– А ты замечал, как она летает? – Евгений пожал плечами. – А она, между прочим, может пролетать сквозь кусты, не задевая их. Благодаря своему уникальному зрению. А во время опасности – при наводнении, пожаре или приближении хищника – самка хватает из гнезда самого старшего птенца и переносит в безопасное место. Возвращается, берёт следующего по силе. И так таскает, сколько успеет. Но самое главное – это единственная птица на свете, которая умеет накладывать гипс!
– Это как?
– А вот так. Она может залечить сломанную ногу другой птице. Сначала пёрышко, потом глину, палочки всякие и так далее. Может накладывать на грудь, на крыло, даже на глаз!
Сколько нового для себя узнал Евгений из этих бесед. «Эх, кончится война, куплю хорошее ружьишко, заведу собаку, какого-нибудь пойнтера, сеттера, а может, и лайку, и только меня и видели дома, – мечтал Ануфриев. – Глядишь, и с Володей ещё поохотимся. Лишь бы живыми выйти из всей этой заварухи».
Здание Литературного института, где разместился батальон, было известно омсбоновцам по предыдущему, пусть и недолгому в нём пребыванию. Казармы для бойцов находились в бывших учебных аудиториях вуза, для чего из них были вынесены и перемещены в подвал шкафы с бумагами. Как потом пронюхали ифлийцы, эти бумаги были не чем иным, как контрольными и дипломными работами студентов литературной альма-матер с пометками преподавателей, а также рецензиями и стенограммами выступлений видных писателей и критиков.
Для ифлийцев это был Клондайк. Всё свободное время они старались проводить среди этих бумажных развалов, которым знали истинную цену. Юдичев, Вербин, Мачерета, Гудзенко, Шершунов, Лукьянченко – все они, спускаясь в «погребок», как вскоре стали называть литинститутский подвал, словно на какое-то время окунались в былую студенческую жизнь.
Помимо ифлийцев, в «погребке» можно было застать военврача Илью Давыдова, видимо тоже питавшего слабость к высокой словесности. Пару раз заглядывал туда и Ануфриев.
– У вас оказался хороший нюх, – обычно приветствовал новых посетителей Семён Гудзенко. – Посмотрите, какое богатство! Можно сказать, неизданная сокровищница советской литературы.
Евгений не оставлял надежды когда-нибудь поступить и окончить философский факультет. А философия и литература – близнецы-братья, считал он. Однако, выбирая наугад папки и перелистывая рукописи, Женя больше думал об авторах этих работ: вот и они сейчас, наверное, где-нибудь на фронтах. До литературы ли им?
Но чаще, чем в «погребок», омсбоновцам приходилось наведываться в большой подвал здания напротив. Это был недостроенный Театр имени Немировича-Данченко на Тверском бульваре. Его цокольный этаж служил бойцам бригады бомбоубежищем. Туда они уходили, как только начинала выть сирена.
Вражеская авиация наглела, налетая на город не только ночью, но и днём. Воздушная тревога объявлялась до пяти-семи раз в сутки.
В конце октября в бригаде начала выходить многотиражка «Победа за нами». В названии газеты точно выражалось главное чувство, владевшее воинами, – уверенность в победе. В специальных рубриках регулярно печатались советы бойцу: «Ведение уличного боя», «Разведка зимой в лесу», «Как выбирать лыжи», «Тактика просачивания мелких групп через линию фронта» и другие. В рубрике «Из опыта фронтовиков» публиковались материалы о находчивости и инициативе, проявленных советскими воинами на фронте. Почти в каждом номере газеты рисовались призывные плакаты и злободневные карикатуры с острыми подписями, сатирическими стихами, фельетонами. «Победа за нами», по сути, стала первым летописцем истории бригады.
Как ни странно, Гудзенко наотрез отказался уйти из роты в редакцию бригадной газеты, куда его приглашали работать. Вместо газетной суеты он предпочёл ночами стоять на часах у литинститутских ворот, нести патрульную службу, а днём, если требовалось, как и все, рыть траншеи.
Полковая столовая находилась в переулке вблизи Центрального телеграфа. Ходили туда по улицам Горького или Герцена. Бойцы всякий раз старательно держали равнение, ловя на себе испытующие взгляды москвичей и иностранных корреспондентов, которые всегда толклись на лестнице телеграфа. Шли так, чтобы ни у кого не возникало сомнения в их решимости сражаться насмерть.
Памятным для многих стал день 30 октября. Позавтракав, омсбоновцы, как всегда, с песней возвращались к месту дислокации. Воздушной тревоги не было с утра. Над Москвой висели хмурые низкие облака.
Через несколько минут после того, как строй второго батальона миновал здание телеграфа, позади послышался сначала нудный прерывистый гул, а затем раздался оглушительный взрыв. Мостовая вздрогнула, из окон посыпались стёкла. Прозвучала команда: «В укрытие!» Бойцы частично разбежались, частично залегли. Вскоре, убедившись, что опасность миновала, омсбоновцы бросились в сторону телеграфа.
В это время на улице Горького творилось что-то невероятное. Возле диетического магазина, где недавно была длинная очередь, ползали и кричали десятки людей. На мостовой виднелись красные пятна. На проезжей части стояло несколько легковых автомобилей со спущенными скатами и побитыми стёклами. В них тоже были пострадавшие. Случайные прохожие, прибежавшие на звук взрыва, завидев жуткую картину, стояли, не зная, что предпринять. К счастью, к спасению раненых сразу же подключились оказавшиеся рядом военные медики.
По случайности с завтрака позднее остальных возвращался военврач второго батальона Илья Давыдов. Он стал очевидцем налёта и сразу взял на себя руководство действиями медперсонала.
Вскоре у места взрыва взвизгнули тормоза полуторки. Из неё выскочили командир полка Иванов, военком Стехов, командир батальона Прудников, медицинские работники. Медсёстры были с сумками.
– Командуйте, доктор! – крикнул Иванов, завидев Давыдова. – Сейчас ещё машины подъедут.
– Только не устраивайте здесь перевязочных пунктов, – резонно добавил Стехов. – Всех на машины и в больницы! Перевязывать только тех, у кого сильное кровотечение. И тоже – на машины!
Среди раненых оказался заместитель командира второго батальона ОМСБОНа капитан Захаров. В первые минуты после взрыва он полулежал на лестнице телеграфа, прижимая ладонь к животу, откуда сочилась кровь. Рядом валялась пробитая осколком полевая сумка. Она, по сути, и спасла капитана от смертельного ранения, хоть несильно, но погасив убойную силу металла.
– Как тебя угораздило, Павел Савосьевич? – присутствуя при перевязке Захарова, спрашивал комполка.
– Шестакова ждал из парикмахерской, – виновато ответил капитан.
– А где он сам?
– Не могу знать. Наверное, в здании ещё.
– Ну ладно, береги силы. Разберёмся.
Иванов махнул рукой, давая приказ на погрузку тяжелораненого Захарова.
– Михаил Сидорович, распорядись найти Шестакова, – вполголоса обратился он к Прудникову.
Через пару минут Прудников доложил, что Шестаков не пострадал, в настоящее время помогает эвакуировать пострадавших. Орлов и сам уже заметил знакомую фигуру старлея, дающего распоряжение бойцам.
Благодаря тому, что военные и милиционеры без промедления бросились направлять к месту происшествия встречные машины, раненые были оперативно доставлены в больницы.
Дворники стали приводить мостовую в порядок.
Прудников и чудом избежавший ранений Шестаков, разделив бойцов и медработников на группы, приказали обойти помещения телеграфа и квартиры ближайших домов. Как оказалось, не напрасно – в квартирах тоже обнаружились раненые.
Позже выяснилось, что в этот день точно такие же фугасы были сброшены на Большой театр, на трамвайную остановку у Ильинских ворот и на угловое здание Центрального комитета партии. И оттуда автомашины увезли десятки пострадавших. Среди них оказался секретарь Московского обкома партии Александр Щербаков – в тот тяжёлый период один из самых авторитетных политиков в Москве.
Парад
Время незаметно приближалось к самой значимой для всего советского народа дате – 7 Ноября. По многолетней традиции каждая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции отмечалась в стране ярко, с размахом. Накануне праздника повсеместно проходили торжественные мероприятия, венчавшиеся неизменным парадом на Красной площади.
Но в устоявшийся порядок неожиданно вмешалась война. Линия фронта находилась в нескольких десятках километров от столицы, поэтому праздничные мероприятия ограничились торжественным заседанием Московского Совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями. Проведение парада вообще было под вопросом. На город каждый день совершались налёты вражеской авиации, в результате которых гибли люди и рушились здания. В связи с этим советскому руководству предстояло крепко подумать, не станет ли попытка проведения парада своеобразным подарком врагу, мечтавшему уничтожить одним ударом всех и сразу.
По сути, всё зависело от решения одного человека. И это решение, как оказалось, созрело не в последний момент. Уже в конце октября во все воинские части, и не только московского гарнизона, был разослан секретный приказ о подготовке к праздничному параду, который, как и в довоенные годы, был намечен на 7 Ноября.
Поступил такой приказ и в ОМСБОН. Как раз в эти дни после процедуры переформирования из войск Особой группы НКВД СССР формирование стало называться Отдельной мотострелковой бригадой особого назначения.
Состав парадного расчёта, представляющего войска НКВД, куда входили подразделения бригады, определял военный комендант Москвы Синилов. С командирами и комиссарами задействованных в параде частей он провёл совещание, на котором были оговорены детали предстоящего события, обсуждены варианты действий в случае непредвиденных обстоятельств, особенно связанных с налётом немецкой авиации.
И вот наступило 6 ноября. Поскольку здание Большого театра, в котором обычно проходили особо значимые мероприятия, было к тому времени заминировано, торжественное заседание Моссовет