— Это пожалуйста, только крови лишней не проливайте.
— Постараюсь.
— А где Дутов?
— Не знаю, с Анненковым остался. Он назначил его генерал-губернатором Семипалатинской области.
— Ишь ты, — всплеснул руками Фрунзе. — Власти не имеют, а регалии раздают… А почему Вы его с собой не взяли?
— А зачем он мне тут такой нужен? Мне губернаторы без надобности.
— А серьезно? Ведь почти весь его гарнизон у вас, как доносит моя разведка.
— Хорошо работает разведка ваша. Серьезно — он их предал. Отдал Анненкову на растерзание, хотя знал, что тот с ними не церемонится. В первый же день, когда они прибыли в его часть, он дал команду отдельно собрать и перебить всех, кто по каким-то причинам не мог или не хотел воевать и решил без оружия в руках перейти на сторону красных. Убивали целыми семьями, а Дутов обо всем знал. Какой он им после этого атаман? А мне и подавно!
— Вот видите. Все-таки наши взгляды на организацию военного дела во многом совпадают.
— Да и на порядочность тоже. Они в главном расходятся — в жизненных целях. Вот у Вас они какие?
— Ну как? Как у всех. Мировая революция.
— Так. А жизнь свою Вы готовы за нее положить?
— Не был бы готов — не воевал бы.
— Понимаю. А что, если доведется сделать это не на полях сражений с врагом, а от рук своих же в результате подковерной борьбы за власть?
— Нууу, — недовольно протянул командарм, — опять Вы за свое.
— Я за правду, Михаил Васильевич, за историческую правду. Или, как говорил один киногерой, не того Вы в жизни боитесь…
— Киногерой? Говорил? Кино же вроде немое.
— Все впереди, и до говорящего доживем.
Фрунзе усмехнулся:
— Большой Вы фантазер, Валерий Сергеевич. Приятно с Вами разговаривать, да некогда. Прощайте. Авось увидимся еще.
Савонин махнул рукой вслед уходящему обозу красных. Судьбе же было угодно, чтобы больше с Фрунзе они не встретились. Фрунзе пошел своей дорогой, а Савонин вернулся в коммуну и продолжил работать на земле, периодически ловя себя на мысли о том, что все-таки правы были его дальние предки, всю свою жизнь посвятившие сельхозработе. На какое-то время она начала доставлять ему удовольствие больше даже, чем военная служба, рожденной для которой он себя считал.
Вечером, по традиции, устраивалось нечто вроде клубной посиделки — все собирались у того деда, Еремея, что встречал спецназовцев в день их первого прибытия, играли на гармошке, плясали, да и без бутылочки «собственного производства» подчас не обходилось. И вот, что заметил Савонин — ни дневная усталость не давала о себе знать, когда вечером он выделывал коленца под заливистые голоса мехов гармоники, ни вечерняя выпивка утром не препятствовала нормальному рабочему ритму. Интересно, думал он, почему так? Никита как-то раз предположил, что дело в экологии и в чистоте продуктов — во времена, в которые им доведется жить, и то и другое будет оставлять желать лучшего. Сейчас же им посчастливилось поправить свое здоровье в обстановке кристальной чистоты воздуха, воды и почвы. И чистота эта делала свое дело не только во время работы в поле…
Одна девушка, Нина, давно присматривалась к Валерию, и он чувствовал на себе ее взгляды. Чувствовал их и Никита, опасаясь, как бы отец не натворил глупостей и непроизвольно приглядывая за ним поэтому. Следил он за ним и в этот вечер. Слышал и их с Ниной разговор, когда оба, уморенные после танцев, вышли покурить на двор избы Еремея.
— Ты откуда такая взялась? — спрашивал девицу захмелевший командир.
— Из Ростовской губернии. Во время Гражданской вот сюда занесло. Отец с братом воюют, а мы вот с матерью вишь тут остались, на хозяйстве.
— А фамилия твоя как?
— Зарецкая.
Никита дрогнул — мать рассказывала, что ее бабка происходила из семьи знаменитого героя Гражданской комбрига Зарецкого, расстрелянного в годы массовых репрессий. Юноша вгляделся в черты девушки — они показались ему до боли знакомыми, напомнили самого близкого, наверное, человека, который был у него в жизни. Он уже хотел было броситься к ним, чтобы все рассказать, но вовремя остановился — алкоголь был не лучшим товарищем в деле судьбоносных откровений, потому юноша решил еще немного подождать.
На Валерия меж тем чары Нины производили буквально магическое воздействие — без слов ему казалось, что они созданы друг для друга, его, уставшего от бесконечной войны то в песках Бухары, то в степях Казахстана, манило ее тепло, близость ее нежности, ее прикосновения. В глазах ее читалось для него что-то магическое и притягательное, и ему даже казалось, что когда-то в жизни он уже встречал нечто подобное — вот только не помнил, где и у кого. Так или иначе, заглушая голос разума, находясь вдали от дома да и от времени своего, решил он поплыть по воле волн. Губы их соединились, а после Нина увлекла его куда-то далеко отсюда. Только чей-то пристальный взгляд Савонин всю дорогу чувствовал на своей спине, так и не решившись обернуться — настолько не хотелось, чтобы мгновение это прервалось или было кем-то или чем-то испорчено… Следом за ним шел терпеливый и мужественный Никита.
Узнал командир об этом позже — когда возвращался посреди ночи от Нины в казарму.
— Откуда идешь? — голос Никиты разрезал ночную тишину.
— Сам же знаешь, — отмахнулся отец.
— Поди, как и Николай, жениться надумал? Не думаешь, что сама задумка того хитреца, что нас тут держит, именно такова — чтобы обросли мы связями с этой исторической средой и никогда отсюда и не выбрались?
— Не драматизируй. Выберемся.
— Слушай, а эта девушка, Нина, никого тебе не напоминает?
— О чем ты?
— Скорее, о ком… Я так понимаю, время у тебя есть, так что послушай меня несколько минут.
Они закурили и отошли к сеновалу, где потемнее. Разговор, что задумал Никита, должен был стать в какой-то мере определяющим.
— Ты ведь сюда попал из 1985 года?
— Да.
— Да, много событий в тот год выпало на судьбу России. Главное из них, пожалуй, перестройка.
— Перестройка? Что это такое?
— Ты не думай, что только вы одни поняли гибельность и бесцельность войны в Афганистане. И война, и экономический кризис, в том числе продовольственный, охвативший всю страну в период брежневского застоя, — все это бросалось в глаза любому, у кого есть голова на плечах. Горбачев понял, что социализм в прежнем виде существовать дальше не может. Нужно что-то менять. Основой этих перемен стала политика гласности. Говорить стало можно обо всем, о чем раньше боялись и думать. Стали появляться книги, запрещенные раньше — Ахматова, Булгаков, Гумилев, Солженицын, Бродский. Западные радиоголоса стали возвещать вовсю. Прошла волна массовых реабилитаций жертв сталинских репрессий. Но все же главного Горбачев тогда не изменил — социализм остался социализмом, неся в себе, помимо очевидных экономических достоинств, еще и огромный социальный недостаток — полное растворение личности…
— Погоди, об этом после. Я давно хотел расспросить тебя поподробнее о том, чем закончилась Афганская война… Мы по сути работаем над ее недопущением, и знать ее историю целиком, а не только в той части, которая предстала нашим глазам, мне кажется будет не лишним..
— Согласен… Война велась с переменным успехом до 1986 года, когда Горбачев заявил следующее: «В Афганистане мы воюем уже шесть лет. Если не менять подходов, то будем воевать ещё 20–30 лет». Начальник Генштаба маршал С. Ф. Ахромеев заявил: «Нет ни одной военной задачи, которая ставилась бы, но не решалась, а результата нет. Мы контролируем Кабул и провинциальные центры, но на захваченной территории не можем установить власть. Мы проиграли борьбу за афганский народ». По сути это означало начало конца — с 1987 года начались переговоры Президента Наджибуллы и Горбачева о выводе войск, который и завершился в 1989 году.
— А как так получилось, что страна потеряла инфраструктуру? Ты, кажется, об этом говорил?
— Именно. Было так. В 1986–1987 гг. советские представительства в Афганистане начали фиксировать стремление афганской стороны исподволь выводить свои структуры из-под ранее абсолютных влияния и контроля советских советнических аппаратов. Их деятельность очень осторожно и негласно начинала отслеживаться афганскими органами безопасности, в частности военной контрразведкой и одним из подразделений управления внутренней безопасности МГБ во главе с генералом Тареком.
В 1988 г. в недрах аппарата афганского Совмина, возглавлявшегося С.А. Кештмандом, начался сбор информации об издержках и «преступлениях» советской стороны в Афганистане, которой планировалось в случае необходимости придать форму своего рода «Белой книги».
Как бы там ни было, день 15 февраля 1989 г. настал. Войска Ахмад Шаха Масуда установили контроль над стратегически важным перевалом Саланг, по которому, однако, продолжался гражданский грузопоток. Ничего больше не произошло — зима. В кабульском аэропорту ежедневно продолжали приземляться 7–8 советских транспортных самолетов с боеприпасами и продовольствием. Теперь только эти «борты» оставались «стратегическими гарантами» Кабула. Как выяснилось, хватало и этого. Поддержка СССР демонстрировалась, и ее видели все, в том числе противники Наджибуллы в самом афганском руководстве. Президент подошел к этому моменту отнюдь не с голыми руками. По договоренности с советской стороной был создан солидный стратегический запас боеприпасов и топлива, ремонтные базы. Возглавив Совет обороны страны, Наджибулла сумел укрепить преданными себе профессиональными кадрами ряд гарнизонов, в частности центральный армейский корпус в Кабуле, корпуса в Джелалабаде, Кандагаре и Герате. Продолжал героически сражаться полностью блокированный моджахедами гарнизон Хоста. Однако главным мероприятием президента надо считать создание преданной, отлично вооруженной и обученной Национальной гвардии, структурно входившей в Министерство государственной безопасности. Ее солдаты и офицеры вынесли основную тяжесть боев в самых горячих точках страны, обеспечивали охрану и оборону столицы. На вооружении ракетных дивизионов гвардии стояли тактические комплексы Р-300 (СКАД), Луна 2-М, а также весьма эффективные системы залпового огня «Ураган». Укомплектованность этих частей бронетехникой, ствольной артиллерией, личным составом была доведена к началу 1989 г. почти до штатной положенности. Опорой Наджибуллы были и некоторые территориальные формирования. Наиболее видное место среди них занимала 53-я пехотная дивизия во главе с вышедшим из народа командиром чапаевского типа, уроженцем провинции Джаузджан узбеком Абдулом Рашидом Дустумом, который впоследствии сыграл трагическую роль в судьбе Наджибуллы.