Отряд Лазнюка после боя за Хлуднево оказался обезглавлен: сам командир попал в госпиталь, а двое его ближайших помощников – Михаил Егорцев и Лазарь Паперник – погибли смертью храбрых. Примерно в это же время геройски погибли и командиры двух других отрядов – Никита Горбачёв и Николай Васин. Среди личного состава потери тоже были большими.
В третьей декаде января 1942 года оставшиеся бойцы из подразделений Горбачёва и Лазнюка в количестве 68 человек были объединены в один отряд, командование которым принял лейтенант Кривцов.
Евгения Ануфриева во вновь сформированном подразделении назначили командиром отделения. Теперь в его подчинении находились 13 бойцов. Одним из них стал Борис Перлин. Евгений не хотел его брать. Почему? Не видел он в нём воина. Не мог на него положиться. Он помнил Перлина ещё по московским баррикадам. А после хлудневских событий окончательно утвердился в мысли, что Борис ненадёжный человек, если не сказать больше. Но Перлин надавил на жалость. К тому же принёс от медиков справку о своём странном ранении. И Ануфриев сдался.
Бои на думиничской земле продолжились. Немцы не теряли надежды соединиться с окружёнными в Сухиничах подразделениями, но эта надежда таяла с каждым днём, поскольку советские воины, сражаясь мужественно и самоотверженно, не оставляли фашистам шансов на прорыв.
В отделении Ануфриева в целом были неплохие ребята. Все дрались смело и азартно. Но на душе новоиспечённого младшего командира тяжким грузом лежало ощущение незавершённости чего-то важного. Он ожидал того часа, когда они снова войдут в Хлуднево, прогонят засевших там фрицев и отдадут последние почести погибшим товарищам.
И вот 30 января возмездие свершилось. Около 200 оставшихся в Хлудневе фашистов были выбиты из деревни одним ударом. В операции, помимо омсбоновцев, были задействованы и общевойсковики. Немцы потеряли 15 человек убитыми, а из красноармейцев никто не пострадал.
Отступив из удерживаемого целую неделю населённого пункта, солдаты вермахта побросали имевшуюся у них технику и вооружение. А это ни много ни мало три танка, пять орудий и целый арсенал стрелкового оружия, не говоря уже об инвентаре и провианте.
На следующий день после взятия деревни красноармейцы разыскали место гибели своих товарищей. Когда разгребли снег, взорам собравшихся предстала ужасная картина: около десяти тел лежали на небольшом пятачке, полураздетые и обожжённые. Рядом в куче валялось переломанное оружие.
Многие поначалу недоумевали: зачем немцам понадобилось сжигать трупы? Неужели из мести? Но объяснение крылось в обстоятельствах гибели омсбоновцев и было связано с пожаром на их последнем оборонительном рубеже.
Ануфриев смотрел и пытался узнать хоть кого-то из друзей. «Вот Дешин… Вот Москаленко… А это Миша Соловьёв…» У Соловьёва была прострелена голова. По фрагментам клетчатой куртки Евгений опознал Аверкина.
«Так вот каким ты оказался, Володя…» – картина гибели товарища на всю жизнь запечатлелась в его памяти. Скромный, неразговорчивый, только с ним, Ануфриевым, позволявший себе быть чуть многословнее, он просто и обыденно подвёл итог своей солдатской жизни. Впрочем, как учили. До конца выполнил долг солдата.
Смотреть на эту картину было очень тяжело. Чувства, переполнявшие в тот момент Ануфриева и его товарищей, как нельзя лучше выразил их собрат по оружию, поэт Семён Гудзенко:
Однополчан узнал я в чёрных трупах.
Глаза родные выжег едкий дым.
И на губах, обветренных и грубых,
Кровь запеклась покровом ледяным.
Мы на краю разбитого селенья
Товарищей погибших погребли.
Последний заступ каменной земли —
И весь отряд рванулся в наступленье.
Испуганно ударил миномёт.
Но разве можно устоять пред нами?!
Нам души жжёт пожара пламя,
Глаза сожжённых нас зовут вперёд.
Погибших похоронили на том же месте, где они приняли последний бой, оказав им все положенные воинские почести. Место захоронения аккуратно застелили хвойными ветвями. На свежевыстроганной доске выжгли пятиконечную звезду и написали фамилии.
– Героев представим к наградам, – сказал у могилы член Военного совета дивизионный комиссар Лобачёв и, указывая в направлении шоссе, вдоль которого ещё недавно располагалось немецкое захоронение, продолжил: – Там было пятнадцать немецких крестов с фамилиями. Мы сровняли с землёй эти могилы и точно установили, что под каждым из этих крестов лежит по десять гитлеровских солдат. Такова истинная цена подвига наших товарищей!
Эпилог
Дивизионный комиссар Алексей Лобачёв, коренастый и широкоплечий мужчина сорока лет, сидел за столом, курил папиросу за папиросой и напряжённо думал. Перед ним неровной стопкой лежали объяснения всех выживших после боя в Хлудневе. Это были пятеро из отряда Лазнюка, включая самого командира, и несколько человек спецроты, которая во время боя должна была поддержать отряд, но не сделала этого.
Общая картина была ясна. В этой истории трусы соседствовали с героями, малодушие оттеняло подвиг. А подвиг был и коллективный, и персональный. Перед Лобачёвым стояла задача грамотно распорядиться полученной информацией, чтобы проявленный на поле боя героизм омсбоновцев стал примером для подражания другим бойцам Красной армии.
В этом и заключалась его роль как политработника: всеми средствами влиять на повышение боевого духа в войсках. Одним из таких средств была пропаганда героизма. Для достижения результата иногда приходилось приукрашивать события. Цель в данном случае, как принято говорить, оправдывала средства. На кону стояла победа над коварным, злобным, расчётливым и жестоким врагом. Такова была миссия, миссия – победить!
«Начнём с того, что основные силы, не придя на помощь отряду лыжников, не выполнили приказ командования, – размышлял он. – Как такое стало возможным?»
Он вспомнил, что в одном из донесений в качестве недостатков при ведении боевых действий 328-й стрелковой дивизией уже указывалось на склонность отдельных её командиров к выжидательным действиям. «Равнение на соседа» тяготело не только над командирами рот и батальонов, но было замечено и среди командиров полков. Так стоит ли удивляться, что батальон отступил ещё до начала операции?
Теперь что касается спецроты. Кого в неё собрали? Каких-то обозников, писарчуков, тех, кто и оружия-то в руках толком не держал. Можно ли было требовать от них чего-то большего? Вряд ли. Тут в основном вина командования дивизии и полка – подошли к вопросу формально. Вот за это с них стоило бы спросить. Но это позже. Сейчас надо решить, как оправдать действия этих горе-вояк.
Он опёрся головой на руки и закрыл глаза. Поток мыслей сам вывел его к правильному решению.
«Что, к примеру, могло помешать им принять участие в бою? Только вмешательство третьей силы. Что бы это могло быть? Может, неожиданно появившаяся немецкая колонна, проходившая рядом с деревней? Допустим, немцы услышали звуки боя и решили прийти своим на помощь. Вот тут у них на пути и встала пресловутая рота. Да, это вариант. Тогда и смерть командира будет оправданной. Погиб в неравном бою. Пусть родные знают и гордятся».
Лобачёв в такие минуты ощущал себя вершителем людских судеб. Перед ним стояла благая цель, ради достижения которой он был вправе возвеличивать не самые благородные людские поступки. Его оправдывало одно: от этих действий все только выигрывали.
«Дальше, – продолжал он свои раздумья. – Этот Перлин, весь бой просидевший в сарае. Кто он, если не трус и предатель? Но надо ли давать этому ход? Человек получил ранение в шею, пусть по касательной, но факт остаётся фактом. Отдашь его под трибунал, и тень падёт не только на отряд, но и на весь ОМСБОН. Непременно вмешается Судоплатов, будет отстаивать честь бригады. И если не сумеет переломить ситуацию сам, подключит Лаврентия Павловича, а он воспримет нападки на своё детище как личную обиду. И тогда несдобровать никому.
Нет, с Перлиным не стоит перегибать палку. Надо будет подсказать ему тет-а-тет, чтобы сочинил какую-нибудь легенду. Например, будто бы бойцы сами попросили его спрятаться. А что? Выбрали одного, который мог бы потом рассказать правду о гибели отряда. Немного нелепая, но вполне жизнеспособная версия. И пусть воюет дальше. Со своей совестью в том числе. Ему теперь с этим жить. А может, ещё и получится из него солдат. Чем чёрт не шутит. Ведь бывали же случаи…
Теперь о героях. Лазнюк. Без сомнения, герой. Вот только бы ещё не махал налево и направо своим тэтэшником, и можно было бы представить к «Золотой Звезде». А так… Надо думать. Егорцев. Героически вёл себя на поле боя. До последнего руководил действиями отряда. Погиб вместе с товарищами. Тоже достоин высшей награды. Надо поднимать вопрос…»
Лобачёв затушил в пепельнице очередную папиросу и потянулся за следующей. Но, едва взяв коробку «Герцеговины», положил её обратно. Неприятная горечь во рту подсказывала, что пора остановиться. Пепельница была уже полная. Хоть с папиросой и думалось лучше, пришлось прислушаться к организму.
«Кто следующий? Ну конечно, Паперник. Вот кто проявил себя действительно геройски. По рассказам товарищей, стрелял без промаха. Не меньше тридцати немцев уничтожил. И это только по самым приблизительным подсчётам. За одно это уже достоин Звезды Героя. И в последний момент не смалодушничал. Получил ранение, трезво оценил обстановку, понял, что будет отряду обузой, и принял единственно правильное решение – застрелиться. Последние его слова говорят о силе характера. Молодец! Тут ничего не скажешь.
Был ещё один. Тот, который подорвал себя. Тоже храбрый парень. Жаль, не удалось наверняка установить его фамилию. Ануфриев утверждает, будто это мог быть Аверкин. А вдруг ошибается? А поступок действительно геройский. Без раздумий и сомнений. Выполнил свой долг до конца. Были бы рядом фрицы, он бы и их заодно… Но эти гады боятся подходить близко, уже поняли, с кем имеют дело. Предпочитают держаться на расстоянии, не рискуя своими шкурами понапрасну. Можно, конечно, приписать, что от взрыва погибло несколько немецких солдат. Но всё равно слабовато. Тут нужен поступок, самоотверженный шаг, осознанный, целенаправленный…»