о: головой на животе Ержана, а ногами на варениковском вещмешке. «Пусть лежит, — подумали друзья, — лишь бы угомонился». Но Вовка, изнывая от жары и обливаясь потом, недолго молчал.
— Ержан, а, Ержан, — приподняв с лица козырек, позвал он, — у тебя невеста есть?
— Есть.
— Красивая?
— Мне нравится.
— А зовут как?
— Карлыгаш.
— Это что, Клара, что ли?
— Ласточка по-русски.
— Красиво! Учится, работает?
— И работает, и учится. Работает в детском саду, а учится в институте.
— Покажи фото.
— А тебе зачем?
— Чого причепився к людыне? — пробурчал Вареник, и Вовка ненадолго затих. Он мысленно представлял Карлыгаш, у которой крыльями ласточки, должно быть, разлетаются брови. Но под бровями неизвестной красавицы то и дело появлялись рыжие глаза Соньки Прокушевой и ее вечно насмешливый веснушчатый нос… «Написать ей, что ли?» — шевельнулась мысль в его растопившемся от жары мозгу, но он тут же выбросил эту «неудобную» мысль, словно мешающий спокойно отдыхать камешек. «Много захотела! Пусть покусает потом локоток, когда он вернется в Тугулым в лихо заломленном берете, с Мишиным прищуром глаз, «в которых будет лишь вниманье, но ни смущенья, ни тепла…»
— Ержан, а, Ержан… А сколько у вас детей будет? — снова начал Губин, но тут же схлопотал по кумполу туго скрученной газетой.
— Не понимаю, — раздраженно сказал Вареник, снова разворачивая «Фрунзенец». — Война иде, а газеты — про учебные стрельбы. «Метко стрелял на полигоне рядовой Давлетшин. Лучше всех на танке проехал Михаил Пасюк…» А про Афган где?
Губин не мог пропустить такую возможность блеснуть эрудицией и посрамить невежду.
— А це, Гришенька, не для средних умов понимание! То больша-а-ая политика!
— Становись! — раздалась команда, и разомлевшие солдаты нехотя потянулись на солнцепек. Рослый капитан Шпагин, командир первой разведроты, велел новичкам построиться лицом к батальону и неторопливо зачитал фамилии, определяя, кого в какой взвод.
«Сам в тени стоит, а нас…» — вяло позавидовал ему Вовка.
На Варенике капитан запнулся, внимательно, с усмешкой посмотрел на обладателя вкусной фамилии. Гриша подтянул свой иногда нависавший над поясом живот и беспокойно оглянулся на своих друзей: а вдруг их разведут в разные взводы? Капитан чуть больше, чем других, оглядел его с ног до головы, видно, остался доволен бравым видом сержанта и крикнул на левый фланг:
— Маслов, забирай себе!
— Маслов, Маслов… — одновременно пронеслось у всех троих. — Ну да! Мишка-десантник, прощаясь, наказывал: «Проситесь к Пашке Маслову. Он из вас рейнджеров сделает, он вас научит свободу любить».
Гриша еще не успел стать в строй третьего взвода, как у Вовки вырвалось:
— Товарищ капитан, разрешите мне и Сарбаеву в этот же взвод.
— В чем дело? Кто такие? — с напускной суровостью спросил добродушный капитан.
— Друзья мы. Хотим вместе служить, — уже испуганно, заискивающе ответил Губин.
— Детский сад! — хмыкнул командир и снова склонился над блокнотом. Вареник уже отчеканил по камням строевым и по всем правилам устава развернулся в строю, а капитан все еще не выкликал следующего. Потом оторвался от блокнота, посмотрел на Губина и, направив на него шариковую ручку, велел выйти из строя.
— Фамилия?
— Рядовой Губин, товарищ капитан, — как-то неуверенно ответил Вовка, пока не угадывая намерений ротного.
— А кто твой друг, рядовой Губин?
Вовка еще не успел открыть рта, как Ержан пулей выскочил из строя, встал рядом с Губиным и откозырял:
— Рядовой Сарбаев, товарищ капитан.
Одинаково умоляюще смотрели на Шпагина пара голубых и пара черных глаз, уж так им хотелось быть рядом друг с другом, что капитан повеселел, повернулся к Маслову и, комично разведя руки, сказал совсем не по-командирски:
— Придется брать, Паша, ничего не поделаешь.
— Да уж пополненьице! — польщенный Маслов подыграл ротному, улыбаясь одними усами. — Этот Вареник, а те кто — Пряник с Барсуком, что ли?
Разведка покатилась со смеху, тем самым закрепляя за этими новичками прозвища и сразу делая их известными всему разведбату. Но друзья все равно весело отшлепали строевым на левый фланг и вытянулись перед Масловым.
Гриша сначала мучительно подумал про Губина: «Это тебе за «большую политику», — но потом вступился за друзей и сказал командиру взвода:
— Хорошие хлопцы, товарищ сержант.
— Отставить разговорчики! Стать в строй! — посуровел Маслов, и Губин не решился ввернуть ему уже заготовленную фразу: «Вам передает привет мой кореш Миша».
«Джелалабад… Первая разведывательная рота. Третий взвод… Вот где я теперь, дорогая Карлыгаш. Здесь все не так, как у нас. В Алма-Ате. Женщины закрываются чадрой, мужчины — в чалме. По улицам пыль поднимают «Тойоты». И дуканы, дуканы, дуканы… Вот сейчас лежу в палатке. Духота, темнота. Здесь, говорят, идут бои, но пока слышна только иногда отдаленная стрельба, как на полигоне. Здесь уже можно ожидать удара в любую минуту. Даже вот сейчас. И брезентовый низкий потолок — плохая защита. Нет, об этом я тебе писать не буду», — так мысленно сочинял письмо Ержан. Как всегда, перед сном. Как всегда, Карлыгаш.
А уснул — и вдруг очутился в гостях у деда Амантая. Дед еще живой, а Ержан еще маленький, и дед учит его сидеть на коне. Мать беспокоится, протягивает руки, чтобы поймать, если он будет падать, а отец смеется, отталкивает мать от коня, говорит, что Ержан джигитом становится. Ему хочется показать маме, какой он уже джигит, понукает коня, а тот ни с места. Какой стыд! Как обидно! А Карлыгаш выглянула из юрты и смеется над ним… Даже во рту пересохло от такого позора.
Ержан проснулся. Мучила жажда. Нашарил фляжку, но она оказалась пуста. Вспомнив, где бачок с кипяченой водой, Ержан выполз из палатки.
Такой же месяц, такие же низкие яркие звезды, как над Алма-Атой. И так же весь этот мерцающий искорками черный небесный свод подпирается такими же черными горами, которые угадываются ниже слабо отсвечивающей изломанной линии каменистых вершин. Только здесь между пиками то и дело протягиваются красные строчки трассеров, которые, ударяясь о преграды, разлетаются в разные стороны, или вдруг зарницей вспыхнет и погаснет какой-нибудь утес.
Отдаленным громом через временной интервал донесется уханье орудия, протарахтит пулемет.
— Кто там стреляет? — спросил Ержан случившегося у бачка парня в трусах и с полотенцем на шее.
— Застава в горах, за рекой, — зевнул солдат.
— А почему мы им не помогаем?
— Новичок, что ли? Они же так просто палят. «Пристрелка местности» называется.
Только Ержан приложился к горлышку фляжки, как захлебнулся и даже присел от неожиданного грохота где-то рядом. Слева, из камышей, одна за другой с диким воем уходили в небо ракеты, унося с собой в звездное небо огненные хвосты.
«Как же тут заснешь?» — подумал Ержан уже в палатке, затыкая подушкой уши. «Айналайн», — послышалось ему ласковое не то материнское, не то еще чье-то.
Шел седьмой год необъявленной войны.
Боевое крещение
Накануне первого выхода в засаду разведроту уложили спать пораньше. Вовка Губин начал было шебутиться, когда в неурочное время дали команду «Отбой!», но узнав, почему и зачем, быстренько присмирел и натянул на голову одеяло. Гриша Вареник, наоборот, укладывался медленно, ворочался, все что-нибудь мешало. Только Ержан, казалось, быстро уснул — лежал не шелохнувшись, как бы и не дыша. Завтра может быть первый бой…
Трое друзей вскочили первыми по команде и в неярком дежурном освещении помогали другим разбирать оружие, приборы ночного видения, надевать нагрудники с боеприпасами и пиротехникой. Минут через десять они были уже со всеми на броне, тревожно озираясь на выступающие из темноты деревья, дувалы, камни.
Фары боевых машин тусклым светом, словно посохом, нащупывали полуслепой колонне дорогу, и Гриша Вареник, хотя и оказался на головной машине, все никак не мог определить хотя бы направление их движения, пока под гусеницами не загрохотал мост.
«Ага, значит, через реку Кабул, — и перед глазами вырисовалась карта района. — Если сейчас, за мостом, колонна повернет вдоль берега направо, значит, едем в ту самую Каму, о которой у бывалых разведчиков разговоров на тысячу и одну ночь». Он хотел спросить у кого-нибудь, правильно ли он догадался, но «бывалые» кемарили на броне, да и не перекричать бы, наверное, грохот моторов и моста. «Сам должен уметь ориентироваться, — строго пристыдил себя Вареник. — Рассчитывай, едем уже полтора часа. Хотя при такой скорости… А какая скорость?» Так он ничего и не рассчитал, потому что за мостом колонна действительно резко повернула направо, и вдруг все погасло и заглохло.
В темноте и тишине, разговаривая вполголоса, двигаясь по-кошачьи, разведвзводы бесшумно разошлись в разные стороны по своим «задачам».
Взвод сержанта Маслова продирался через разрушенные глиняные строения, перепрыгивая через арыки, спускался в ложбинки, чтобы снова продираться через кустарники, опять перелезать через дувалы… А еще надо помнить инструктаж: попадать следом в след предыдущего разведчика. «Умеют же у нас «инструктировать»! — усмехнулся про себя Вовка. — Тут ноги своей не видно, не то что следа предыдущего», — и сразу же был наказан за «непочтение» к военному приказу: не разглядел арык и ухнул вниз, громким лязгом автомата о камень извещая окрестных душманов: остерегитесь, идет советский разведчик Губин! Группа замерла. Вернувшийся замкомвзвода молча помог Губину встать, всмотрелся в темноте в его лицо, отошел на полшага и довольно увесисто кулаком по голове придал ему устойчивости на обе ноги. «Еще раз зашумишь — вылетишь из разведки», — злым шепотом пообещал оказавшийся здесь же Маслов.
Присев у ног Губина, тем самым показав, что про это хватит, командир взвода вынул упакованную в целлофан карту и стал подсвечивать ее миниатюрным китайским фонариком. Вокруг командира склонилось несколько голов, из тех, «бывалых», остальные воспользовались привалом. Один Губин продолжал стоять изваянием, со слабой подсветкой снизу: видимо, поставил его на ноги замкомвзвода, да и карта Маслова лежит на его горных ботинках. А как мишень на фоне ночного неба — хорош! И вдруг — бац-бац! — по загривку апельсин, второй в грудь, третий — по плечу. Оказалось, что их привал — под апельсиновыми деревьями с перезревшим уже богатым урожаем.