В батальоне погибло 5 человек, было ранено 35 человек, 23 из которых отказались ложиться в госпиталь.
Мы выполнили приказ!
И сколько бы лет ни прошло, но у каждого спецназовца штурм дворца Амина останется в памяти навсегда. Это был кульминационный момент и в жизни В.В. Колесника. Он с честью выполнил задание правительства.
28 декабря В.В. Колесник из кабинета посла по ВЧ-связи доложил начальнику ГРУ ГШ генералу армии П.И. Ивашутину о результатах операции, которая была отработана достаточно слаженно и организованно.
8 января 1980 года В.В. Колесник вместе с «мусульманским» батальоном возвратились к месту постоянной дислокации. В Ташкенте Василий Васильевич написал наградные листы. Правительственные награды получили около 300 офицеров и солдат «мусульманского» батальона, 8 человек наградили орденами Ленина, 13 человек — орденами Красного Знамени, 43 человека — орденами Красной Звезды.
Накануне отлета в Москву в клубе части собрался весь личный состав батальона, сбежали из госпиталя раненые, чтобы попрощаться с Василием Васильевичем. На глазах у многих были слезы. Ведь благодаря умелым, решительным действиям, хладнокровию, выдержке, уверенности в личном составе Василия Васильевича Колесника штурм дворца прошел с малыми потерями.
Из Ташкента В.В. Колесник прямым рейсом был направлен в Москву. С аэродрома — к начальнику ГРУ ГШ, затем два часа на приведение себя в порядок — и к министру обороны.
Доклад продолжался полтора часа. Во время доклада Д.Ф. Устинов обратил внимание, что на плане штурма дворца нет подписей С.К. Магометова и Б.И. Семенова.
«А почему не утвержден план? — спросил министр обороны. — Вы что, действовали без согласования с ними?»
В.В.Колесник повернул план: «План утвержден, от подписи отказались».
«Молодец, сынок, — Д.Ф. Устинов встал, обнял В.В.Колесника, поцеловал. — Наше счастье, что оказался хоть кто-то решительным, а то наломали бы дров».
За мужество и героизм, проявленные при оказании интернациональной помощи братскому афганскому народу, 28 апреля 1980 года Президиумом Верховного Совета СССР Василий Васильевич Колесник, мой друг и побратим, был удостоен звания Героя Советского Союза.
Впоследствии он закончит Академию Генерального штаба, станет генерал-майором и будет начальником направления специальной разведки ГРУ ГШ.
Ежегодно 27 декабря я каждый раз поднимаю тост за своего старого друга, с которым прошел через войну. Я бы не вернулся, наверное, из Афганистана, если бы не он, мой друг, Василий Васильевич Колесник.
О.У. Швец,
полковник
А.А. Устинов. Дорога в Афган
Солнце выплыло из-за горизонта только наполовину, а уже резало глаза еще не совсем проснувшемуся второму учебному взводу. С первыми лучами сразу исчезла спасительная ночная прохлада, навалилась жара и духота — самые злейшие враги «северного человека» Вовки Губина.
Как ни старался вчера он «забуриться» дневальным по роте: и на построения опаздывал, и старшине намекал, что не все, мол, наряды отстоял за прошлые «залеты», — не помогло. Беги вот теперь проклятую трехкилометровую дистанцию с полной выкладкой в этакую духоту.
С другой стороны, это приятно ласкало душу: старшина не дурак, оставил «дохляков», чтоб роту не подвели на марш-броске. Стало быть, его-то старшина «дохляком» не считает.
— Че, мухомор, слабо? — перед построением надвинул он панаму на нос Смыслову, «дохляку» по кличке «Щепка».
— Че слабо? — не врубился тот.
— А таскать вот это? — И Вовка протянул в его сторону на одной руке вещмешок, где, по замыслу командиров, должно быть пятнадцать кило песка, «изображающих» боекомплект и сухпай. Щепка скособочился под тяжестью своего вещмешка, а «силач» Губин одной левой, чуть ли не щепотью демонстрирует, что ему весь этот дурацкий балласт, который навязывают таскать командиры, нипочем.
— Между прочим, полезно для молодого организма, — голосом старшего начал поучать Вовка Щепку, но тут из его рук вещмешок вырвал здоровенный сержант, пару дней назад прибывший из «учебки». Сержант молча вынул из вещмешка два комплекта старого хэбэ и насыпал песок.
— Вот так будет полезнее, — хлопнул он по плечу Вовку.
«Болван! Чучело! Кретин, — ругал ненавистный затылок Вовка, стоя во второй шеренге и поеживаясь под «дурацким» песком. — Сам шлангануться не может — другим не мешай». Он почти не слушал взводного. И так знал, что оценка выставляется всему подразделению, а время засекается по последнему…
— Сержант Вареник!
— Я! — глухо рявкнул Вовкин обидчик. («Вареник!» — про себя мстительно хохотнул Вовка.)
— Вы бежите последним и подгоняете отставших.
— Есть! — снова вытянулся сержант.
— Скотина! — негромко процедил Губин.
— Кто? — обернулся Вареник.
— Дед Пихто! — одновременно с командой «Марш!» бросил Вовка, и взвод загромыхал снаряжением.
Автомат бьет по боку, песок ерзает по спине, заносит из стороны в сторону, пыль забивает глаза и глотку, пот разъедает ссадины. Ко всему этому вдобавок витает гнусный голос неутомимого Вареника:
— Подтянись, мужики! Подтянись! Не отставай!
Сначала голос глухо доносился откуда-то из-за пыли. Потом все громче, громче, пока Вареник не прокричал Вовке в самое ухо: «Подтянись!» — и подтолкнул тот самый песок за спиной.
«Какой-то Вареник еще будет командовать! Нет, Губин и не таких может проучить. Ну, погоди, Вареник!» Но возмущаться не было сил. Вовка напрягся, рванулся, и, споткнувшись о камень, позорно плюхнулся под ноги сержанту.
Черт с ним, с позором, хоть несколько секунд отдохнуть! И Губин по-рыбьи глотал горячий пыльный воздух, стараясь унять колючую боль в правом боку.
— Ну вставай, вставай, мужик! — нервно заторопил Вареник, взваливая на себя губинский мешок и автомат. Вовка безропотно, с трудом поднялся на ватные ноги и потрусил дальше, прижимая рукой бунтующую печень.
А Вареник, чуть впереди, уже торопил тоже отставшего гранатометчика:
— Давай, Ержан, нажми!
Губин догнал их и ухватился за свой мешок.
— Отдай!
— Да ладно, беги. Осталось немного! — ответил сержант. — Вон, уже почти все добежали, а вы, дохляки, тащитесь.
Под хриплый рев краснолицего лейтенанта Вовка с Ержаном последними пересекли черту финиша и рухнули на ближайший бархан.
«Отомстить бы за «дохляков» этому болвану!» — медленно шевельнулась мысль, но блаженство покоя вытравило злость, и Вовка даже не пошевелился, почувствовав на ногах мешок и автомат.
— На, промочи горло, — первым оторвался от земли гранатометчик и протянул фляжку, вытирая панамой лицо, остро и насмешливо поглядывая на него. — Откуда ты, бледнолицый? — спросил, принимая фляжку назад. Опять удивился себе Губин: надо бы сдачи дать за «бледнолицего», а вместо этого он равнодушно отвечает:
— Тугулымский я.
— Каких только наций на земле нет! — притворно удивился Ержан и удовлетворенно усмехнулся, увидев пришедшего в чувство соседа.
— Пентюх ты! «Наций!» Поселок такой — Тугулым…
— Вроде по-казахски звучит, а что-то не слышал я Тугулыма.
— Это под Тюменью.
— Ну то-то я и смотрю, не степной ты человек. Ничего, привыкнешь.
— Становись! — раздался могучий рев лейтенанта.
Через два дня служба снова столкнула этих двух солдат и сержанта. Сдавали экзамены по огневой подготовке. Так получилось, что Вовка стрелял после Вареника, у которого результат был неважный — троечка. И Вовка тут уж дал волю мстительности: все мишени поразил на «отлично».
— Это вам не мешок с песком таскать! — покрикивал он после объявления результата.
А Ержан промахнулся из гранатомета в танковую мишень и потускнел.
— Держи хвост морковкой, Ержан! У душманов танков нет.
Даже сержант сегодня показался Вовке мировым парнем. Подошел, обрадованно пожал руку, восхитился искренне:
— О це гарно! С тобой в разведку не страшно ходить.
А еще через день роту подняли до восхода солнца и посадили в машины. И не потому, что из-за гула машин пропадал звук голоса, и не потому, что забившаяся под брезент пыль першила в горле, все молчали. Молчали потому, что ехали теперь не на учения. Каждый ехал навстречу своей судьбе. Уже шесть лет по ту сторону границы, среди таких же гор и зеленых лощин, в такой же пыли и духоте воюют наши ребята. Выполняют интернациональный долг. И отдают долг по присяге: не жалея жизни… Как воюют, никто не рассказывает. Матерятся и зубами скрипят…
Долгое дорожное оцепенение прервалось, когда где-то к обеду услышали гул авиационных двигателей, который тревожно и властно перекрывал уже привычное гудение их автоколонны.
Остановились. Построились. И один за другим нырнули в темную глубину огромного Ил-76.
Громада самолета, казавшаяся такой устойчивой и ненадежной, вдруг накренилась, резко бросилась вниз, напомнив, что под сиденьем — бездна. Страх и тошнота подступили к горлу.
Еще не успев ни о чем подумать, Вовка глянул на сидевшего рядом Ержана, Ержан — на Григория, и все вместе — в иллюминатор. От их самолета отстреливались ярко-желтые звезды и, оставляя за собой дымные хвосты, уходили к земле постепенно затухающими гирляндами.
— Тепловые ловушки! Тепловые ловушки! — пронеслись по самолету возгласы догадливых. В это сразу все поверили, потому что и наслышаны были о них, и очень уж хотелось, чтобы это были не душманские ракеты.
И опять все трое глянули друг на друга теперь уже обычными, похожими на свои, глазами, а не теми — мгновение назад — чужими, окаменело-слюдяными, неживыми. Забыть, скорее забыть тот позорный миг! И любить, любоваться игрой гирляндных отражений в лукавых щелочках Ержана! Даже Варенику показались милыми ехидные глаза Губина. И можно теперь от души посмеяться над проклятиями Вовки в адрес «недоучек» летчиков, которые не умеют водить этот «баклажан», мягко посадить не могут, не дрова ведь везут…