– А где остальные, что с владыкой сюда год назад приехали? Бояре, вои, мнихи?
– Кого в Литву ради выкупа увезли, кто помре, кого порубили, когда московляне побег устроить пытались. Двое всего осталось…
– Ноне-завтра могут Алексия из поруба вывести?
– Навряд… Теперь токмо на Рождество.
Симон вздохнул. Было ясно, что оставался лишь один путь – нападение на охрану и вывоз пленных за городские стены. План этот дерзкий был набросан в шатре еще ночью, оставалось лишь уточнить многие детали, каждая из которых могла оказаться для московитов роковой…
– Помощь ваша нужна завтра будет, отец Феодосий! Не возбоятся мнихи твои?
– Спаситель на крест взошел в свое время, всем нам путь к спасению указав, сын мой! В чем нужда, говори.
– Когда меньше всего ратных во дворе лавры?
– За полудень. Обедают они скопом в своей молодечной. Только охрана и остается.
– Пару-тройку бочек пустых в своих подвалах найдешь?
– Пошто?
– Купит их у тебя дядька мой.
Заметив удивление в глазах игумена, Симон улыбнулся:
– Нам пару возов завести и поставить надобно подле поруба! Вот мы и заедем, будто с вами насчет бочек столковались. Опосля с вас взятки гладки: не ведали ничего, лишнее продавали татям! Понимаешь?
Игумен кивнул:
– Найдем. Я еще и пару кругов воска выкачу, коли так. Гривну-другую только оставьте, чтоб было что иродам потом показать! Дозволь трапезой скудной угостить тебя, чадо? За столом и добаем. Ты в чьей обители Господу служишь?
– У Сергия Радонежского.
Симон увидел, что это имя уже было знакомо киевским монахам…
Следующий день выдался действительно по-декабрьски морозным. Снег все еще никак не хотел покрывать застылую землю, лапти и сапоги бредущих по городским дорогам прохожих нет-нет, да и вздымали облачка сухой, долго висящей пыли. Холод кусал за ноздри, уши, заставляя хвататься за них теплой ладонью либо пониже натягивать меховой треух.
На крыльце Успенской церкви с утра сидел какой-то юродивый, кутаясь в длинное рваное рубище. Ему изредка кидали то краюху хлеба, то кусок вареной рыбы. Нищий истово крестился, кланялся и собирал приобретенную снедь в мешок. Иногда он что-то пел, иногда подходил к стражникам, охраняющим вход в поруб, и произносил фразу на непонятно-тарабарском языке. Литвины отмахивались от него, иногда со смехом, иногда с неприкрытой злобой.
В ворота въехало два воза. Один был пуст, в нем сидело четверо дюжих необоруженных мужиков. На другом лежало несколько больших бочек, судя по постоянному шевелению, пустых. Управлял этой телегой пожилой мужчина в новом овчинном зипуне. Лошади остановились возле темницы.
Один литвин лениво поднялся, подошел, что-то приказал вознице. Тот ответил, оживленно жестикулируя и указывая на вход в храм. Оттуда, словно подчиняясь этим жестам, появилось несколько монахов. Одни тащили в руках пудовые круги желтого воска, другие вытаскивали и катили по земле новые бочки. Страж повысил голос и толкнул повелительно тупым концом сулицы возницу в бок, приказывая переехать в иное место. Тот выронил из рук вожжи и поспешно соскочил на землю, пытаясь как можно быстрее поднять их и выказывая полную покорность.
В этот момент юродивый вдруг вскочил на ноги, подбежал к литвину и, пуская изо рта пузыри слюны, истошно завопил:
– Каин ты, Каин!! Сына Христова под запором держишь, воды-хлеба не даешь!! Гореть тебе в геенне огненной, христопродавец!! Тьфу на тебя, будь ты проклят!!
Литвин взъярился, повернулся спиной к вознице и метнул сулицу в блаженного. Тот непонятным образом ухитрился увернуться. Второй страж также переключил свое внимание на неожиданную замятню. Именно этого и ожидал Иван Федоров. Именно так все и задумывалось!
Бывалый ратник выхватил из-под дерюги взведенный арбалет и послал меткую железную стрелу в висок стоявшего у двери. Глеб выхватил саблю и почти располовинил стоявшего к нему спиной второго. Помощь Симона, изображавшего из себя божьего человека, даже не понадобилась. Он лишь схватил еще дергающегося литвина и споро потащил к двери поруба.
С воза соскочил громадный москвич с толстым железным прутом в руках. Ему хватило нескольких движений, чтобы с корнем вырвать металлический шкворень вместе с висящим в ушке замком. Убитых втащили вниз по ступеням, в темноту подвала бросились почти все приехавшие. Монахов со двора словно сдуло ветром.
Алексия и его слугу Леонтия вынесли на руках. Ратник, выломавший запор, словно пушинку, поднес владыку к возу и со словами «Прости, батюшка!» опустил его в одну из бочек. Глеб и Симон проделали то же самое со вторым освобожденным.
– Ходу! – громко приказал Иван.
Уже перешли на рысь лошади, когда свободные воины торопливо забили крышки на бочки с похищенными. Симон сорвал с себя рубище и натянул затертый временем плащ. Слух был напряжен, каждое мгновение москвичи ожидали криков тревоги, посвиста стрел, дробного перестука копыт погони. Но Господь был на их стороне, московиты смогли миновать городские ворота и благополучно достичь пристаней.
Здесь уже вторые сутки постоянно дежурили два десятка городских ратников. На их глазах возы подъехали к ладье, бочки были сняты и перекачены по сходням на борт. Из шатра вышли еще трое, присоединились к товарищам. Иван крикнул одному из литвинов:
– Эй, паря! Мы отойдем, сети бросим, присмотри за добром! Ковш хмельного за мною будет!
Москвичи быстро оттолкнулись от причала, весла погрузились в дымящуюся от холода воду, дружно толкнули судно вперед. Еще раз, еще, еще… Литвины спокойно смотрели им вслед. Лишь когда ввысь взметнулся пестрый парус, послушно наполняясь ветром, киевляне забеспокоились.
– Господи! Да не остави нас, грешных, и далее, – истово перекрестился Иван. – Выпустите владыку и второго! Надо глянуть, как они себя чувствуют.
Изнеможенный Алексий с трудом встал на ноги и бросил взгляд в сторону уже отдалившихся холмов Киева. Мутная слеза скатилась по его грязной щеке и затерялась в бороде. Он истово перекрестил всех москвичей, Леонтия и себя самого.
– Сможешь идти быстро, отче? – нетерпеливо произнес Иван, глядя на приближающийся длинный мыс, готовый вот-вот скрыть беглецов за собою.
– Теперь все смогу! Теперь Господь нас не оставит!!
Но тут Глеб негромко произнес на ухо старшому:
– Плохие они ходоки, Иван! И поприща не выдержат. Надо из двух пар весел быстро носилки готовить, мы их напеременку бегом понесем. Литвины уже, поди, расчухались, погоню снаряжают.
– Готовьте. Как за мыс зайдем, высаживаетесь. Дальше я один, как договаривались. Ветер попутный, управлюсь.
Симон, слышавший эти слова и уже знавший от Глеба о дальнейших планах беглецов, положил руку на плечо Ивана:
– Здесь останусь я, дядя! Тебе бояре поручили владыку из плена имать, ты за него отвечай и далее. А мне Господь в помощь будет. С парусом я навычен ходить, на Клязьме довелось научиться.
Иван горячо обернулся, пристально глянул племяннику в глаза, обнял его. Тихо произнес:
– Отгони верст на десять и сам беги! Вспомни татарскую школу, не оставь им никакого следа. Все, что нужно будет тебе в степи, я в носу ладьи уже приготовил. Верю, что свидимся еще, Андрюшка!!
Симон не поправил Ивана. Он понял, что дядя вновь видел в нем того спутника, что делил в свое время с сыном Федоровым все тяготы службы князю Симеону. Лишь медленно перекрестил дорогого ему человека.
Высадка заняла минут пять. Взяли лишь оружие и немного воды. Несущие носилки ратники уже поспешили по отлогой ложбине вверх, когда Олег удивленно спросил Ивана:
– А Симон как? Куда он?
– Отплывет немного далее. Пошел, не задерживайся!
Олег все понял, лицо его побледнело.
– Я с ним, Иван! Грех на мне, искупать надо! Не дело одному ему на борту оставаться!!
И, не дожидаясь ответа, перемахнул через борт, схватил весло и, натужась, принялся отталкиваться на струю днепровского течения.
Когда ветер вновь наполнил парус, Симон подошел к Олегу:
– Спасибо, дальше я сам справлюсь. Сигай за борт, плыви на берег. Еще успеешь их догнать.
– Нет, отец Симон! Второй раз перед всеми вами не согрешу. Теперь я с тобой буду до конца… до любого…
Глава 10
Известие о бегстве митрополита Алексия и приказ Великого князя Литовского Ольгерда о его немедленной казни князь Федор получил почти одновременно. Испуг и ярость овладели им безмерно. Князь понимал, что означает невыполнение воли могущественного литвина, фактически уже давно отрезавшего от Орды киевские земли. Он будет смещен, он будет раздавлен, ему, словно провинившемуся подчиненному Ольгерда, останется лишь один путь – в петлю!
– Куда они ушли? – дико закричал Федор на своего тысяцкого, которому поручил встречу двух якобы приотставших московских ладей на киевских пристанях. – Алексия с ними видели?!!
– Нет, но…
– Что но?! Может, его и не было на той ладье? Может, его где-то здесь прячут монахи проклятые в своих пещерах?! Может, его берегом везут на север?! Почему только двое охраняли этого проклятого московита?! Ты что, гад, смерти моей хочешь?
– Дозволь пустить людей вдогон? – едва смог перебить князя боярин. – Я пущу два быстрых челна, конных берегом вверх и вниз по течению. Я с факелами обыщу все пещеры. Уже сегодня я брошу всех этих дерзких к твоим ногам, князь.
– Достаточно будет одной головы Алексия, – чуть успокоившись, ответил Федор. – Остальные руби на месте. Но смотри… Не сделаешь, что пообещал, – своей лишишься!!
Всех своих ратных бросил в погоню маститый боярин. Словно пальцы ранее сжатого кулака, выстрелили они в разные стороны. Но это отчасти было спасением для Ивана и его людей, ибо в каждом таком пальце насчитывалось не более трех десятков ратных! Лишь вниз по течению Днепра устремилось полторы сотни…
…Олег уже несколько раз бросал на Симона, стоявшего у руля, выразительные взгляды, но тот лишь отрицательно покачивал головой:
– Рано! Не добрались еще наши до второй ладьи! Пешими ж в степи их, словно куроптей, словят. Погодим еще немного.