— Да, Вы правы, троянский конь. Гнчак и Дашнакцутюн выступили против нас открыто, призывали армян не служить в армии. Хотя многие из них просьб своих представителей не послушали — отправились на фронт, сражались очень храбро, а во время Великой войны один из армян даже спас мне жизнь и вынес раненого и еле живого с поля боя.
— Кстати о великой войне. Резня армян ведь не прекращалась и в то время.
— Здесь вопрос стоял уже политически. Германия, в поисках союзников, обратилась к нам. В наших руках было и есть мощное средство воздействия на всех мусульман мира, которое в случае необходимости, может побудить их взяться за оружие — мы решили его использовать, уж очень заманчивые условия раздела послевоенной Европы предлагал нам кайзер.
— Джихад?
— Именно. Священная война против неверных. Для его осуществления кайзер обещал нам предоставить в полное распоряжение все земли на территории России, на которых проживали мусульмане. Согласитесь, мусульман одной только Турции для полной и всеохватной войны было бы мало. Но как можно объединить мусульман Турции с мусульманами России, минуя Армению, которая христианским анклавом лежит на пути джихада? Никак. Потому по секретному протоколу от августа 1914 года хоть впрямую и не предусматривалось, но из контекста вытекало уничтожение армян на занятой ими территории.[19] Осознавая неотвратимость этого шага, я тогда убедил своих коллег по триумвирату ограничиться высылкой армян вглубь Турции, не допуская резни. В то же самое время Россия буквально развязала нам руки — когда нам удалось оккупировать Персию и некоторые районы российского Закавказья, при этом, заметьте, совершенно не проливая армянской крови, российские власти начали высылку мусульман вглубь России, подальше от нас, опасаясь их присоединения к джихаду, а в процессе высылки — и резню. После этого, понятное дело, все мои личные попытки отодвинуть срок высылки и прекратить кровопролитие, были пущены псу под хвост.
Далее все по сценарию, навязанному нам войной. Мы объявили всеобщую мобилизацию, по которой призыву подлежало и армянское население. Те, понятное дело, служить не хотели, дезертировали, кого-то убили при призыве, но какую-то часть под ружье загнать все же удалось. И в январе 1915 года я лично командовал нашим корпусом под Саракамышем. Это сражение надо было видеть! Это поистине эпический момент, который, увидите, войдет в учебники. Армяне предстали в нем во всей красе — одна их часть храбро сражается за нас, и даже выносит меня с поля боя, раненого и еле живого, а другая демонстративно переходит на сторону русских и с оружием в руках начинает воевать с нами и со своими братьями, стоящими по другую сторону баррикад. По возвращении оттуда я написал письмо архиепископу Коньи, в котором отметил храбрость турецких армян и поблагодарил их духовного настоятеля за примерное поведение его подопечных в бою.[20]
— И в то же время, вернувшись в Константинополь, Вы даете интервью редактору газеты «Танин», в котором возлагаете вину за проигранное сражение на предавших армян! — ночное общение Савонина с собственным сыном, пока еще остававшимся для него инкогнито, не прошло даром. Но Энвер, казалось, и не собирается оправдываться:
— Конечно. Потому что до сих пор так считаю. Не тех армян, которые храбро сражались, а тех, кто предали нас и Турцию, как я уже говорил.
— Так или иначе, по Вашему возвращении началась подготовка к принятию закона о депортации, который Ваш товарищ Талаат вскоре обнародовал.
— Это было меньшее из тех зол, которые я мог для них избрать в силу своего должностного положения. В противном случае их ждало бы уничтожение, как я уже говорил Вам.
— Однако, их потери при депортации едва ли можно назвать небольшим злом. Погибли миллионы армян, создавались лагеря смерти, на армянах ставились медицинские эксперименты.
— Между прочим, возглавляемые мной ведомства не имели к этому никакого отношения… Понимаете, есть такое понятие как «внутренний враг». Я не снимаю с себя ответственности за гибель мирного армянского населения и не считаю преступлением лишь то возмездие, которое настигло от рук турецких солдат предавших нас солдат армянского происхождения. Однако, не забывайте и о том, что шла война. Война, в которой Турция понесла значительные потери. Прощать в данном случае предателя — означает совершать государственное преступление, провоцировать новые и новые поражения и потери…
— В войну эту Турция ввязалась из-за собственного шовинизма, если не ошибаюсь, под давлением обещаний кайзера Вильгельма…
— Видите ли, после падения Империи народу нужна была новая национальная идея, национальная идентичность. Ему жизненно необходимо было самоутвердиться в новой Европе и принять участие в разделе, в пользу которого говорили все события, происходившие тогда в мире. Если бы Турция не изъявила желание участвовать в разделе, то почти наверняка разделили бы ее. Так что в условиях неоднозначности мировой политики принять решение правильно можно только с учетом оценки всех факторов — а их, как известно, в управлении государством миллионы…
— Теперь Вы имеете достаточный опыт для того, чтобы не оступиться в эмирате. И я от всей души желаю Вам удачи!
Ответить Энвер не успел — в кабинет влетел его адъютант с сообщением о том, что Савонина ждет его боевой расчет — в Каган подошли части Туркфронта во главе с Фрунзе, и крестьянская армия Монстрова уже выдвинулась туда. Энвер поставил задачу выбить красных из Кагана, лишив их оплота в эмирате — как-никак, мирные переговоры, которые с ними вел эмир, закончились, и никакой надежды на восстановление отношений с Москвой допускать было нельзя.
Полчаса спустя Савонин с группой уже были в Кагане.
На улицах города шли ожесточенные бои между местным населением, которые лояльно относились к красным и частями РККА с одной стороны и бойцами армии Монстрова — с другой. На оценку ситуации и принятие решения у командира боевой группы спецназа ГРУ ушло несколько минут. Дальше он рассредоточил свой боевой расчет по городу в следующем порядке: Козлов и Пехтин должны были обойти город с целью разведки — выяснить, какова численность контингента РККА; Узванцев и Царев — огневой мощью поддержать бойцов крестьянской армии, применив на улицах города коктейль Молотова и гранаты РПГ; сам Савонин и Ценаев — захватить здание горсовета, где базировался некогда Фрунзе, чтобы лишить того возможности получить доступ к средствам коммуникации.
Здание было захвачено с применением спецсредств в течение получаса. Еще через полчаса в нем показался полковник Монстров.
— Константин Иванович, нам необходимо произвести передислокацию.
— Кого и куда?
— Сейчас, пока наши ребята поддерживают бои на улицах города, пусть Ваши части отходят к железной дороге и обеспечат ее блокаду. Нельзя, чтобы части РККА прибывали сюда как по путям кровоснабжения, надо отрезать им путь к пополнению состава.
— Понял Вас. Кстати, у нас есть новости.
— ?
— Пленный. Думаю, Ваш знакомый, вот решил на свой страх и риск предъявить его Вам, зададите ему пару вопросов?
Из-за спины Монстрова показалась до боли знакомая Савонину фигура. Со связанными за спиной руками перед ним стоял двухметровый гигант с роскошными усами и пышной шевелюрой — Михаил Васильевич Фрунзе.
— Спасибо, Господин полковник, можете идти. А Вы присаживайтесь, Михаил Васильевич. Развяжите его.
Фрунзе нехотя уселся на стул и окинул своего собеседника взглядом заклятого врага — хотя еще вчера они вместе принимали участие в боях за Старую Бухару и вели переговоры с эмиром.
— По лицу вижу, что Вы не очень рады меня видеть. А вот я напротив, — улыбнулся Савонин. — Мой арест пошел мне на пользу, как видим. Я отдохнул и теперь принимаю участие в боях с новыми силами.
— В боях со своими же? — сквозь зубы протянул Фрунзе.
— Знаете восточную мудрость: «Скажи человеку 100 раз «свинья», а на 101-й он захрюкает»? А русский эквивалент: «Лучше грешным быть, чем грешным слыть». Вы так настойчиво старались сделать из меня предателя, что у меня просто не осталось выбора. А если серьезно, я давно хотел поговорить с Вами. Что ж, гора пришла к Магомету, и повод нам выдался…
— Какие, к черту, разговоры? Никакой информации от меня Вы не получите, так что давайте скорее кончать с этим. Как говорится, по закону военного времени…
— Полно Вам, товарищ командарм. Никакой информации мне от Вас и не надо. У меня ее побольше, чем у Вас, будет.
— Очень интересно…
— Согласен, занятно. Например, как Вы полагаете, каким будет итог присоединения Узбекистана к РСФСР?
— То есть как? Будет новое советское государство, еще один шаг на пути к мировой революции…
— Перестаньте, — отмахнулся Савонин. — Ни о какой мировой революции в масштабах человечества и говорить не стоит. Строй этот абсолютно справедливым не является, и потому весь мир как один человек конечно никогда его не примет.
— С чего Вы взяли?
У Савонина была мысль рассказать советскому военачальнику, что спустя полвека после его гибели СССР откажется от идеи мировой революции под давлением НАТО и вообще всей послевоенной Европы, но сейчас ему важнее казалось переубедить не глупого, в общем, человека, и попытаться поставить его на враждебные СССР рельсы — чтобы изменить ход мировой истории в лучшую, как ему казалось, сторону. Откровения подобного рода для этого мало подходили. Лейтенант решил переубедить генерала методом логических рассуждений.
— Да хотя бы с того, что всеобщая уравниловка это не путь ко всеобщей социальной справедливости. Да и невозможна она. Все равно будет власть — даже по Марксу, — а носители ее будут отличаться и выделяться из общей толпы тех, кем они руководят. Даже сейчас что мы видим в эмирате? Басмачество. Так где гарантии того, что Ваш же Мадамин-бек не перекуется, став официальным чиновником Москвы в той же Фергане? Сменит халат на кожанку комиссара, двухэтажный дом — на Дом Советов, — и все. Готово дело. Новая власть со старым лицом. Это ли