– А может, пусть они себя летят?
– Кто?
– Гуси-лебеди. Может, это не страшно. Может, это не наш бой?
– Когда Питер откроет дверь, я с Мари – за Олексой, а вы следите за тем, чтобы с «поднятием флага» всё было правильно. Присмотришь за Мишелем и Питером?
– Присмотрю, жив буду – присмотрю. Ты сам-то в них веришь? А то гляжу на тебя – сидел где-то под Парижем на печи, а тут – взял топор в руки и, вишь ты, – на Лысую Гору пошел…
– Сам же говоришь – под Парижем, не под Муромом, так чего беспокоиться?
Сны. Черно-белые. Всегда про то, что где-то не здесь. Это «всегда» началось не так давно – как только я перестал просто проваливаться в пустоту, чтобы иногда прийти в себя ровно настолько, чтобы снова почувствовать – проваливаюсь. Теперь провалы чередовались со снами. Сегодня во сне ко мне пришла Мокаша. В странном черно-белом месте моего сна степеней свободы у меня было столько же – одна: я мог кричать. Мокаша радовалась и меня не слышала. Просто смотрела и что-то говорила. Вероятно, в отместку я тоже её не слышал. Жаль. Вдруг она хотела мне сказать что-то хорошее, например, что не она меня тут держит.
Глава девятаяТень ворона
Городские бои – это безумие. Кто-нибудь задумывался о том, что могут пострадать не только люди?
Золотые ворота редко становились точкой назначения для прибывающих в Киев. Просто потому, что остальные ворота были расположены удобнее, а охраны на них было меньше. Охраны уставшей, невнимательной и готовой пропустить небольшую армию, если только ее командир догадается повременить с боевыми действиями до пересечения городской границы.
Отягощало положение еще и то, что прямо на площади за Золотыми воротами располагалась комендатура вместе с казармами гвардии, а сам командующий гвардией располагался в башне над воротами.
С другой стороны, если бы кому-то удалось взять штурмом Золотые ворота, что в свое время не удалось даже Батыю, он сразу оказался бы в самой сердцевине города на полпути между Лысой Горой и Печерским Замком. Преимущество чисто географическое – каждый из полюсов Киева нужно было брать отдельным штурмом. Причем одновременно. Со стратегической точки зрения – убийственно неудобно.
Алёхин вел отряд, широким кругом обходя Батыевы и Лядские ворота, собираясь попасть в город неподалеку от Жидовских ворот. Разрушенные здания на склонах киевских холмов образовали лабиринт, который было невозможно контролировать, впрочем, и большому отряду с обозом там было не пройти. По счастью, с обозом у Алёхина не сложилось.
Идти нужно было вверх, по прогнившим ступеням, давно не знавшим перил. Идти нужно было вниз, чтобы снова подниматься, перепрыгивать провалы и мучительно вслушиваться, не идет ли кто вслед, – мужчины, увешанные оружием, слышны.
Мари пришла в себя, как и предсказывал Алёхин. Всё, что она помнила, относилось к периоду до визита к пушистикам. К несчастью, Мишель не мог похвастаться тем же.
Лестницы меняли дерево на камень, металл на пластик, высокие ступени – на стесанные поколениями подошв. Первым, как обычно, шел Сява, прикрывая командира. Замыкал Рыжий.
Дом, на третий этаж которого они пробирались, обещал плоскую крышу, переходящую в достаточно крутую тропинку, которая в свою очередь уже должна была вывести из лабиринта в город за каких-то три квартала от Лысой Горы.
Лейтенант проклинал себя за принятое решение и за выбранный маршрут. Снизу вверх – это так удобно для тех, кто поджидает в конце пути. Перед выходом на крышу он инстинктивно задержался, прежде чем сделать шаг за Сявой. Железная решетчатая ступенька звонко приняла в себя стрелу – как раз в том месте, где уже должен был стоять Алёхин.
Делая шаг назад, Алёхин знал, что Сява, скорее всего, мертв, а все они живы временно. Он узнал стрелу – ярко-желтую: такие были только у мечей.
– Лейтенант, у вас нет шансов – выходите!
– Давно ведьмы воюют с княжеской гвардией?
– С тех пор, как гвардия нарушает присягу. Выходите! Обещаю, вы будете переданы Коронному Суду.
Это было плохое обещание. То есть Илья думал, что хорошее. Если бы Мишель и Питер что-то понимали по-русски, они бы тоже так подумали. Гвардейцы понимали: лучшее, что они могут получить от Суда, это – в качестве особого расположения князя – лишение головы до четвертования, а не после. Киевская Корона к нарушителям присяги всегда относилась с особой жестокостью, и молодой князь в этом ничем не отличался от старого. И это как-то понятно. Ночные размышления о том, что они ничего особо и не нарушили, теперь казались смешными. Они снова стали бы серьезными, если бы удалось оторваться от мечей. Сдаться значило признать вину. Алёхин не верил, что его кто-то будет слушать.
Лейтенант почти не слушал меча, он просчитывал варианты: все были плохи, но после того, что крикнул Рыжий, и тех не осталось. Снизу подходил еще один отряд мечей.
У автомата и лука есть масса различий. Эти различия настолько велики, что можно себе представить обстоятельства, при которых лук будет всем хорош, а АК – плох. Однако речь не о такой ситуации, когда два отряда сосредоточены на абсолютно плоской площадке размером десять на десять, причем один отряд вооружен автоматами, а второй – нет.
Единственным человеком, который не удивлялся тому, как это восемь человек, только что находившиеся между двумя отрядами мечей, вдруг оказались немного в другом месте и решительно с другим вооружением, был Питер.
Питер быстро учился. Повторить трюк с переносом оказалось куда легче, чем произвести его впервые, даже с учетом того, что маг не только перенес своих, но и обезоружил чужих. Отряд Алёхина в один миг оказался на холме, перед грудой оружия, которое за миг до этого принадлежало мечам.
Если бы Питер видел дорогу, он мог бы перенести отряд дальше, но видел он только крышу и холм, возвышающийся над ней. А на вторую попытку он уже был не способен – выдохся, не так, как в прошлый раз, но до конца дня он годился только на то, чтобы что-то делали с ним. Алёхин удивился дважды: Сява ждал их на том же холме, живой и здоровый, если не считать того, что он был снабжен кляпом и очень качественно связан.
Лейтенант был готов вступить в бой с мечами, но был не готов просто расстрелять отряд бойцов Лысой Горы.
– Лейтенант, это делается просто: переключаете на автоматический огонь – и стреляете.
– Илья, если покажется второй отряд с лестницы – так и делайте. Рыжий, займись Сявой, Марат, ко мне!
Алёхин работал дубиной. Так у него получалось как раз то, чего он и хотел. Вряд ли мечи были готовы к такому повороту событий, но это было лучшее, на что они могли надеяться.
Залп из автоматов заставил их принять сначала связывание, а затем и удары лейтенанта как необходимость. Сотрясение мозга заведомо лучше протыкания его же различными нестерильными предметами.
– Это самое гуманное избиение, которое мне доводилось видеть. – Представления о гуманности у Ильи были довольно специфичными. Тот факт, что мечи довольно легко теряли сознание от ударов Алёхина, не означает, что они так же легко в него придут.
– Мы вместе воевали… Вы же видели, что они сделали с Сявой, а ведь им было куда как легче его убить…
– Что теперь, лейтенант?
– Вперед…
Два квартала отряд прошел ускоренно-прогулочно. Мечи появились со стороны Лысой Горы и позади, но это уже ничего не решало. С самого начала было понятно, что просто так устраивать пикник у подножия никто не даст.
Проблема была в том, что Питер только сейчас должен был вступить в дело. Судя по тому, что делал Питер, он то ли почувствовал себя рыбой, то ли тренировал губы. Единственное, чем сейчас ему мог помочь отряд, подарила Питеру Мари – пощечина получилась звонкая и крепкая. У Питера прорезался звук:
– Нужна дверь, любая.
На дороге, шедшей у подножия, с дверьми не сложилось, фактически здесь вообще не сложилось ни с чем, кроме дороги и горы.
Питер сидел у дороги и пытался что-то придумать. С помощью двери он бы справился, даже сейчас бы справился. Он пробовал еще раз и еще раз, но воображаемые двери упорно превращались в стены, толстые, совершенно непробиваемые стены.
– Питер, ты же сам говорил – за каждой дверью. – Мари положила руки на плечи мага. Ему не стало легче. В конце концов, точно так же они могли погибнуть в сотнях километрах от Киева, а Эрик до сих пор был бы жив…
– Дверью!
– И за каждым «закрыть глаза – открыть глаза»… Сделай это! Питер!
Он думал увидеть в её глазах слезы. Он надеялся увидеть в них прощение. Питер никогда не видел в глазах такой силы. Он сделал то, что она ему сказала, не думая ни о чем. Так камень, выпущенный из руки, падает, не ведая сомнений. Питер закрыл глаза и открыл глаза. Тень упала на город. Тень стала больше – Ворон расправил крылья.
Глава десятаяСхватка на Лысой Горе
Истина умирает в споре.
Мари поднималась по склону Лысой Горы. Где-то позади остались Мишель, Питер, Илья и все Костяное отделение. Гора пустила только Мари.
Шаг – и боль взорвалась в щиколотках, взобралась до бедер и ударила в позвоночник. Еще шаг – боль не стала слабее, она поселилась в теле и начала грызть изнутри. Всё равно – вверх и вперед; уже страшна не сама боль, а ее ожидание. Каждый шаг вперед – еще удар, ожидание удара – шаг… Мари остановилась. Всего лишь боль. Всего лишь дойти до вершины, чтобы вернуться в дом, где трое будут вместе. Ходить на работу и переживать из-за начальства и простуды дочери. Всего лишь боль – чтобы дождь для зонтика, солнце, как знак для выключателя, чтобы никогда не закрывать дверь в детскую и не выключать свет, чтобы от праздника к празднику увеличивать коллекцию фотографий, на которых двое стареют, а одна растет.