Ратный порыв в них заметно упал. Князь же то и дело беспричинно злился, срывая голос на боярах и слугах. Однажды он заговорил на повышенных тонах и с Сарыходжой в ответ на его вопрос:
– Долго мы еще будем мерзнуть в этих снегах? Ты или воюй Дмитрия, или преклоняй перед ним голову, князь!
– Твое дело быть при мне и являть Москве волю Мамая!!! Дмитрию, кажется, плевать на нее!
– Великий хан давал тебе своих нукеров, ты отказался. Своими силами ты взять трон не можешь. Мне это надоело, я возвращаюсь в Орду и скажу Мамаю, что он ошибся в выборе великого князя. Дмитрий сильнее, стало быть, и выход он будет платить исправнее. Все, прощай, я оставляю тебе ярлык! Делай с ним сам, что хочешь, я же завтра с утра отъезжаю!!!
Князь Михаил изменился в лице. Это было самое страшное, что могло произойти. Отъезд Сарыходжи делал великокняжеский документ простой никчемной бумагой. Он долго пытался исправить свою оплошность, дарил подарки, многократно извинялся. Тщетно!! Посеянные Федором Кошкой и Иваном Федоровым семена дали-таки свои всходы. Следующим утром, взяв у Федора Мологского проводников, татарский отряд переправился через блестящую последним льдом Волгу и скрылся в густых лесах правобережья.
«Это конец! Надежды на Орду не оправдались. Сын Иван напрасно был отправлен в ставку Мамая! Забрать его обратно – значит нарушить слово, данное великому хану! Спасти сына теперь может лишь одоление Дмитрия и подчинение мне Владимира. Своих сил не хватает, а стало быть, нужно опять ехать в Литву и кланяться Ольгерду.
Так прав я был или нет, когда отказался от татарских туменов?! Дед, явись мне, подскажи, как быть далее?!! Может, и впрямь поклониться Москве и подвести черту под полувеком нашей взаимной борьбы?»
Снега начинали кваситься и таять. Следовало возвращаться обратно. Дабы хоть как-то насолить московскому князю и удоволить своих дружинников и смердов, Михаил пошел к Твери иным путем, разрешив брать города и зорить деревни. Бежецкий Верх был взят приступом, разграблен и сожжен. Сотни полоняников потянулись вслед войску. Русичи делали то, из-за чего не были призваны татары!!!
Сарыходжа в Москве был действительно одарен по-царски. Казалось, не было такой прихоти, которую б не удоволили московские бояре. Ежедневно относимый в кровать под руки (ибо Коран запрещает мусульманам пить вино, но никак не хмельные русские меды, о коих Магомет просто не мог в свое время знать!), где его уже ждали сноровистые русские молодки, способные оживить и мертвого, татарский посол уже начинал путать сладкий сон с не менее сладкой явью. Двери княжьих и боярских кладовых были открыты для него нараспашку. Сарыходже нашептывали на уши слова, которые позже он должен был сам сказать Мамаю. Давно пора уж было оставить Москву и продолжать ехать на юг, но разве ж можно добровольно шагнуть из Эдема на пыльную Ордынку?
– Ты, князь, ничего не бойся! Я в Орде большой человек, я настрою умы эмиров за тебя и против Михаила! Михаил – тьфу! Это семя цветка, летящее по ветру и не способное зацепиться и прорасти. Он думает, что, послав к Мамаю сына, заслужит милость великого хана. Милость можно заслужить только серебром и верной службой, а тверичи ни на первое, ни на второе не способны!!
Пьяный посол говорил слова, за которые раньше его неминуемо ждала б в степи быстрая кара. Но в русской столице он чувствовал себя великим! Оттого язык и не знал никакого удержу и опасений.
– Иван в Орде? – не поверив, переспросил Василий Вельяминов.
– Да. Михаил отослал его к великому хану, чтобы тот сохранял к Твери милость…
Сарыходжа выпил еще чашу темного крепкого меда и уронил в сонном забытье голову на грудь.
Бояре переглянулись. Весть была важная. Присутствие Ивана Михайловича в ставке хана делало достигнутую победу над Тверью призрачною. Кто ведает, о чем теперь будет просить Михаил Александрович Мамая, явив ему ТАКОЙ залог верности и покорности?
– Мыслю, надобно и нам не стряпая своих послов на Дон направлять, – негромко произнес боярин Зернов. – Перекупать надобно Мамая.
– Перекупать – то ноне несложно, – ответил ему прекрасно познавший ордынскую жизнь изнутри Федор Кошка. – А надо так, чтобы у Михаила Алексаныча рука отсохла далее на нас замахиваться.
– Что ты имеешь в виду? – подал голос Тимофей Вельяминов.
– Купить Ивана у Мамая!
– Мыслишь, сие возможно?
– Мамай жаден и коварен. Он бы и мать родную кому угодно продал за серебро, только кому она нужна, старая?
Смешок тихим ветерком пробежал меж бояр. Василий Вельяминов покосился взором на татарского посла. Поняв его, Дмитрий Зернов повелел слугам отнести Сарыходжу в покои.
– Да-а-а, это ты, Федор, лихо придумал! Окажись Иван на Москве полоняником, Михаил сразу утишает!
– Но, думаю, не все так просто, бояре! Ставка Мамая – не торжище, где платишь деньги и забираешь. Князю нашему поначалу самому след туда направиться! Мамая подарками осыпать, милость его к себе вернуть, ярлык великокняжеский подтвердить. А уж потом я найду возможность про Ивана ему на ухо шепнуть!
Бояре надолго задумались. Наконец, Дмитрий Зернов нарушил молчание:
– Верно Федор бает! Ноне же о том с Алексием переговорю. Ехать князю в Орду надобно.
– А Тверь? – подал голос Андрей Иванович Акинфов. – Михайла-то не замирился. Ну как опять Литву наведет?
– На то воеводы есть, – оборвал его Зернов. – Князь Боброк с князем Владимиром Ивановичем пусть этим занимаются. Надобно хотя бы с юга опаску нам отвести от Москвы, бояре, не то колечко получается…
Пожилой боярин был прав! Тверь с севера, Литва с запада, Орда с юга и затаившиеся, но не простившие обиды Борис Городецкий и Василий Кирдяпа с востока, заключив союз, могли легко удушить еще не распрямившуюся во весь рост Москву…
Глава 20
История противостояния Москвы и Твери середины 14-го века есть по сути борьба умов и воли двух противников: митрополита Алексия и князя Михаила Александровича. Суровый холодный шахматный расчет с одной стороны и неуемный гейзер страстей с другой. Вот и к описываемому моменту Алексий, казалось, подвел противника к той черте, когда остается лишь смириться и сдаться. Свадьба князя Владимира Андреевича и дочери Ольгерда Елены вместе с договором между Ольгердом и Дмитрием о перемирии, в котором великий литовский князь отказывался от какой-либо помощи своему тверскому шурину, оставляли Михаила в его неистовой борьбе одного. Но и тут Алексий недооценил главного тверича: князь решил отнимать у южного соседа и присоединять к себе земли по частям. Летний поход позволил Михаилу посадить своих наместников в Мологе, Угличе, Бежецком Верхе. Лесные и торфяные пожары помешали ему достичь Костромы, взять на щит этот город и соединиться с Борисом Городецким. Рати пришлось воротить обратно.
Между тем Дмитрий вкупе со своими многоопытными боярами неспешно вершил в Большой Орде свои княжеские дела.
Три долгих месяца просидел он в царской ставке, где и тверичи, и генуэзцы, и римские священники, и иезуиты старательно нашептывали Мамаю против москвичей, каждый желая получить свою выгоду. Пересилить эту волну сплетен и подсказок, ежедневно вливающихся в уши владыки Золотой Орды, можно было лишь еще большим нашептыванием дружественных Москве эмиров. Подарки текли рекой, Сарыходжа, борясь за собственную голову и новые княжеские подношения, без устали помогал боярам. Кончилось привезенное с собою серебро, в ход пошли заемные грамоты. Молодой Дмитрий полностью потерял понимание того, что происходит вокруг, доверившись Вельяминовым, Кобылиным, Бяконтовым и прочим великим боярам, что появлялись порою в шатре лишь для принятия пищи и короткого сна. Они совещались меж собой, давали друг другу советы, только для приличия утешая и поддерживая великого князя. Колесо ордынской политики катилось и катилось, чтобы однажды, когда серебро и мудрость бесед при встречах один на один с первым человеком Орды перевесили чашу весов в пользу Дмитрия Ивановича, он услышал:
– Все, княже! Свершилось! Завтра торжественный прием и вручение тебе ярлыка. Пересилила Москва Тверь!
Мамай был беспринципным человеком. В погоне за блестящим металлом, дающим ему в ближайшее время власть и возможность успешно противостоять Урус-хану и всему левобережью Итиля, он хладнокровно предал Михаила, лицемерно написав при этом следующее:
«Мы тебе дали великое княжение, давали и войско, чтоб посадить тебя на нем; но ты войска нашего не взял, говорил, что сядешь одною своею силою; так сиди теперь с кем хочешь, а от нас помощи не жди».
Окрыленный Дмитрий по возвращении в стольный город поспешно бросил конные кованые полки на Бежецкий Верх, стремясь как можно скорее выбить оттуда тверского посадника. В упорном бою тверской боярин Микифор Лыча был убит, город вновь перешел под руку Москвы. В ответ Михаил скорым ударом тоже конных отнимает у соседа Кистьму, взяв в полон сразу трех воевод. Под давлением московских бояр Кашинский князь Михаил Васильевич складывает крестное целование родичу и вновь задается за Дмитрия. Волжские земли походили на вяло кипящий котел, в коем пузыри появлялись неожиданно то тут, то там. Лишь новая уловка князя Михаила заставила отвести московские полки с берегов великой русской реки.
Глава 21
Доподлинно неизвестно, был ли на самом деле заключен ряд между Олегом Рязанским и Михаилом Тверским, или то был лишь ложный слух, умело подброшенный талантливым тверичем боярину Андрею Ивановичу Акинфову. Рязанский и Пронский князья добровольно помогли северному соседу отвести угрозу второй Литовщины, приведя свои полки на помощь князю Владимиру Андреевичу. Коли была хоть искра вражды, Олег повернул бы копья своих воев против Дмитрия. Рязанский князь был ратен Литве, стало быть, не стал бы поддерживать союз этого великого княжества и Твери против Москвы. Поход семьдесят первого года за Оку был большим просчетом великого князя владимирского, переставшего во многом уже не слушать советов старца Алексия. Между двумя княжествами пролегла глубокая трещина, испившая позже немало людской кров