ело сугубо народное. Народ всегда выражал свою волю даже на коронование царей, чего там. Без его волеизъявления существенные сдвиги в политическом курсе произойти не могут. Абсурдно было бы считать, что только одно вмешательство вашей группы изменило ход истории. Нет, народ немножко вкусил запретных плодов Советской власти и успешно их отрыгнул — здесь еще не пришло время, когда выросла бы потребность в большевиках. Народ еще не хочет.
— Когда же он захочет? И почему?
— Захочет, когда устанет от влияния басмачей. Когда близость экспансии Советов откроет перед ним альтернативные возможности. И, наконец, когда тот, кого сегодня басмачи обкладывают данью, сам решит взять в руки оружие и обогащаться за счет поборничества.
— Не разумнее ли было в этих условиях возвратить к власти эмира?
— Нет, во-первых, потому что тогда меня не было бы здесь, а Москва вряд ли приняла бы изменника с распростертыми объятиями, а во-вторых, сейчас Ленин сознательно не будет наращивать здесь военное присутствие, потому что у него вроде как нет внешнего врага. Был бы эмир — понятное дело, отстреливать головы царям — это хобби большевиков. А так… Некое самоуправление, народная республика, которые разбросаны по всей территории Советов и вокруг них в бесчисленном количестве — взять хотя бы ту же Германию. Особо не вредит, но и не доставляет удовольствия. И потому брать нас будут измором. Будут планомерно двигаться на Восток, наступать на пятки экономике и торговле, пока наконец не удастся сдвинуть движение народной мысли.
— Откуда же Вы так хорошо знаете будущий сценарий? И почему так спокойно говорите о своем будущем крахе?
— Откуда? Я много лет возглавлял правительство, был военным министром Турции. Наша партия Иттихат когда-то была по сути лучом света в темном царстве, которое опутало бывшую Османскую империю после краха султаната. Так было до тех пор, пока все мировое сообщество не предпочло нам Ататюрка и пока он не узурпировал всю власть в своих руках, выдворив нас с нашей же родины и вынудив промышлять падалью в разных частях света.
— Вы считаете, что промышляете здесь падалью? — Савонин задавал турку вопросы, потягивая кофе, на совесть варенный привезенным Энвером с собой из Москвы поваром — его земляком.
— Я не у себя дома, значит, назвать дело, которое я делаю, до конца благим все же не получится. Говорю о будущем я без спокойствия, но что толку в моих треволнениях? Моя задача на данном этапе за счет укрепления личной власти как можно дольше сохранить на территории эмирата режим басмачей, сохранить для народа хотя бы относительную стабильность и покой по сравнению с тем, что ждет их впереди.
— А что, если провести разъяснительную работу среди народа? Рассказать им, что Вы думаете о дальнейшем развитии событий в эмирате?
— Думаете, это что-то изменит? Маловероятно. Сегодня они согласятся со мной, а завтра ветер перемен заразит их тяжелой болезнью, от которой человек не в состоянии вылечить человека.
— А кто тогда в состоянии?
— Один Аллах, — Энвер вознес палец к небу. — Потому большевики и избрали одной из своих мишеней именно религии всех мастей. Им надо, чтобы верили в них самих, их политику и электрификацию, а не в святыни, поскольку святыни это то, что отделяет мыслящего человека от управляемого скота. Скотине выключи свет — потом включи, и все, она твоя поклонница навеки, как же, в твоих руках такая сила. А разумный человек понимает, что всего лишь достаточно завладеть доступом к рубильнику, чтобы творить эдакие чудеса, и что это вовсе ни о чем не говорит. Религия ислама всегда призывала к учебе и разуму, к свету, а главное — к тому, как разум использовать во благо. Мечетей на Востоке все меньше, а значит, советских партийных организаций будет все больше. Вот и думайте.
— Вы так много времени в политике уделяете религиозному вопросу…
— Еще бы. Мне хорошо известно, что бывает, когда начинается религиозное разложение в стане сражающейся республики…
— Поэтому Вы являетесь одним из организаторов геноцида армян?
Энвер метнул в собеседника истинно восточный — жгучий и какой-то жесткий взгляд, потом вскочил со стула и заходил по кабинету взад-вперед.
— Я ждал этого вопроса, — процедил он, остановившись у окна.
О геноциде армян Савонин слышал еще учась в школе. В 1915–1916 годах турки на своей территории вырезали не один миллион армян, которые жили на территориях, принадлежавших некогда Османской империи. Лагеря смерти, массовые казни — все это сопровождало армянское население от рук турок в первой мировой войне. В школе учили, что османы — противники России в войне — были просто мерзавцы, и резали армян из-за неприязни и великодержавного шовинизма. Но Савонин за последние пару недель столько насмотрелся всего, что противоречило не то, что школьному курсу истории, но и генеральной линии его партии, что сейчас уже ни во что не верил. И вот — ему представилась уникальная возможность поговорить с участником тех самых мрачных событий…
— Знаете, откуда у турок отвращение к армянам? Они изгоняли из Армении мухаджиров — это беглые мусульмане, которых выгоняли власти стран, запрещавших ислам, и которые приходили к османам, в том числе и на территорию Армении. Это не нравилось обжившимся на своих местах армянам, и те устраивали по отношению к ним неприкрытые гонения. Хотя в Коране сказано: «А те, кто имел дома (в Медине) до них и принял (новую) веру, любят переселившихся к ним…»[18]. Все это они делали из-за религии — сами были христианами и проявляли нетерпимость к мусульманам.
— Однако, первыми убивать их начали именно мусульмане?
— Первые убийства относятся к 1894–1896 годам, когда меня еще в помине не было во власти. И все же я расскажу. Хотя армяне по природе своей были зимми, то есть лица второго разряда, их даже от службы в армии освобождали, они решили под конец века, задурманенные всеобщим веянием марксизма, тоже бороться за свои права — организовали несколько крупных сельскохозяйственных обществ, появились наиболее радикальные армянские партии, Гнчак и Дашнакцутюн. Сами по себе армяне всегда были расчетливые, лживые, занимались торговлей и обманом населения — вроде ваших евреев. Порта освобождала армян от налогов, принимая во внимание, что те время от времени подвергались грабежам со стороны курдов. Народ, глядя как они, и без того социально обеспеченные — кто может быть успешнее торговца, который не платит налогов и не служит в армии в те времена в империи? — еще и взялись защищать свои права, взбеленился, и совершил первые убийства. Чуть позже получилось так, что Порта решила потребовать снова платить налоги, когда узнала, что курдские грабежи прекратились и давно переросли в мирное сосуществование. Ответом стали массовые выступления армян — одно из них произошло в Эрзуруме в 1895 году. Что оставалось делать власти, когда вооруженные группы населения буквально готовы были растерзать чиновников Порты? Только применять силу. Ее и применили…
Вы знаете, что я по партийной принадлежности являюсь противником и Порты, и османов, и потому не стал бы обелять их, даже если бы волос с головы несправедливо обвиненного армянина упал бы на землю. Но здесь надо отдать должное фактам — метрики вещь упрямая. Они говорят о том, что события 1895–1896 годов были спровоцированы самими армянами, которые до того объелись властных привилегий, что переваривать их стало практически не под силу. Далее — август 1896 года, когда гнчакисты захватили здание Османского банка. Ну Вы можете себе представить подобную дерзость?! Под носом у султана захватить банк! После такого расправа — единственное, что могло их ожидать в любой стране, даже самой цивилизованной и либеральной… Еще кофе?
— Да, с удовольствием.
Сегодня было чуть попрохладнее — ветер дул с Амударьи, возвещая приближающуюся осень, когда подходило время сбора урожая хлопка и становилось легче дышать: и от ветра, и от того, что поля, свободные от коробочек с «узбекским золотом», снова начинали питать кислородом тяжелый воздух эмиратских городов. И потому если при обычных условиях Савонин, уже порядком адаптировавшийся к Узбекистану, предпочел бы чай, так хорошо утоляющий жажду и снимающий сухость в горле, то сегодня он мог побаловать себя более изысканным для местности напитком — тем более, что в его компании был знаток кофе.
Когда принесли свежий, Энвер продолжил:
— В 1908 году мы взяли власть в свои руки. Партия Иттихат провозгласила одним из главных своих принципов равенство различных групп населения, вне зависимости от вероисповедания. В новой Конституции мы дали народу слишком много прав — до такой степени, что он на некоторое время возомнил себя вершителем даже правосудия. И снова принялся мстить армянам без цели и без расчета, просто так — за то, что те живут лучше коренного мусульманского населения и вечно нищенствующих мухаджиров.
— Вы обвиняете в этом народ?
— Глупо кого-то обвинять задним числом, но и мы не могли поступить иначе — общество настолько устало от Порты и султана, что требовало — не просило, а буквально требовало — от нас принятия радикальных конституционных мер и более широких прав в части самоуправления в том числе. Если бы мы не дали им эту Конституцию, они взяли бы ее сами, но уже без нас. Иттихат дала им то, что они хотели. Что ж, извольте. Потому я и сказал Вам в начале нашей беседы, что без воли народа никакой власти нет и быть не может, это закон — его воля.
Потом началась Балканская война. И вот тут уж армяне решили нам отомстить. За все, что они претерпели в 1895 в Эрзуруме, в 1896 в Анкаре и Анатолии, в 1908 году в Адане. И создали нечто вроде внутреннего батальона…
— «Пятая колонна»… Понимаю…
— Что, простите?
— Троянский конь… Неважно, продолжайте, — Савонин не смог бы объяснить Энверу, даже при всей образованности последнего, что в 1936 году, спустя 16 лет после их беседы, в Испании появится более точное определение группы оппозиции, вооруженной и действующей в самом сердце врага, которое будет названо «Пятая колонна», с легкой руки франкиста Эмилио Молы. Всему свое время, подумал Савонин.