Однажды, будучи ещё ребёнком, Лазарь выпустил из клетки соседского индюка. Долго он наблюдал за бедной птицей, которая томилась взаперти, и наконец душа сердобольного мальчугана не выдержала, и он, улучив момент, открыл клетку. Сбежав из плена, индюк бесследно пропал. Сосед добился от Лазаря признания и предъявил его родителям претензии. Хайм Паперник согласился оплатить потерю, но сосед в конце концов отказался от денег, и история была предана забвению.
Любовь к лошадям у Лазаря проснулась позднее. Работая на заводе, он, несмотря на сильную нагрузку, находил время для занятий верховой ездой в кавалерийской школе имени Будённого. Как оказалось, эти уроки не прошли даром.
На третьи сутки, потрёпанные и выбившиеся из сил, бойцы отряда Саховалера вышли в расположение советских войск. Когда омсбоновцы вновь примкнули к своему подразделению, их сразу обступили радостные сослуживцы.
– Давайте, давайте… Концентраты готовы. Мешки я ваши сберёг. Сюда! Потеснитесь, хлопцы! Пустите к костру, замёрзли же они, – суетился вокруг уставших товарищей Семён Гудзенко.
В его глазах читались нескрываемая гордость и радость за друзей – они выполнили задание и вернулись живыми. Единственной потерей во всей этой операции стал снайпер Пётр Игошин. Помкомвзвода Свиридов доложил, что Игошин был убит во время перестрелки с противником на шоссе у Ямуги и оставлен на поле боя.
Все эти приключения стали хорошим испытанием для самих бойцов, а для руководства ОМСБОНа ещё и бальзамом на душу. Значит, потраченные усилия не напрасны. Значит, всё делалось правильно. Сам факт, что, оказавшись за линией фронта, бойцы не растерялись, проявили организованность, находчивость и смогли выбраться к своим, был хорошей оценкой работы их наставников.
Немецкое наступление было в полном разгаре. Фашисты захватывали один населённый пункт за другим. Передовые части вермахта двигались к Москве на плечах отступающей Красной армии.
Продолжая минировать Ленинградское шоссе и прилегающие дороги, сапёры достигли Клина. Расположились неподалёку от домика Чайковского. Но задержались там недолго: город непрестанно бомбили.
Наши части упорно сопротивлялись. Командиры бросали в бой не только имеющиеся в их распоряжении войска, но и всех, кто оказывался рядом.
– Кто такие? Куда идёте? – остановил группу во главе с Егорцевым решительно настроенный военный. На петлицах под полушубком у него были видны генеральские звёзды.
Политрук представился и доложил по всей форме о принадлежности группы и маршруте их движения.
– В связи со сложной военной обстановкой приказываю вам задержаться!
– Никак невозможно, товарищ генерал-майор, – возразил Егорцев. – Отряд в настоящий момент находится на выполнении боевого задания.
– А мы тоже здесь не в бирюльки собираемся играть! Через час-полтора вон оттуда, – показал он на простиравшийся до горизонта пустырь, – пойдут вражеские танки. Мы должны лечь костьми, но задержать противника!
– Выслушайте меня, товарищ генерал…
– Прекратите пререкания! Вы только что получили приказ и обязаны его выполнить!
– В настоящий момент мы выполняем распоряжение Государственного комитета обороны и непосредственно приказ командующего 30-й армии. У вас нет полномочий отменять его!
– В данной ситуации у меня есть полномочия расстрелять вас прямо на месте! За невыполнение моего приказа! А потом поздно будет разбираться. Да и не с кем…
Пока продолжался этот спор, Ануфриев размышлял, как вообще в открытом поле можно вести боевые действия против танков? Ни окопов, ни укреплений. Вступать в бой в таких условиях – верх безрассудства. В первые же минуты всех просто сровняют с землёй. Им даже не дадут приблизиться на расстояние броска гранаты, расстреляют издалека из орудий и пулемётов. Поэтому от того, удастся ли Егорцеву убедить генерала, зависела их жизнь.
– Пожалуйста, выслушайте меня спокойно, – как можно мягче старался говорить Егорцев. – Мои бойцы не меньше других рвутся в бой. Но ими нельзя жертвовать. Они сапёры. Учитывая складывающуюся ситуацию, каждый из них сейчас на вес золота. Они в сто раз больше принесут пользы, занимаясь своими непосредственными обязанностями.
Генерал продолжал настаивать на своём, но с каждым доводом Егорцева его спесь угасала.
– Мы уже потеряли половину роты! – продолжал политрук. – Люди не спят вторые сутки. Осуществляют минирование. На наших минах уже подорвалось немало вражеской техники. А вы хотите просто взять и бросить моих ребят под танки?
– Ладно, – махнул рукой генерал. – Ступайте! Сами справимся.
Подвижные сапёрные группы сводного отряда, минируя транспортные магистрали, продолжали продвижение по Ленинградскому и Рогачёвскому шоссе в сторону Москвы. Ими были установлены, а затем взорваны фугасы на 22-километровом участке Ленинградского шоссе, от южной окраины Клина до Солнечногорска. Минёры работали, не считаясь со временем, по 18–20 часов, а иногда и сутками. Делалось всё, чтобы замедлить продвижение вражеской техники.
Оказавшись под Солнечногорском, отряд разместился в деревушке на окраине города, аккурат возле озера Сенеж.
Ануфриев был в карауле, когда в Солнечногорск с западной стороны вошли немцы. Он видел, как обстреляли одну из наших машин, и тут же подал сигнал командирам. Фактически город был взят немцами на глазах омсбоновцев. До Москвы немцам оставалось каких-то 65 километров.
Из Солнечногорска отряд отступил в сторону канала Москва – Волга. А это до боли знакомое Шахматово, в котором Женька когда-то жил вместе с сестрой Марией. Здесь находилось имение Блока, правда сожжённое ещё во время революции. Этот район был также связан с именем Менделеева. В общем, эти места Ануфриев знал очень хорошо, что способствовало удачному продвижению всего отряда.
Сапёры отступали вместе с остальными войсками, но и отступая, продолжали минировать транспортные магистрали. Работы велись по ночам. Где-то приходилось это делать на скорую руку, потому что немцы всё время дышали в затылок. Гул танков слышался совсем рядом. Пару раз омсбоновцы наблюдали неприятеля впереди себя.
Но один эпизод запомнился особенно, потому что впоследствии получил продолжение.
Помимо минирования дорог, отряду было приказано взрывать попадающиеся по пути следования мосты. Один из таких мостов через речушку встретился сапёрам в районе села Рогачёво. Технология минирования была следующей: к деревянным доскам детонирующими шнурами привязывались толовые шашки, а затем эти доски соединялись между собой в единую цепь и устанавливались на опоры и пролёты моста, после чего производился подрыв всей конструкции.
Доски раздобыли в селе и принялись за дело. В самый разгар работы со стороны Рогачёва показались немецкие танки и открыли по взрывникам пулемётный огонь. К счастью, никого из бойцов не задело, но продолжать минирование было уже невозможно, поэтому сапёры побросали мины в снег рядом с мостом и спешно ретировались. Сам мост взорвать так и не успели.
На следующий день, 27 ноября, отряд вместе с другими сапёрными группами отозвали в Москву.
Грозные дни переживала страна и её столица в ноябре 1941 года. Противник продолжал напирать на Москву со всех сторон. Наши войска вынужденно отступали. Но отступая, делали всё, чтобы остановить вражескую лавину. Операция по предотвращению окружения и захвата противником Москвы фактически превратилась в битву за дороги. О результативности действий советских подрывников в тот период можно судить, например, по дневниковым записям командующего группой армий «Центр» генерал-фельдмаршала Ф. фон Бока: «Использование победы под Вязьмой более уже невозможно, налицо недооценка силы сопротивления врага, его людских и материальных резервов… русские сумели настолько усилить наши транспортные трудности разрушением почти всех строений на главных железнодорожных линиях и шоссе, что фронт оказался лишённым самого необходимого для жизни и борьбы…»
Контрнаступление
С момента гибели Алексея Мальцева командиром роты числился старший лейтенант Шестаков, продолжавший фактически выполнять обязанности начальника штаба батальона, поэтому неотлучно с сапёрной группой первой роты находился политрук Михаил Егорцев.
Бойцы успели по достоинству оценить человеческие качества Михаила Тимофеевича. Проявляя неустанную заботу о личном составе, он стал тем человеком, к которому в случае надобности обращались не только по служебным вопросам, но и с житейскими проблемами. Он никогда никому не отказывал.
Формирование личности Михаила Тимофеевича можно проследить по его биографии. Родился в 1911 году. Сын смоленского крестьянина, в 16 лет он переехал в Москву, где выучился на токаря и был направлен на строительство Сталинградского тракторного завода. Заочно окончил рабфак. В 1933 году был призван на срочную службу. После армии вернулся в Москву и четыре года работал литсотрудником в редакции газеты «Лёгкая индустрия». В 1939 году вступил в партию, после чего по путёвке райкома его направили на службу в органы НКВД. С началом войны Егорцев трижды подавал рапорт с просьбой отправить его на фронт. В конце концов просьбу удовлетворили и Михаила зачислили в войска Особой группы при НКВД, где в полной мере раскрылись его незаурядные способности политработника и командира.
В наполненные боевой учёбой жаркие дни лета 1941 года сержант госбезопасности Егорцев с раннего утра до позднего вечера находился с личным составом вверенного ему взвода. На стрельбище и тренировочных полигонах, во время марш-бросков, занятий по штыковому и рукопашному бою – всюду он был вместе с бойцами. Вот и в дни гитлеровского наступления на Москву, будучи политруком роты, он не оставлял личный состав ни на минуту.
Но роте всё-таки нужен был действующий командир. И такой человек нашёлся. Им стал старший лейтенант Кирилл Лазнюк. Невысокого роста, коренастый, с широким лбом и слегка оттопыренными ушами, новый ротный располагал к себе. К тому же, как уроженец небезызвестной Жмеринки, он был не лишён чувства юмора. Но когда дело касалось службы или дисциплины, он становился предельно требователен и строг. К этому Лазнюка обязывал и солидный возраст – 32 года, и имевшийся за плечами командирский опыт. В бригаду он перешёл с должности начальника заставы 30-го пограничного отряда НКВД Казахского округа.