– А как тебя звать, воевода? – спросил Филька Веселый Евпатия Львовича.
– Коловрат. Только скажу тебе сразу, Филька, мы здесь не ради добычи, а чтобы в Рязань пробиться и чтобы жизни свои отдать.
Филька Веселый посерел и опустил глаза.
– Пала Рязань, воевода. Нет больше этого города. Сожгли его поганые, а тех, кто жизни не лишился, в полон угнали.
Евпатий сжал кулаки, чтобы не зареветь. Сколько страдания принесли эти захватчики? Сколько же еще принесут?
– Ушла рать поганых, не оставив там ничего, кроме трупов, – продолжил Филька, – к Владимиру двинулась. Сказывает дед один умный, что они теперь, пока весь мир не захватят, не узнают покоя, а извергла их преисподняя за грехи наши, и что настают последние дни. Может, мы хоть смертью своей себе Царствие Небесное заслужим, раз жизнью не смогли.
Великий князь Юрий Всеволодович и княгиня Агафья
Княгиня Агафья Всеволодовна встала рано утром и после молитвы собралась отправиться на богослужение. Женщина уже хотела покинуть покои, но увидела, что ее супруг великий князь Юрий Всеволодович сидит на скамье перед печью и смотрит на огонь, а не занимается привычными делами.
– Юрий, ты хоть спать ложился? – спросила княгиня Агафья у мужа. – Или так вот с вечера сидишь?
– Ты в храм собралась? Помолись там Богу за меня и за наших детей.
– Помолюсь, конечно. Юр, что тебя гложет? Вижу, ты сам не свой.
– Да нет, княгинюшка, – попытался изобразить приветливую улыбку Юрий Всеволодович, – это я о пустом думал всю ночь.
Княгиня Агафья села на лавку подле него и взяла его руки в свои.
– Ты великий князь, тебе о пустом думать не следует, но коли поговорить надо по душам, то давай поговорим. Что я за супруга такая, коли тебя в таком состоянии оставлю. Что случилось?
– Да вот думаю я все. А что, если и впрямь рать монголов настолько огромна, что нас сметет?
– Бог такого не допустит, Юра.
– А почему ты так в это веришь? Не допустит. Да я вообще удивлен, как нас – Рюриковичей – земля-матушка носит. Мы ведь главные враги своему народу! Сколько мы крови пролили! Это называется заниматься государственными делами. Много лет назад, когда я был молод, я бился со своим братом Константином за великое княжение и одолел его. По праву он должен был быть великим князем, но стал я. Так хотел наш с ним родитель, и чтобы мои права на великое княжение были впереди его, он собрал бояр и епископа, чтобы те выбрали меня. Он слышал мои мысли – я всегда хотел собрать Русь и сделать ее великим государством, подчинить соседние народы. Сегодня я стар и я пожертвовал Рязанью, чтобы усилить свое государство, потому что они все хищники и в любой момент могут обрушиться на меня. Вон, мой братик Ярослав спит и видит себя на столе нашего родителя, а остальные? Остальные князья рода Рюрика – да это же мои злейшие враги!
– Юра! Господи Иисусе, сколько в тебе ненависти накопилось!
– Нет, Агафья, я не жалею о том, что рязанские князья пали! Я ликую, и они ликовали бы, пади мое княжество! Так теперь на Руси стало – коли беда на одном конце, радость на другом. Тогда в Любече, на съезде, наши предки такое сотворили! Каждый будет блюсти отчизну свою! – при этих словах великий князь горько усмехнулся. – А получилось, что мы все до сих пор так и не поделили Отечество. Всю жизнь я хотел собрать Русь, а получается, чтобы мне стать великим князем Руси, все остальные князья должны погибнуть, а значит, не грех, что я не пришел на помощь Рязани. Не грех, а мудрость.
– Тебя совесть мучает, Юра. Ты когда в храме был? Когда исповедовался?
– Да такое на исповеди не прощают.
– Бог все простит!
Великий князь встал и прошелся по комнате, а после вновь сел на лавку и приобнял свою супругу.
– А я не прошу прощения. Я считаю, что только иноплеменники сделают Русь великой. Наши сыны сейчас вернут Рязань, и пусть там камня на камне не останется – она будет нашей отчиной, которую мы и будем блюсти. Вот Андрей Боголюбский, мой дядя, повелевал князьями словно холопами. Он мог бы сделать Русь великой. Да что же это такое, коли каждый младший сын младшего сына троюродного племянника – князь самовластный и никому кланяться не должный! Тьфу! Прав был Андрей Юрьевич, когда всех этих дальних родственничков ни в грош не ставил…
– Он кончил свою жизнь от рук душегубов. Юрий, ты в отчаянии от того, что совершил ошибку. Я общалась с нашими невестками Мариной и Христиной. Они ведь приходили к тебе и говорили, что настало время собирать войско всех князей Рюриковичей.
– Они глупые курицы, которым на яйцах сидеть надо, – злобно сказал великий князь, – а им нет, дай в дела государственные нос сунуть. Будто я не думал о том, что совместной ратью биться проще. А кого позвать-то? Моего брата Ярослава? А он возьми да и сгони меня с великого княжения. Он спит и видит себя великим князем владимирским. Нет уж, как помру, так пусть Владимир и забирает, а пока пусть сидит в Киеве. Твой брат Михаил Черниговский? Да он меня ненавидит лютой ненавистью и за Калку, что я не пришел там головы своих воинов сложить, и за то, что я Мономашич. Мономашичи младше Ольговичей, но мы за старшинство свое великими делами заплатили! Кого звать? Смоленск? Галич? Да у всех свои заботы, и стоит нам к ним за помощью обратиться, как они нам кинжал всадят и забудут о благе Руси!
– Как ты всадил рязанскому князю Юрию, когда не пришел на помощь.
Великий князь Юрий Всеволодович вновь встал и прошелся по комнате, затем подошел к столу и взял моченое яблочко.
– Да, Агафья, как я всадил кинжал Рязани. Никто не придет на помощь – мы сами по себе, и надеяться ни на кого нельзя. А хочешь, я тебе еще кое о чем скажу?
– Говори.
– А как я умру, сядет во Владимире мой братик Ярослав киевский, и начнет он войну с нашими сынами, так как в Новгороде он захочет посадить своего сына Федора или Александра, согнав нашего Всеволода. Вот тогда все наши дети и встанут могучими витязями и не дадут Ярославке их обездолить. Польется кровь. А после того как они победят, если смогут, они передерутся между собой, и только после этого наступит покой и порядок во владимирских землях! Вот так-то, Агафья.
– Ты не сказал ничего нового, Юрий. Бог создал этот мир таким, какой он есть, и мы должны сделать его лучше.
– Русь – змеиное гнездо, и нам ее не очистить.
– Ну ты же сам сказал – иноплеменники очистят. Ярослав, брат твой, всегда верно служил тебе, и, даже когда ты со старшим своим братом ратался, он на твоей стороне был. Помню, ты мне рассказывал, что в детстве вы были лучшими друзьями и клялись всегда быть вместе. Ты, Юрий, сам себя съел изнутри такими мыслями. Ты видишь во всех врагов и сам себе главный враг.
– А мой дядя Андрей Боголюбский не видел? А мой родитель не видел? А дед Юрий не видел? Права ты, Агафья. Ярослав хороший брат, но, когда мы стали правителями, мы перестали быть людьми!
– Пойду я Господу молиться за тебя, Юрий. Пошли со мной, самое время предстать перед очами Господа. Положи яблочко моченое! Коли по утрам будешь так питаться, то живот потом разорвется!
Великий князь Юрий Всеволодович положил моченое яблоко и подошел к печи. Он сел возле нее и стал греть руки.
– Иди, Агафья, и молись за меня и за наших сынов.
На пепелищах Рязани
Страшная картина предстала перед глазами боярина Евпатия Львовича и пришедших с ним людей. Рязань была уничтожена. Снег прикрыл погорелья и тела, лежащие повсюду.
– Нет больше Рязани, – медленно произнес княжич Игорь Ингварьевич, – нет больше такого города.
На пепелищах бродили разные люди, которые не то выжили во время разорения, не то пришли сюда неизвестно откуда. Боярин Евпатий Львович подошел к одному такому человеку с уже седой бородой, который явно искал чье-то тело.
– Старик, что ты тут делаешь? Здесь место кровопролития. Твое место – у печи сидеть да спину старую греть.
Старик поднял глаза на Коловрата, и тот отшатнулся. На него смотрел не человек, а лютый зверь.
– Я, боярин, здесь весь свой род ищу. Сам я из села, но сыны мои пошли в Рязань, чтобы биться здесь и защитить город. Я пришел их тела похоронить, а после пойду да побью ворогов, сколько смогу.
– Как звать тебя, отче?
– Алексей я во Христе, а в миру Святополк Борисович. Ты не смотри на меня, боярин. Были годы, когда меня первым мечником чествовали. Сегодня, видно, вновь судьба меня заставит меч в руки взять.
Боярин Евпатий Львович медленно пошел к своему терему, а вернее, к тому, что от него осталось. Подойдя к погорелью, он не спеша перекрестился.
– Господи, помяни рабов Божьих Гавриила, Василису, Дмитрия, Василия, Николая, Никодима, Льва, Павла, Ивана, – прошептал боярин Евпатий, затем прибавил. – И Евпраксинью.
Подойдя к терему, он сел на покрытое снегом обугленное бревно, из-за пазухи достал кусочек заплесневелого хлеба и стал его крошить и бросать. На хлебные крошки тут же стали слетаться воробьи.
Боярин, глядя на них, усмехнулся. Как он их гонял, когда те летом вишни поклевывали. И он гонял, и дети Василисы. Теперь только, пожалуй, эти воробьи и остались из тех, кто здесь живет.
Боярин прислушался. Где-то выл пес. Наверное, укрылся где-нибудь и теперь вернулся на погорелье и воет. Воет от того, что не смог защитить своих хозяев, и воет от того, что остался один.
– Вот, Василиса Николаевна, я и пришел домой, – заговорил боярин Евпатий сам с собой, – вижу, нет больше дома. Я ведь тогда, поверь мне, не хотел, чтобы ты со своей семьей искала себе другое жилье! Вы ведь и моей семьей были. С Гаврилой Константиновичем мы нередко, каюсь, тайком от тебя по чарке медку опрокидывали. Николку, я помню, пару раз на коня сажал, хоть ты и была против. Вот не стало вас, и не знаю, куда мне и пойти. Ты там в раю и слышишь меня. Ты за все меня прости, пожалуйста, и не держи зла. Я вот сейчас даже поговорить не знаю с кем.
– Воевода! – услышал боярин Евпатий голос Фильки Веселого.