Глава четвертая
Бойцы группы Савонина вернулись в расположение поздно — командир уже спал, — а потому доложить о неутешительных итогах прогулки в город не успели. Хотя ему, наверное, их доклад был уже и не нужен; он и так понимал действительное положение вещей. Утром, проснувшись по просьбе адъютанта Фрунзе, который ждал его для выезда в Бухару на переговоры с эмиром, Савонин не стал будить бойцов — если все так, как он думал, им еще понадобятся силы. Пусть отдыхают, решил он, и вышел к арыку.
Вдвоем с командующим Туркестанским фронтом они вскочили на коней и двинулись в сопровождении небольшого отряда охраны в сторону Бухары. Солнце вставало и начинало палить. Температуры здесь в это время года достигали 60 градусов по Цельсию. Учитывая ограниченность в водоснабжении такая температура делала любые процессы жизнедеятельности — включая боевые операции — очень проблемными.
— А что там Вам говорил Мадамин? — спросил Фрунзе, когда они вышли на железную дорогу — несколько километров до Бухары удобнее было проехать по ней, потому что лошади вязли в песках и порядком уставали, не верблюды все-таки.
— Говорил, что принял Вашу сторону в обмен на какие-то экономические преференции.
— Хм, да, есть такое. Видите ли, несмотря на наличие у эмира самостоятельной армии, регулярной, она вся сосредоточена в Старой Бухаре и будет в случае чего охранять эмира. Для контроля над остальными территориями на протяжении всего времени существования эмирата были введены бекства — ну вроде у нас губерний при царе. Беки облагали народ данью, так называемым зиккятом, за счет этого жили, и держали в руках военную, административную и экономическую власть в стране, удобно разделенной на такие вот территориальные единицы. В 1918 году, после колесовского похода[4], когда инфраструктура эмирата затрещала по швам, бекства разбежались — на смену им сразу пришли басмачи.
— А кто они такие?
— Крупные землевладельцы и скотники. Беки, не будучи в состоянии давать отпор регулярным частям Красной Армии, которые поддерживали национально-освободительные восстания Ходжаева[5] и младобухарцев, предпочли оставить власть. Тогда на арену вышли басмачи. Обладая финансовыми ресурсами, они быстро вооружились, собрали вокруг себя огромное количество крепких и зажиточных крестьян, вооружили их, и стали представлять нам оппозицию. Эмир сделал хитрый ход — как раньше бекам, он разрешил басмачам, или моджахедам, как они себя называют… — в сознании Савонина вдруг словно ножом резануло. Он знал, что басмачи не любят называть себя так, потому что «басма» в переводе с узбекского значит набег, но очередная близость, даже ментальная, с моджахедами, с которыми он не раз встречался в Афгане, не доставила ему радости… — кормиться с территорий, которые они обороняли от нас в его интересах.
— А вы?
— А что мы? Что мы можем? Политика Советской власти не предполагает такого рода кормления, при ней сам народ должен избирать власть и направлять ее деятельность по приоритетам. Конечно, это невыгодно зажиточным крестьянам — ведь по законам Советской России, все их земли будут национализированы и перераспределены между всем населением бекства. Таким образом, мы оказались как бы в ловушке — армия эмира, поддерживаемая английскими колонизаторами из Афганистана и Ирана с одной стороны, и местное население в лице басмачей с другой. Вот нам и пришлось начать переманивать последних на свою сторону-где-то обманом, где-то временным разрешением собирать дань с земель. Так или иначе, другого пути нет — эмир идет на переговоры очень туго, и я не был бы сторонником и сегодняшней встречи, если бы не настойчивая позиция Троцкого. Так или иначе, Мадамин — один из крупнейших и сильнейших басмачей. Без него мы никогда не получили бы контроль над Ферганой, а без нее вообще не нарастили бы здесь военного присутствия…
Савонин с удовольствием слушал Фрунзе — грамотность и постановка речи выдавали в нем военного теоретика. Все-таки не зря его признали одним из крупнейших тактиков всех времен и народов…
Тем временем они приближались к Бухаре. Высокие красивые стены города выдавали в нем старинную крепость, построенную несколько веков назад еще Османами. Это тебе не Каган, подумал Савонин, и даже не Фергана — настоящая цитадель, взять которую с наскока будет очень трудно.
Ворота крепости отворились, на пороге показался небольшой отряд армии эмирата — несколько бородачей, одетых в красивую, наподобие турецкой, серую военную форму с серебристыми знаками отличия и с тюрбанами на головах. Остановившись перед Фрунзе, начальник кордона попросил у него документы. Тот протянул мандат. Изучив его, солдат с ятаганом на боку изрек по-узбекски:
— Lord Frunze Savonina borish mumkin. Xavfsizlik, menga ergashinglar, men sizlarni ko’rasiz … bu erda qolish kerak …[6]
Фрунзе, немного понимавший узбекский язык, поднял руку и кивнул командиру отряда охраны — тот спешился и остался возле ворот. Путники пошли за провожатым.
То, что открылось за крепостными стенами взгляду Валерия, поразило его. Не было и следа того убожества, что увидели они в Кагане. Красивые дома, похожие на дворцы, узкие мощеные улочки, крытые базары. Красивый средневековый белокаменный город, взять который с его переулками и тупиками — дело, посильное, пожалуй, только спецназу ГРУ. В центре его возвышалась высокая смотровая башня, которую увидеть можно было с любого конца города — Валерию показалось, что он оказался в сказке 1001 ночи.
Когда они подошли к роскошному дворцу эмира, расположенному в центре города и имевшему вид классического трехэтажного замка, какие в Москве имели Морозовы и Рябушинские, словно знамение случилось — с близлежащей мечети громко заголосил моэдзин. «Аллаху акбар!» — послышалось и озарило всю округу. Воцарилась тишина, слышно было только как переливается вода в арыке во дворе дома правителя.
С рук на руки передал солдат из пограничного кордона путников охране замка. Предельно вежливый, облаченный в одежду янычара охранник проводил путников в прохладную комнату для переговоров, предложил воды и чая, а сам отправился за эмиром.
Несколько минут спустя в комнату вошел и сам правитель здешних мест — высокий, толстый, одутловатый бородач в роскошном расписном халате синего цвета с золотыми вставками. Фрунзе знал его славную биографию — последний эмир обучался в Санкт-Петербурге, получил наградное оружие и титул Высочество из рук самого государя императора, а взойдя на престол, стал бороться со взятками и поборами. Сейчас он окружал себя военными специалистами Императорской Армии, предоставлял убежище белым офицерам и генералам, в то же время сохраняя нейтралитет в отношении Советской Власти — Фрунзе прекрасно понимал, что, опираясь на басмачей и зная о продолжении Гражданской войны в России, он спокойно мог его нарушить и выбить РККА из Туркестана, но не делал этого, соблюдя принятые на себя договорные обязательства перед Советами. Войдя, он приветливо поклонился гостям:
— Мар хабат!
Они ответили ему поклонами.
— Я с самуль-амир[7], мы посланы Советским правительством и военным командованием, чтобы поблагодарить Вас за нейтралитет, который Вы сохраняете по отношению к нашей республике… — Он снова поклонился, Фрунзе продолжал: — И одновременно вручить Вам ультиматум.
Глаза эмира округлились:
— Ультиматум?
— Видите ли, наши враги с Ближнего Востока не бездействуют. Обстановка накаляется час от часу, и мы не можем сохранять без изменения ныне существующий баланс сил в Туркестане. Советское правительство предлагает вам ввести на территории эмирата валютное обращение рубля, разрешить присутствие на территории Бухары регулярных частей Красной Армии, а также обеспечить вхождение дружественно настроенных Советской власти младобухарцев в состав правительства…
Эмир принял из рук Фрунзе текст ультиматума и быстро проглядел его.
— Вы предлагаете нам ввести у себя в оборот Вашу валюту… Таким образом выбить из-под нас экономическую самостоятельность…
— Почему? Регулятор цен останется в Ваших руках, Вы по-прежнему будете вольны в их определении, просто пересчитаете курс и цены будете диктовать в наших рублях, а не в своих теньгах. В любом случае вам это будет выгоднее — рубль дороже теньги. Разве нет? Разве не так с вами рассчитываются покупатели?
— Так-то оно так, но в таком случае и уровень жизни населения упадет. Вы верно подметили — рубль дороже теньги, а значит, то, что вчера можно было купить на 5 теньга, завтра будет продаваться за рубль. Как увеличить в таком случае доход населения? Ресурсов у нас от этого больше не станет…
Фрунзе опустил голову. Эмир был прав.
— А что Вы скажете относительно размещения на территории эмирата регулярных частей РККА?
— Таким образом, по-моему, проще сдаться сразу. Мне эмигрировать, а население отдать вам на откуп.
— Опять же чересчур категоричное утверждение. Здесь ведь будут присутствовать и ваши войска. Нам же эмират нужен как анклав, оплот для утверждения своих позиций в Средней Азии — из Афганистана и Пакистана, находящихся под контролем наших врагов — Англии — не исключен приток помощи контрреволюционным движениям. Укрепив свои позиции в Бухаре, мы тем самым пресечем их подрывную деятельность.
— Разрушив наши дипломатические и торговые отношения с английскими колониями? И тем самым окончательно лишив нас собственной экономики, сделав зависимыми от вас! Если не ошибаюсь, ваш же Карл Маркс писал о том, что экономика является основой жизни общества, а все остальное — закон, армия — всего лишь надстройки над ней. Без своей валюты, в состоянии экономической блокады о какой силе, о какой государственности можно говорить? Мы превратим страну в марионетку Советов, и не будем иметь права даже головы поднять, потому что она махом будет или отсечена или нам будет указано на место, которое мы занимаем в иерархии Советско