Несколько минут спустя Николай в компании Фузаил-Максума и нескольких его соседей — таких же упитанных басмачей — сидел за накрытым прямо во дворе дома достарханом, ел сытный плов и пил чай.
— А почему женщины не садятся? — спросил Николай.
Хозяин рассмеялся.
— Еще чего. Она должна следить за удобством и сытостью гостей, а не разделять с ними трапезу. У вас-то, верно, все иначе?
— Да, и уже давно. Скоро и у вас… — Николай осекся. Гостеприимство хозяина не позволяло оскорблять его дом. — Извините.
— Ничего страшного. Когда Фрунзе пришел, мы не оказали должного сопротивления. В городе были только части армии эмира. Мы решили, что найдем общий язык с новой властью. Наш товарищ, Мадамин-бек из Ферганы — тот, что вас привел, — у него это-таки получилось…
— Конечно, и у вас получится.
— Но как быть, — продолжал хозяин дома, — если Советская власть захочет отобрать у нас все наше богатство?
— Непременно захочет. И даже отберет. Но вы поймите — ради счастья человечества и построения идеального и абсолютно справедливого государственного строя можно пожертвовать своим состоянием…
Гости рассмеялись.
— Несмотря на то, что говоришь ты полную ерунду, все же в словах твоих есть что-то от слов Фрунзе и этого его… бая… Ленина. А это значит, что в советских землях ты будешь уважаемый человек. — Хозяин поднял вверх пиалу с чаем.
— Отчего же ерунду? Советская власть, как сказал Ленин, всерьез и надолго.
— Но почему тогда Мадамин-беку разрешают брать дань с Ферганы и по-прежнему устанавливать там свои законы? Ведь Фергана давно советская! Почему же Москва не пришлет туда своего наместника? И зачем к нам прислала турка? Мы не знаем и не любим его. Мы не хуже Мадамин-бека, мы сами хотим устанавливать власть в Старой Бухаре. Что же ты думаешь, когда бежал эмир, а вы жгли старый город, почему мы не вмешались, не спрятали его а вас не выгнали из столицы? Потому что мы ждали решения Фрунзе — что он так же отдаст нам Бухару на кормление, как отдал Фергану Мадамину. Так зачем нам тут турок?
— Думаю, вы допустили стратегический просчет, как у нас говорят. Фергана не имеет такого политического значения как Старая Бухара. Это во-первых. Фрунзе принял условия Мадамина, потому что в условиях всеобщего сопротивления со стороны басмачей… извините, моджахедов ему нужно было на кого-то опираться из стана врага. Своих сил не хватило бы, чтобы накрыть весь Узбекистан. Это во-вторых. А в-третьих… власть Мадамина в Фергане временная. Когда Советская власть установится здесь окончательно, ему все запретят. Так что… Но в одном вы правы — диалог с Советской властью всегда можно найти. Думаю, вам надо встретиться с Энвером-пашой.
— Ну уж нет! Сами с ним встречайтесь! Нам турок не товарищ. Во время войны он резал армян как свиней, все его подвиги нам хорошо известны. Он сам должен нам поклониться.
— Этого не будет, и вы это прекрасно понимаете. Энвер здесь представляет действующую власть — нравится она вам или нет, она установилась на территории всего Бухарского эмирата, и он ее олицетворяет. Кто вы такие, чтобы он пришел вам кланяться?
— А мы его попросим, — лукаво улыбаясь, потягивал чай Фузаил-Максум. Николай понял, что он замышляет недоброе.
— Думаю, вам стоит поостеречься от шагов подобного рода. В его распоряжении остались основные части Туркфронта, да и наша группа, так что устраивать нашествие косы на камень — не лучший для вас вариант.
— А почему тогда твой командир арестован?
Николай понял — собеседник форсирует разговор. Продолжение его может способствовать выдаче неких секретов, что, собственно, тому и надо. Стиснув зубы, юноша пил чай.
— Это ненадолго и так надо. Больше ничего сообщить не могу.
— Брось. Поговори с командиром. Пусть сам к нам приходит. Мы найдем с ним общий язык вернее, чем с этим палачом Энвером…
Николай понял, куда клонит хозяин.
— Я передам. Извините, мне пора.
Джамиля провожала Николая за воротами дома.
— Отец обидел тебя, да?
— С чего бы вдруг?
— Ты так поспешил уйти… А я любовалась тобой весь вечер из сада… Ты был так прекрасен… — Она гладила его рукой по лицу, и закипевшее было в юноше эго немного стало успокаиваться. Он поймал ее ладонь и припал к ней губами.
— Что ты… Прекрасна ты, а я… что я… рядом с тобой — всего лишь мужлан.
— Нет, ты не такой. Так чем же отец обидел тебя?
— Просто мы не совсем одинаково смотрим на перспективы Советской власти, — улыбнулся Николай. — Нам нужно время, чтобы найти точки соприкосновения.
Она не понимала больше половины из того, что он говорил на своем языке 1985 года, но свято верила — раз он спокоен, значит, все хорошо и скоро они с Фузаил-Максумом помирятся.
Всю дорогу, пока они с Джамилей шли до дома Фузаил-Максума на большом холме, Николай словно чувствовал на себе чей-то взгляд. Народу вокруг было немало — по переулочкам, вымощенным желтым кирпичом, как в недавно прочитанной Николаем сказке про Элли, шли не только они вдвоем. Сейчас, ночью, когда, казалось, Бухара должна спать и только часовой должен ходить взад-вперед по этим самым улочкам, выкрикивая: «В Бухаре все спокойно!», это чувство вновь стало преследовать Николая — да так явно, что он будто бы услышал шаги за спиной, а вскоре преследователь и вовсе нагнал его. Коля инстинктивно схватился за кобуру. Преследователь вышел вперед и обернулся — перед ним стоял высокий человек в белом костюме, пробковой шляпе и с тростью — наверняка иностранец. Когда он заговорил с акцентом, мнение подтвердилось.
— Добрый вечер, сэр. Мой фамилия Стоквелл, я английский коммивояжер…
«Английский — это уже плохо, — подумал Николай. — Хотя, если бы был шпион, вряд ли представился бы и пошел на контакт так открыто с солдатом».
— Я увидел, что Вы обнаружили мое присутствие, и потому, во избежание несчастного случая, решил раскрыть себя.
— Так зачем Вы меня преследовали?
— Это получилось случайно, поверьте. В окрестностях того дома, где Вы гостили, живет мой друг — он из местных баев. Наши маршруты пересеклись, и только. Не ищите в этом подвоха.
— Зачем в таком случае потребовалось начинать диалог? Что Вы от меня хотите?
— Вам правду сказать?
— Конечно.
— А Вы всегда говорите правду?
— Стараюсь.
— А Вы скажете своему командованию, что делите стол с лидером басмачей?
— Пфф, — Николай рассмеялся. — Моему командованию глубоко плевать, с кем я его здесь делю… — Он снова чуть было не сказал что-то вроде: «В этой сказке», но опять осекся — надо было дать англичанину выговориться, он мог быть носителем стратегической информации.
— Что ж, — развел руками Стоквелл. — Тогда сформулирую свое желание без угроз и намеков…
— Сделайте милость.
— Понимаете, мне бы очень хотелось, чтобы Вы… ответили на несколько моих вопросов…
— Не обещаю, но постараюсь. Задавайте.
— Про вас и вашу группу говорят, что вы чуть ли не всадники Апокалипсиса. Сам Фрунзе рекомендовал Энверу-паше присмотреться к вам повнимательнее…
— Вы такой же коммивояжер как я инопланетянин.
— Приятно иметь дело с понимающим человеком. Так вот — кто вы?
— Почему, если об этом не знал сам Фрунзе, об этом должны знать вы?
— Хотя бы потому, что мы делаем общее дело.
— И какое же? Торгуем парфюмерией?
— Боремся за мир.
— Так, уже интереснее. В чем же Ваша функция в этой борьбе?
— Ну… скажем так — сбор информации и подготовка планов выхода из кризиса с наименьшей кровью.
— Например, путем возвращения эмира?
— Вы не рассматривали вариант поиска компромисса с ним? Ведь он, кажется, человек контактный. Он долгое время шел вам на уступки.
— Вы обратились не по адресу. Да и потом, насколько мне известно, Фрунзе выдвигал ему ультиматумы какие-то. Он, вроде бы, отказался, так что…
— Вы сами понимаете, что, если экспансию СССР не остановить, будет литься кровь, и ее будет много?
— Слушайте, а Вы не боитесь, что утром я явлюсь в ваше консульство и обвиню Вас в шпионаже? А еще лучше — сообщу о Вас в ЧК, и Вас попросту арестуют и поставят к стенке.
— Было дело, стоял. Но не боюсь — судя по тому, что Вы разговаривали с Фузаил-Максумом, Вы человек разумный и так не поступите. А также, судя по тому же факту, Вы все-таки выдали ему несколько стратегических секретов — например, касающихся положения Мадамин-бека. Согласитесь, что если эта информация, которую Вы как военный представитель действующей власти озвучили одному из лидеров движения басмачей, станет достоянием гласности в условиях еще очень слабого военного положения РККА в эмирате, оно и вовсе может превратиться в прах? Басмачи, услышав об этом, раскусят обман Фрунзе, перестанут вести всякие диалоги с Советской властью, отколются от нее. В этом военном противостоянии, где силы пока еще очень и очень неравны, неизвестно, кто одержит первенство.
До Николая начал доходить смысл слов англичанина.
— Мать вашу, откуда вы все это знаете?
Тот улыбнулся в ответ:
— Меня больше интересует, откуда Вы все знаете. Откуда простой красноармеец, сравнительно недавно начавший службу в Бухаре, так хорошо осведомлен о стратегических позициях командования и планах Москвы?
— Не надейтесь услышать ответ на этот вопрос. Я готов, пожалуй, понести ответственность за свой длинный язык — только, чтобы позиции вашей страны в Узбекистане ослабить. Мы найдем чем еще приманить басмачей — если уж с Мадамином нашли общий язык, который, как Вам известно, не глупый и вообще очень авторитетный в здешних краях, то с другими как-нибудь решим. Честь имею. Рекомендую больше не появляться на моем пути.
«Какие же эти капиталисты все-таки противные», — думал на обратном пути Николай. Вернувшись в расположение, он застал ребят спящими — и сам завалился на кровать. Сон не шел — да и мыслей о ночной встрече не было, все они были вытеснены размышлениями о новой властительнице его судьбы. Состоянию влюбленности это свойственно — мысли о плохом словно бы и не лезут в голову.