут у нас происходит? — поинтересовался Васин.
— Этот человек, который мне не представился, настаивал на том, чтобы я давал какие-то показания. А я отказался, ссылаясь на отсутствие опекуна или педагога.
— Товарищ подполковник! Что вы хотите от этого мальчика?
— Майор! Из-за него погибла моя дочь.
Тут уже у меня вообще мозг взорвался.