Утром Ценаев и Белов, командир частей РККА, собрали ребят перед входом во дворец:
— Товарищи бойцы! По распоряжению Энвера-паши приказано прервать все контакты с местным населением. Товарищ Фрунзе, уезжая, напутствовал нашего боевого командира о том, что возможны различные провокации со стороны стран Антанты в лице их шпионов, которые вовсю орудуют на территории эмирата…
— Товарищ командир, разрешите? — попросил слова Козлов.
— Давай.
— Так мы же разведывательное подразделение. Давайте организованно начнем работу по пресечению деятельности шпионов.
— Это — дело контрразведки и ВЧК, — отрезал Ценаев. — Встать в строй. Продолжаю. Во избежание провокаций со стороны шпионов и местного населения, еще кое-где враждебно настроенного по отношению к Советской власти, приказываю контакты прекратить. Вопросы? Разойдись.
Николай стал чернее тучи — англичанин будто предчувствовал такой поворот событий, который никак не был на руку сержанту Козлову. После сбора он вновь подошел к боевому командиру:
— Товарищ лейтенант! Что будем делать с Сергеевичем?
— С Савониным?
— Так точно. Освобождать его надо, да когти драть отсюда — засиделись что-то.
— Верно мыслишь, но сначала надо поговорить с Энвером.
— Вы же виделись с ним?
— Не до того было. Сегодня, думаю, поговорю. Если откажется, штурмом возьмем. Но пока никому не слова. И еще — контакты все же сократи. По городу ходите, присматривайтесь, но ни с кем в открытый диалог не вступать. Понял?
— Да понял, понял…
Николай спрятал глаза — Ахмед понял, что сержант лукавит ему.
Днем на базаре они с Джамилей снова встретились.
— Извини, командир запретил нам общаться с местными жителями, так что провожать тебя при свете дня я больше не смогу. Понимаешь, наш боевой командир в плену у красноармейцев, мы тут сами на птичьих правах… Ты пойми…
— Я понимаю… — она опустила глаза.
— Нет, я правда, не виноват.
— Успокойся, я понимаю, — она вновь, как и вчера, провела рукой по его лицу. Это был жест доверия и откровенности. — Придешь вечером?
— Обязательно.
— Я буду ждать тебя у вишневых зарослей на дальней стороне холма.
Вечером он летел туда как оглашенный. Пробираясь сквозь лабиринт ночных улочек, кажущихся еще более извилистыми и замысловатыми в полумраке, он летел к своей любви — в том, что ей суждено принадлежать ему, он уже не сомневался. С трудом отыскав вишневую рощу позади дома Фузаил-Максума, встретил он тут и свою Шахерезаду… В темноте, без паранджи, казалась она еще красивее, чем днем. Не тратя время на слова, любовники снова впились в губы друг друга — уже не так боязливо, как в первый раз, но откровенно и смело, решительно и нагло отказываясь выполнять веление природы, словно бы препятствовавшей их связи. Его горячие сильные руки жадно тискали ее тело, без стыда и совести — он сам не узнавал себя, настолько бухарская жара изменила его привычно робкую натуру. Вскоре тонкая туника, в которую она была одета, слетела к его ногам. Следом туда же упали его портупея, боекомплект с ремня, камуфляжные брюки, футболка…
Тела двух молодых страстных любовников сплелись в жарком экстазе. Разгоряченные за день, сейчас остывали они, покрывая друг друга потом, обдуваемые прохладным ветром с Амударьи, и давая волю накопившимся за несколько дней чувствам. Боль сладостного проникновения пронзала ее, а его стискивала любовная нега — узкая и тесная как пещеры Панжерского ущелья, в которое они так и не попали, она давала ему возможность насладиться собой. Ведь как для мужчины приятно обладание такой чувственной красой, осознание того, что сейчас, в эту минуту и навсегда, принадлежать она будет только тебе…
Какое тут — в таком порыве — заметить, что из сброшенного наспех боекомплекта пропала одна граната. Что за потеря, когда, кажется, сейчас внутри тебя произойдет такой силы взрыв, что и от тебя самого-то ничего не останется — весь ты останешься в ней, навеки подарив самое дорогое, что у тебя есть, этой, совсем по сути не знакомой, но такой прекрасной женщине…
Хотя, конечно, он чувствовал на себе снова чей-то взгляд — но на сей раз списал на паранойю. Слишком напряжена была атмосфера, в таких случаях мания преследования не редкость. Да и потом — пускай себе англичанин ими любуется. В конце концов, он же не контрреволюционные разговоры ведет с Фузаил-Максумом…
Так продолжалось еще несколько дней — они встречались в излюбленном месте у вишневого сада и любили друг друга с такой силой и страстью, что, казалось, издаваемые ими в минуты экстаза крики озаряют и будят всю Бухару, которая, хоть и далеко, а слышит радость от соития двух тел и двух душ. В один из дней на обратном пути, едва волоча ноги после жаркого совокупления, он вновь встретил своего ночного визави.
— Добрый вечер, мистер Козлов.
— А, это Вы, — на проявление негативных эмоций уже не осталось сил. — Что Вы хотите?
— Вам уже приказали, а Вы все продолжаете…
— А Вам-то что за дело? В ЧК нанялись?
— Не шутите. Обстановка накаляется, Энвер-паша начал метаться…
— С чего это Вы решили?
— Скоро сами узнаете. Знаете, как говорил Талейран? «Вовремя предать — это не предать, а предвидеть».
— И что Вы мне предлагаете… предвидеть?
— Хотя бы то, что спустя несколько лет Бухара утонет в крови, если не предпринять ничего сейчас, немедленно. Советская власть не должна здесь насаждаться, и Вы это отлично понимаете. Невозможно оторвать народ от привычной ему жизни, от знакомых укладов, и сделать его счастливым принудительно. Поймите Вы наконец, что даже если наводнить всю Бухару комиссарами, от этого не пропадут баи — тут веками так жили. Просто они обрядятся в комиссаров…
— Так… Кнут не подействовал, решили применить пряник? Взываете к здравому смыслу?
— Бросьте. Вы отлично знаете, что кнута к Вам я еще не применял. Просто пытаюсь достучаться до Вашего сердца — я вижу, что оно у Вас есть…
— Вы полагаете, что социально несправедливый строй может удовлетворять население? Что, принудительно покончив с ним, нельзя повести народ к исходу, наилучшему для него?
— Что Вы знаете о социальной справедливости?!
— Ну уж конечно. Только Вы и знаете, подданный колониальной страны, живущей одной только эксплуатацией!
— У нас справедливости, да будет Вам известно, больше, чем в Советской России. Потому что справедливость это, в первую очередь, социальные гарантии. Еда и крыша над головой. Ваш же Карл Маркс говорил, что на голодный желудок и без крыши над головой не думается о высоких материях! В России этого нет!
— Пока нет. Но очень скоро будет.
— Ха-ха! Когда?! Лет через 200? А пока Ленин хочет обездолить и несчастных узбеков — вовлечь их собственность в средства производства и призвать их подождать, пока те начнут обеспечивать многомиллионное государство, живущее в условиях экономической блокады, прибылями.
Они смотрели друг на друга не понимающе — каждому казалось, что только он-то и знает все о социальной справедливости и свободе. Рейли — Стоквеллу так казалось с высоты прожитых лет, Николаю — с высоты исторического опыта. Никто не слышал друг друга. Диалог был обречен.
— Слушайте, Стоквелл или как Вас там. Не выйдет у нас с Вами ничего. Можете сообщать обо мне куда хотите, доносить. Пусть меня расстреляют в конце концов — мне самому уже жутко надоело здешнее пребывание. Но предателя из меня, солдата Советского Союза, сделать не получится…
Николай ушел, оставив собеседника наедине со своими мыслями. Покидая место встречи, Рейли злился — он решил наконец проучить вздорного мальчишку и поставить его на место. Не знал, что Его Величество Случай уже сделал за него практически всю его работу.
Влетев в гостиничный номер и бросив в гневе пиджак на стул, англичанин уселся за рабочий стол и вновь стал рассматривать украденную недавно у Козлова гранату. Она никак не напоминала по виду те, что были на вооружении у РККА или даже у войск Антанты. Выдвинутая ранее версия, что это — беглые дезертиры с фронтов Великой войны, начисто терпела крах. Но кто они тогда? Как говорят местные, воины Сатаны? Чушь. Или это чей-то эксперимент? Но чей? Советский — исключено, они еще до такого вооружения не дошли. Значит, этот эксперимент ставит кто-то из союзников, ведя двойную игру — поддерживая, с одной стороны, Советы сверхмощным секретным вооружением и новинками техники, а с другой — Антанту. То, что это союзники, не было сомнений — никто другой физически не мог дойти до такой техники интеллектом. Английскому разведчику оставалось только выяснить, кто это. В жарком и загадочном восточном городе творилось нечто куда более серьезное, чем казалось на первый взгляд…
Глава восьмая
Несколько дней подряд Николай и Джамиля не виделись — Ценаев запретил бойцам разгуливать по городу, все время грозясь отдать приказ об освобождении командира, но почему-то все тянул с ним. В одно прекрасное утро терпение юноши, соскучившегося по встречам с Рейли, лопнуло, и он подошел к старшему товарищу напрямую:
— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться?
— Чего тебе?
— Что будем с Валерием Сергеевичем делать?
— В каком смысле? Я же сказал…
— Вы еще неделю назад обещали поговорить с турком, а воз, как говорится, и ныне там…
— Ну ты знаешь… Ты меня не торопи…
— Да я не тороплю, я понять хочу.
— Что ты хочешь понять?
— Мне кажется, Вы сознательно уходите от разговоров на тему о командире. Зачем-то тянете время…
Ценаев внимательно посмотрел в глаза юноши.
— Мне бы на правах старшего по званию отправить тебя на гауптвахту, но делать этого я не буду.
— Почему? Имеете полное право.
— С этим я согласен, а делать все же не буду. Давай договоримся — я сознаюсь тебе в том, что сознательно затягиваю освобождение вашего командира и своего друга и боевого товарища, а ты честно, глядя мне в глаза, скажешь, как ты бы отнесся к тому, что в процессе его освобождения пришлось бы проливать кровь?