«Куда ж ты, родной? – забеспокоился Ануфриев. – Тут же кругом гансы».
Боец находился как раз между ним и укрывшимися в снегу фашистами. Было понятно, что он направляется к нашим позициям, чтобы присоединиться к кучке забаррикадировавшихся товарищей.
Бойцу оставалось уже немного, когда очередь трассирующих пуль вспорола его маскхалат. Ранение пришлось в нижнюю часть туловища. То ли от боли, то ли по инерции он на секунду запрокинул голову, затем упал лицом в снег.
«Всё, – решил Евгений, – ещё один…»
Немцы возликовали от такого удачного попадания и на какое-то время потеряли бдительность. Женька воспользовался моментом и выстрелил в одну из касок. Он стрелял чуть ниже цели, практически в снег и, скорее всего, попал, поскольку каска резко откинулась назад.
Только он начал перезаряжать карабин, как увидел, что боец, прошитый очередью, зашевелился.
«Жив? Ну надо же! А я тебя уже похоронил, браток. Рано, видать».
Жене во что бы то ни стало захотелось прийти на помощь товарищу, оттащить его с линии огня, хотя это и было небезопасно.
Тем временем боец повёл себя странно: начал копошиться, задвигал локтями.
«Что происходит? – не понимал Евгений. – Неужто решил окопаться?»
Но тут раненый приподнялся и сделал резкое движение. Через пару мгновений раздался взрыв. Взрывной волной лыжника подбросило, а когда дымка рассеялась, Евгений увидел его лежащим в неестественной позе. Снег вокруг бойца покрылся бурыми пятнами.
В первый момент Ануфриев подумал, что это прилетела немецкая мина, но, осознав, что на его глазах товарищ подорвал себя сам, испытал потрясение.
«Кто же это мог быть?»
С какими героями, оказывается, ему довелось служить!
Конюшня горела. Крыша её уже обвалилась. Казалось бы, в такой жаровне что-то живое находиться уже не может. Но, судя по голосам, долетавшим до Женькиного слуха, ребята ещё держались.
В какой-то момент он услышал крик Егорцева:
– Лазарь, стой! Не делай этого!
«Чего «не делай?» – не понял Женька. – Что такого мог замыслить Паперник, чтобы Егорцев решил его остановить?»
– Не смей! – снова услышал он крик замполита.
«Да что там у них происходит?» – подумал Ануфриев, но моментально переключился на врага – немцы подобрались совсем близко.
Наконец последний патрон был выпущен по противнику. Оставался только револьвер. Но одним наганом много не навоюешь…
Женька прислушался. Голосов из конюшни уже не было слышно. Впереди голое поле, по которому подбирались гансы. Один из бойцов на его глазах взорвал себя. Что оставалось делать?
Он достал револьвер, взвёл курок и приставил ствол к виску. Последние мысли всегда о главном… «Вот ведь какой короткой оказалась жизнь. А столько было планов. Но всё перечеркнула чёртова война. Что я успел? В принципе, немало. Мог, конечно, больше. Но такова судьба…»
Когда Женька уходил на фронт, он и не предполагал, что всё может закончиться так быстро и просто, что ему самому придётся ставить точку в своём земном существовании. Он ведь не был даже ранен. Но оттягивать развязку уже не имело смысла.
Только он приготовился нажать на спусковой крючок, как краем глаза уловил возле конюшни какое-то движение. Двое наших буквально вывалились из-за угла горящей постройки и упали в снег. Он узнал их. Это были командир отряда и сапёр, а по сути, адъютант командира Алексей Кругляков. Судя по их движениям и пятнам крови на маскхалатах, оба были ранены.
Заметив Женьку, Кругляков махнул рукой:
– Иди сюда!
Женька тут же забыл, что всего секунду назад готов был пустить пулю в висок. Он спрятал револьвер и ползком направился к своим. Проползая мимо распростёртого на забрызганном кровью снегу бойца, Евгений невольно бросил на него взгляд в надежде увидеть лицо. Но, как назло, убитый лежал к нему затылком. Единственное, на что обратил внимание Ануфриев, это торчащий из-под разорванного маскхалата полушубок. Он был клетчатый…
– Давай помогай! – велел Кругляков, как только Ануфриев приблизился.
Они подхватили Кирилла Захаровича под руки и повели в сторону оврага. Пистолет Лазнюка, висящий на ремешке, волочился за ним по снегу.
Лицо командира было в крови. Окровавленным было и плечо. Кругляков ранен в руку. Слава богу, ноги командира были целы. Он переступал ими самостоятельно, хотя это и давалось ему с трудом. Глубина снега была сантиметров 30–40, а в некоторых местах и больше. Они делали несколько шагов и падали.
В какой-то момент Ануфриев заметил впереди маячащую в снегу немецкую каску. Это значило, что в любой момент по ним могли открыть огонь. Женька достал наган и, продолжая поддерживать Лазнюка, с ходу несколько раз выстрелил во врага. Каска исчезла и больше не появлялась.
Преодолев простреливаемый участок, они вышли к оврагу. Спустившись, обнаружили там горстку красноармейцев во главе с командиром, а также лошадь и сани. Это была та самая спецрота, которая должна была поддержать их огнём. Бойцы выглядели растерянными.
– Почему не вступили в бой? – строго спросил Лазнюк лейтенанта.
В этот момент на Лазнюка было страшно смотреть. Окровавленное лицо, верхняя челюсть разворочена, он исторгал гортанные звуки, разбрызгивая кровавые сгустки.
Летёха попятился, ему стало явно не по себе.
– Почему, я спрашиваю? – наседал Кирилл Захарович.
– Я… мы… – промямлил лейтенант.
– Ты понимаешь, что предал моих ребят? Они из-за тебя погибли!
С этими словами Лазнюк схватил пистолет и выстрелил лейтенанту в живот. Прикрыв обеими руками рану, лейтенант начал оседать. Его подчинённые в страхе отпрянули. Краем глаза Ануфриев заметил, как кто-то из них потянулся за оружием, лязгнул затвор.
Мгновенно оценив ситуацию, Ануфриев толкнул Лазнюка с Кругляковым к саням. Ещё немного, и кровавой расправы было бы не избежать. Но Женьке удалось быстро справиться с вожжами, и, пока красноармейцы обихаживали своего командира, он пустил лошадь в галоп.
Вот где пригодились его детские забавы в Бологом, когда они с ребятами шутки ради угоняли у колхозного развозчика молока его лошадь с телегой, а потом катались на ней по полям и лугам. Им, конечно, доставалось за эти шалости, но оно того стоило. И вот теперь эти навыки оказались как нельзя кстати. Не сориентируйся Женька вовремя, неизвестно, чем бы всё могло закончиться.
Ануфриев не осуждал Лазнюка за этот поступок, поскольку видел его состояние и знал вспыльчивую натуру командира. Более того, он и сам был зол на бойцов приданной им роты. Из-за их трусости на глазах Женьки один за другим гибли его товарищи, а оставшихся, как скот, загнали в сарай и безжалостно добили.
Лазнюк не простил предательства. Но надо обладать его характером, чтобы пойти на такое. Смог бы он, Женя Ануфриев, поступить так же? Вряд ли. Не потому, что чего-то боялся в этой жизни. Он уже доказал сегодня обратное. У него бы не поднялась рука на своего. Не успел он ещё зачерстветь сердцем в этой кровавой мясорубке.
Лошадь, насколько ей хватало сил, везла их в Которь, где командиру и Круглякову должны были оказать помощь. Женька помнил, что у них там был развернут медсанбат.
– Как вы, Кирилл Захарович? – поинтересовался Ануфриев.
– Жив пока, – после некоторой паузы угрюмо ответил Лазнюк.
Было заметно, что слова даются ему с трудом. Женя решил больше не беспокоить командира. Тем более что до деревни оставалось совсем чуть-чуть.
– Срочно нужна медицинская помощь! – крикнул он постовому на въезде в село.
– Держись правее, – махнул красноармеец в сторону одного из домов.
Увидев в санях раненых, медики принялись за дело. Дальше от Ануфриева уже ничего не зависело. Он хотел было уже гнать лошадь обратно – вдруг кто-то из ребят ещё жив, но его окликнули:
– А вы, товарищ боец, чего там сидите?
– Так я вроде не ранен.
– Заходите. Мы это сейчас проверим, – настоял военврач.
«Вот те на! – подумал Евгений. – Ни на что не жаловался, а туда же. Ну что ж, хотите проверять – проверяйте».
Он последовал за врачом.
– Люба, осмотри бойца, – военврач дал команду одной из подчинённых.
Женьку усадили на лавку, покрытую белой простыней.
– Жалобы есть? – первым делом спросила приятной наружности сестричка.
– Только на недостаток женского внимания, – улыбнулся Евгений.
Она улыбнулась в ответ, но повторила свой вопрос.
– Да нет, цел я вроде, – заверил Ануфриев.
– А это что? – показала она на рукавицу.
В правой рукавице и впрямь зияла дыра. Отверстие было пулевое. Женя посмотрел на правую руку – она была цела. Он продемонстрировал ладонь Любе:
– Меня пули не берут, я заговорённый.
– Так уж и заговорённый, – усмехнулась медсестра. – А ну, снимайте своё одеяние.
Маскхалат был ещё совсем новенький, Женя не успел его даже испачкать.
– А может, так посмотрите? – предложил он. Уж больно не хотелось ему разоблачаться. Он всё-таки не оставлял намерения ещё раз наведаться в Хлуднево.
Сестра пошла навстречу. Попросила подняться, потом повернуться.
– Поднимите руки, – командовала она. – Здесь не больно?
– Нет.
– А здесь?
– Тоже нет.
Ничего не сказав, она неожиданно вышла и вернулась уже с военврачом и ещё одной медсестрой – женщиной лет на двадцать постарше.
– Вот, смотрите, – стала она показывать им форму Ануфриева. – Рукавица прострелена, но рука не повреждена. Вот здесь, под мышкой на маскхалате, тоже свежий прострел. На теле также повреждений нет. Но самое интересное здесь.
Она подняла капюшон маскхалата.
– Да уж… – сказал военврач задумчиво.
– Что там, доктор? – не выдержал Евгений.
– Что-что! В рубашке вы родились, голубчик! – сказал эскулап. – На вашей одежде в общей сложности четыре отверстия от пуль, а у вас ни одного ранения. Вот смотрите, под мышкой – раз. На капюшоне в двух местах. Как только голову не задело. Ну, и в рукавице. Это же надо было так попасть, чтобы рука осталась невредимой.