Бег по кругу
55
«Входим?» — кивком головы спросил Кашинский.
«Входим», — ответил жестом Сергей. И... неожиданно для себя тихо произнес:
— Икота, икота, сойди на Федота, с Федота на Якова, с Якова...
— На всякого, — закончил Кашинский.
Полчаса назад Тритон вернулся с очередной вылазки. Он проплыл к служебному катеру, перерезал швартовы и отправил его в далекое плавание; теперь его мог догнать только попутный ветер. Кашинский на подсознательном уровне брал на себя больше работы. Потому, наверное, что был отцом, дедом, изо всех сил старался избавить своих чад от той работы, которая, быть может, была им в тягость. Баловал, конечно. Он хотел успеть сделать больше, словно торопился куда-то, и часто ловил себя на грустной мысли: «Старею». 53 года — самый расцвет сил для мужчины, но Тритон, оставивший часть своего здоровья на подлодке и в секретном подразделении, был гораздо старше своих лет. До сего дня он не ощущал на себе этого тяжкого груза, он дал знать о себе только здесь, вдали от родины, перед лицом реальной опасности.
И совсем некстати.
Три дыхательных аппарата были притоплены в десяти метрах от северной стены форта. Диверсанты проникали на объект в гидрокомбинезонах. И сразу же напоролись на неприятность. Ситуация — копия той, что случилась с Перминовым на толкаче. Тритоныч снял держащиеся на соплях прутья, и Сергей первым влез в каменный мешок. Глубина воды в нем достигала метра, выходов из него — два: через дренаж и через арочный проем. Высота арки, не считая той части, что была скрыта под водой, — метр. От проема до каменных стен не больше полметра. За них не спрячешься, а к этой полуподвальной камере подходили двое охранников с собаками. «Вот тебе и точное расписание», — выругался Сергей.
Он быстро оценил ситуацию. Периметр двора ярко освещен. На круговой площадке второго этажа тоже прохаживаются охранники. Собаки в десяти метрах и продолжают приближаться, через секунду-другую учуют чужого. А назад, к дренажному отверстию, не успеть. Из этой ситуации было только два выхода: замереть, надеясь, что собаки не учуют постороннего запаха, и снимать сразу четверых — двух охранников и их натренированных четвероногих друзей. Можно убрать из бесшумного пистолета, который Сергей сжимал в руке, однако на виду у «кольцевых», которым сверху видно своих товарищей.
Соображать некогда, и Перминов действовал по инерции. Он подал знак Тритонычу, благо того было видно в мутноватом свете камеры: «Назад!» И еще несколько коротких жестов: «Четыре. Справа от меня. Я — вниз!»
Другой бы ничего не понял, однако старый диверсант словно слушал четкие и громкие распоряжения командира. Он еще не выпустил из рук двух чугунных прутьев, которые с таким усердием спиливал. И ему не пришлось перехватываться, поскольку держал он их за нижние концы. Тяжеленные, зараза! Тем не менее Кашинский, уложившись в пару секунд, приставил их на место и скрылся под водой. Он держал их фактически над головой, его сжатые кулаки едва прикрывала вода. И каждую секунду он думал: «Сейчас выпущу! Нет мочи!» Руки налились свинцом в мгновение, словно он несколько часов держал над головой эти чертовы болванки. Голова у него была повернута вправо, и в откатах слабых волн он умудрялся делать короткий вдох-выдох. При этом наружу выступали лишь губы, вытянутые трубочкой. И никакой дыхательной трубки, разумеется, лишь маска, и та висела на шее.
Неизвестно, кому было тяжелее — Кашинскому, который едва удерживал за края неподъемные болванки, или Перминову. Сергей, отсемафорив товарищу и опустив на лицо маску, без единого всплеска опустился под воду, упершись вытянутыми руками в одну стену, а ногами, обутыми в резиновые чулки, в другую. И почти сразу же увидел яркий луч света, скользнувший в камеру. И не понял, расслышал ли он лай собак. Скорее всего они рычали, вплотную подвинувшись к входу.
По лучу фонаря, который шарил по помещению, Сергей определял места, которые он освещал. Вот яркое пятно надолго приклеилось к решетке. «Держи, Тритоныч!» — мысленно семафорил товарищу Сергей, находясь на глубине всего лишь метра, но без единой возможности глотнуть воздуха.
Долго, очень долго охранник рассматривает решетку, как бы не заподозрил неладного. Но сейчас собаки уже не чуяли людей, разве что тупо соображали, что они должны быть где-то рядом. Порыкивают? Наверняка. Но пора бы им совсем успокоиться.
Прошла минута. Пока все нормально: Кашинский выжимает из своих рук всю мощь, Сергей подобно огромной пиявке распростерся на скользком дне камеры, замутив воду поднявшимся илом. Все нормально, пока охранники не ступят в само помещение. Но рискнут ли бродить по нему по пояс в воде?
Луч фонаря изменил направление, он пробежал по стенам и... словно юркнул под воду, высвечивая мутное дно, на котором расплывчатой тенью обозначился силуэт человека. Расплывчатой — это хорошо. Рябь, проникающая в камеру с моря, смазывала очертания диверсанта, затаившегося у правой от охранников стены. Когда свет прошелся по телу Сергея, ему показалось, что с него сдирают кожу, обнажая крутые переплетения мышц. Вот свет залил лицо... но мгновением позже оставил его в тени.
Две минуты прошло. Усердие охранников удивляло. Собаки еще не успокоились? Видимо, нет, поскольку фонарь в руке стражника снова был направлен на решетку.
«Держи, Тритоныч!»
Кашинский боялся выдать себя скрежетом зубов и... матом. В любое мгновение он, закаленный в самых невероятных условиях, готов был бросить эти гребаные болванки, которые он, как Паниковский, пилил целых два часа и сменил два «полотна», и открыть по иранским придуркам огонь из автомата.
«Сколько можно!» — стонал он. Ему казалось, он держит не металлические прутья, а диван со своей стокилограммовой тещей — за ножки и в горизонтальном положении, чтобы древняя, как Китайская стена, старуха не сползла к борту.
«Твою мать!» — выбивался он из сил. В ушах пульсировало непомерное давление, в них начал трепыхаться, как карась в бредне, пронзительный писк. Нет, первой лопнет голова, а уж потом треснут мышцы на руках.
Свет снова прошелся по телу Перминова. Сергей представил, что видит сейчас охранник под толщей воды: будто бы небольшое углубление или нанос ила. Впрочем, черт его знает, что он видит. Похоже, фонарик в руках слепого пирата Пью. Ему проще ткнуть палкой или пальнуть в подозрительное место из пистолета.
Почти три минуты уже светит, баран! Еще немного, и придется продувать балласт, подумал Сергей. Больше трех минут без воздуха он не выдержит.
И снова луч фонаря уперся в решетку.
«Все, бросаю!» Тритоныч, понимая, что положение у Сергея такое же безнадежное, решил досчитать до трех.
«Один...» — считал Кашинский, уже с минуту находясь без воздуха.
«Два...» — И подумывал, сколько времени у него уйдет на то, чтобы взять такими безжизненными руками пистолет.
«Три!»
Только он собрался осуществить свои планы, как камера погрузилась в полумрак. В нее попадал лишь свет с периметра дворика, и то как-то наискось.
И тут Кашинский совершил настоящий подвиг: он держал прутья еще полминуты — не меньше. Когда из-под воды абсолютно бесшумно появился Перминов и с еле заметным шипением втянул в себя воздух, Тритон, приподняв голову, хрипло прошептал:
— Отдирай меня, Серега... Прикипел, на хрен!
Сергей подал ему знак: «Тише!» Необходимо было определить, куда направляются обходчики с собаками. Если пойдут обратно, то придется ретироваться обоим и уже вдвоем держать проклятые железки. Другого выхода пока не было.
Но вот Перминов расслабился: обходчики поднялись по лестнице и скрылись за поворотом, который вел в караулку, а собаки составили компанию двум оставшимся на втором этаже караульным.
Кашинский вполз в камеру и сел на дно. Его, без грузового ремня, малость покачивало.
— Ну, и чего ты расселся? — спросил командир. — Полезли обратно, снаружи передохнем минут десять-пятнадцать.
И когда они выбрались из камеры, Кашинский, повторно готовя автомат к работе, неожиданно спросил:
— Я видел венок у тебя в сейфе: «Якову Моравецу от друзей». Зачем ты его припас, сынок?
Перминов долго глядел в глаза товарища. Ему не хотелось отвечать на этот вопрос. И как объяснить старику, что он хотел спасти Якова, надеть, как порванную шляпу, ему венок на шею и бросить, глядя в глаза: «Это тебе от всей команды. Носи».
Та злость на друга уже прошла, венок не пригодится. Он понял и простил — и это главное. А с другой стороны, часто задавал себе вопрос: имел ли он вообще право судить Якова? Что он знает о нем с тех пор, как тот связался с командой генерала Воеводина? Что знает о причинах, которые толкнули его на все те поступки, которые он совершил? Да и без них получалось, что Сергей лез не в свое дело. Но ведь погибли люди. Пусть не по вине Якова, но при его участии, что ли.
Запутался. Не хочется думать об этом. Хочется домой. Всей командой.
Домой означало просто на родину, а дома как такового у Сергея больше не было. Его дом превратился в рыбацкую шхуну, которая дожидается его в нескольких милях отсюда. И тогда его слова, обращенные к любимой женщине, обретут окончательный смысл: «Я иду в море. Чтобы встретить утреннюю дымку, а потом ночную прохладу. Я пойду все дальше и дальше, и мне будут махать шестами плавучие маяки и вешки, и всегда под килем будет ровно семь футов. А ветер — только попутным».
Да, это было все, что мог обещать себе Сергей. Только это. И если Лене перед походом он говорил «мы», то теперь — только себе и от своего лица.
— Венок — это моя ошибка, — наконец тихо сказал он. — Ты уж прости меня, старина. Я выброшу его в море, как только мы вернемся на лодку. Обещаю.
56
Собаки предоставлялись сами себе лишь на первом и втором — не считая полуподвальных помещений и внутренней площадки форта — этажах, там, где содержались заключенные. Внутренняя же площадка была предусмотрена для смены караула — мероприятие скорее формальное. С восточной ее стороны, где был выход из караульного помещения, на каменном возвышении, находящемся под навесом, часовые проверяли оружие. Для обитателей северной, южной и западной сторон, чьи камеры выходили во двор, это было, наверное, и показательно. Кто давно содержался в форте, уже привык к этому; классное оружие не производило на них сильного впечатления. Может, завидовали, что не могут овладеть им.
Андрей Кашинский рассказывал, что во дворе этого форта в 1990 году был расстрелян заместитель начальника иранской военной разведки, который «отвечал» за горный север Ирака, где жили курды. Его обвинили в предательстве. Суд вершился здесь, на Черепашьей скале. Так называемый «суд кенгуру», или самосуд.
Коридор между внутренними и внешними камерами был узок — чуть больше метра — и, по сути, замкнутым. Его разрывали лестницы, сходящиеся продолговатыми площадками, и два проема на юге и севере. «К ним не помешало бы по паре балконов», — пришел к неожиданному выводу Сергей. И действительно, со стороны казалось, что в этих местах не хватало примитивных ограждений: хотя бы перил. Пробегающие мимо собаки и прохаживающиеся часовые визуально попадали на край ямы. А в искусственной иллюминации форта они ступали, казалось, по воздуху, как призрачный всадник без головы. И пропадали в узком рукаве черно-серого коридора, чтобы снова появиться фантомами с противоположной стороны.
Если бы диверсантов было больше, они бы действовали по наработанной, классической схеме: снятие часовых, сигнал к началу операции выстрелом из гранатомета по одному из элементов системы обороны объекта, уничтожение караула, затем следовала основная часть акции и — по залпу — отход к средству высадки или доставки.
Часовых так и так снимать, а что касается системы обороны объекта, то это был заранее намеченный объект — антенны: уничтожение связи гарнизона с основными береговыми силами. Второе — это энергопитание. Хорошо, что кабель, проложенный под водой, не служил системой оперативного оповещения. Иначе при отключении питания и отсутствии связи с фортом на берегу возникшие неполадки могли посчитать как диверсию.
Сергей первым выбрался из полузатопленной камеры, когда в южном проеме промелькнули силуэты собаки и часового. Он сделал по двору длинный рывок к лестнице, минуя подстанцию, находившуюся прямо над ним. Когда он взошел на первую ступеньку, справа от него (с юга) оказалась караулка, а слева — подстанция и сразу за ней — узкий кольцеобразный коридор.
Командир взял высокий темп, который ему предстояло держать по всему коридору.
Кашинский мог страховать товарища лишь с одной точки, оставаясь на месте — непосредственно у камеры, из которой они вышли: он взял на себя южный проем. Этот открытый участок в десять метров был его.
Бег по кругу — так, наверное, можно было назвать действия Сергея Перминова. Он рассчитал все точно. Устремляясь по кольцевой, он догонял одного караульного с собакой, а позади него — на расстоянии половины окружности форта — шла другая пара.
Коридор был освещен лампами, заключенными в металлические решетки; в их неярком свете бились сотни ночных насекомых. Сергей миновал северный проем (точно под ним находился Кашинский) и скрылся из виду.
Первой диверсанта обнаружила собака. Она бежала впереди часового и резко обернулась. Сергей предвидел такую реакцию и был готов к ней. Припав на колено, он с расстояния в пятнадцать метров произвел из «эмфибиен» два точных выстрела — в грудь и голову животному. Пес, изготовившись к прыжку и напружинив лапы, обмяк, попятился назад, издав короткий визг, и повалился на бок. Следующих два выстрела — в часового, который так и не успел обернуться.
Звуки выстрелов из самого, пожалуй, бесшумного оружия, за исключением стрел, не были услышаны даже чутким ухом Тритоныча, но неладное почуяла вторая собака. Именно почуяла смерть, поджав хвост и заскулив. Но вскоре над страхом взяла верх выучка, дрессировка. Собака рванула по коридору вслед за Перминовым.
Это был бесстрашный и умный пес, он ни разу не гавкнул, несясь по коридору.
Сергей поджидал собаку, стоя на колене. Она четко обозначилась в освещенном проеме и в мгновение ока миновала его. Но вот приостановила свой бег, покачиваясь из стороны в сторону, когда первая пуля попала ей в грудь. В то же место Сергей послал еще две и быстро поменял опустевший магазин.
Второй часовой сделал то, чего от него ожидала амфибийная группа: он, обеспокоенный поведением собаки, появился в освещенном проеме, который контролировал Кашинский. Тритон, держа этот участок под прицелом полуторакилограммового пистолета больше минуты, почувствовал в ослабевших руках дрожь — сказалась нелегкая работа по удержанию чертовых прутьев решетки. Плюс несвойственная закаленному бойцу торопиливость. Он «зацелился», как говорят стрелки, и «попал» в цель раньше, чем поймал ее на мушку.
Короче, старый Тритон промазал. Не попал в охранника и со второго выстрела, Однако своими действиями «выбил» караульного из освещенной зоны, заодно — пару здоровенных кусков камня из стены. Что было плохо и хорошо одновременно. Плохо то, что караульный, скрывшись в коридоре, мог голосом или выстрелом из винтовки поднять на ноги весь гарнизон форта. Вот тогда двойке диверсантов придется на практике показывать, как вдвоем связывать боем целый гарнизон. А у них другая, более амбиционная задача — полностью уничтожить его.
Хорошо то, что караульный метнулся в западное крыло, куда уже ступил командир группы. Не снижая темпа, Сергей в прыжке ударил часового ногой в голову, и тот снова оказался в зоне видимости Тритона. Кашинский видел, как на охранника обрушилась облаченная в черное фигура. Видел короткий взмах руки, вооруженной боевым ножом, и видел окончание этого неравного поединка: Перминов, сжав горло противника, всадил клинок ему в сердце.
«Молодец, — вяло похвалил его Тритоныч, — тихо снял».
Они встретились у караульного помещения. Тритон тихо шепнул на ухо Сергею:
— Зацелился... Руки устали. А раньше такая центральность была...
«Все нормально», — ободряюще кивнул ему Перминов.
Они поднялись на гребень форта. Кашинский, повернув голову в сторону порта, заметил:
— Бог любит диверсантов.
Сергей понял его: ветер, набирая силу, задул со стороны Бендер-Солеймана. Так что ни взрывы, ни трескотня автоматов не долетят до берега. Разве что кто-то заметит мимолетную вспышку на гребне форта. Один шанс из тысячи. К тому же прожектора в порту делали хорошую подсветку на глаза. Это как из освещенной комнаты смотреть в ночь за окном. Сколько ни пялься, все равно ничего не увидишь.
Сергей сам убедился в этом, когда прошлой ночью пытался рассмотреть форт. Лишь в отдельные моменты он видел отблески прожекторов на Черепашьей скале. И снова в голову пришло сравнение, как и в ту роковую ночь: огни святого Эльма. Их появление считалось добрым знаком, но одиночный светящийся пучок предвещал морякам беду. И в душу вкралось суеверное опасение: скала бросала вверх именно одиночный пучок света...
Командир глянул на часы: до смены караула оставалось всего десять минут. И пока не до караульных. Когда в форте не осталось ни одного часового, исполняющего свои функции, нужно было срочно выводить из строя радиостанцию. И лишь одним путем: разрушением антенн, которые располагались по южному гребню форта и между двумя прогулочными коридорами. Этот небольшой пятачок был надежно опутан колючей проволокой и стальной лентой. Стричь этот ощетинившийся газон можно и час, и два.
— Как у тебя руки, Михалыч? — тихо спросил Сергей, глядя на неприступную изгородь.
Кашинский посмотрел на свои мозолистые ладони.
— Вроде отходят.
— А ноги?
— Ноги в порядке.
— Тогда беги вниз, — распорядился Перминов, — к подстанции, готовь ее к взрыву. Сверим часы. Ноль пятьдесят одна сорок.
За последний час это была вторая сверка.
— Точно, — отозвался Тритон, отмечая положение стрелок; часы у него чуть отставали. — С поправкой на двадцать секунд.
У диверсантов осталось всего по одному, взрывному заряду — старого образца, в латунной оболочке и с массой взрывчатого вещества 300 граммов. Где Тритоныч откопал их, Сергей спрашивать не стал. Как не стал выяснять, по какой причине начбазы хранил взрывчатые вещества, подлежащие уничтожению, и оружие. Экономный старикан, вряд ли он предвидел, что они когда-нибудь пригодятся. Хотя как знать. Спроси он об этом у Кашинского, «баталер» мог ответить, не задумываясь: «С волками жить — по-волчьи выть». И, наверное, был бы прав.
Конечно, чувствовалось отсутствие современного вооружения, которым привыкла пользоваться «вторая волна» «гранитовцев», с ним было бы несравненно легче и спокойнее работать. Сейчас оба диверсанта — во всяком случае, Сергей Перминов — чувствовали себя в другой, «отсталой» эпохе, в 70 — 80-х годах прошлого века. Где Тритоныч был, несомненно, лидером и непревзойденным асом.
Пять минут. Сергей глядел на светящийся циферблат часов. Синхронный взрыв двух мин должен совпасть с дежурным сбросом бомб в порту, чтобы не напрячь акустиков, которые наверняка уловят посторонний шум.
Когда секундная стрелка указала, как на компасе, на север — 12 часов, Сергей привел в действие таймер взрывателя диверсионной мины (он должен сработать в одну минуту второго) и катнул ее в сторону двух антенн. Имея форму гильзы и внешне похожая на американский диверсионный заряд «Мк.12» в миниатюре (даже имелось сужение, как у дульца гильзы), мина откатилась точно к основанию ближней к Перминову антенны.
Порядок.
Сергей побежал вниз. И тут его уха коснулся легкий вскрик. Командир, изготовив автомат, ускорил темп, выругавшись: «Черт! Нужно было самому идти вниз, а не посылать старика».
В помещении караулки горел дежурный свет. На длинном полированном столе отражались огни анахронической коротковолновой ламповой радиостанции: светились массивные индикаторы, контрольные колпачки над тумблерами и продолговатая шкала настройки. От современных радиостанций она отличалась стабильной работой и, соответственно, устойчивой связью.
Именно об этом подумал начальник смены по имени Абдалла Хаким, когда вышел на связь с караульным форта: его переносная радиостанция отозвалась лишь привычным фоном помех.
Такое изредка случалось. И старший смены вынужден был придерживаться инструкций: налаживать голосовую связь с подчиненными.
До смены караула оставались считанные минуты, и можно плюнуть на одну из страниц предписания караульной службы, но на то они и установки, чтобы их выполнять.
Абдалла Хаким был в чине лейтенанта и проработал на должности начкара пять лет. Начальник тюрьмы, проводивший в форте неполных восемь часов, скоро должен выйти на пенсию, и тогда его место займет лейтенант — но уже в чине капитана.
И сейчас работа непыльная; правда, надоедает находиться в компании тридцати человек. Тридцать человек — это тридцать характеров, столько же привычек и прочих особенностей. Вот две такие «особенности», которым через пять минут заступать на пост, намеренно усилили храп, а все для того, чтобы подольше раскачиваться и пялить недоуменный взгляд («В чем дело?») на начальника. Хоть минуту, но выкроят.
Караульные отдыхали на спартанских кроватях: узкие и с жесткой сеткой — на них особо не понежишься.
— Подъем! — негромко скомандовал Абдалла, проходя вдоль кроватей и тряся их за спинки. — Подъем.
«В чем дело?» — одни круглые, как линзы от бинокля, глаза.
«В чем дело?» — вторые — осьминожьи. Вот-вот окутаются чернильным облаком.
Днем умыться не заставишь, за стол с грязными лапами садятся, а сейчас начнут взбадривать себя холодной водой, долго, очень долго пробуя ее пальцами. А их сменщики, того гляди, начнут мыть ноги. И так каждый день, каждую смену. Надоело.
Абдалла взял со стойки свою винтовку и пошел к выходу.
Тритон успешно добрался до электроподстанции. Открыв щиток при помощи ножа, он оглянулся...
Его от караульного помещения отделяло правое, восточное, полукольцо форта; по внутренней стороне проходила каменная лестница. Ее разделяла довольно длинная площадка — не менее пяти метров. К ней подходил охранник, вышедший из караулки. Он схватился за винтовку, когда в шести-семи метрах впереди увидел странную фигуру в черной облегающей одежде.
Тритон вовремя обернулся — Абдалла Хаким ступал бесшумно. Но до того мгновения, пока их глаза не встретились.
В одной руке Кашинский держал мину, в другой — нож. «Не моя дистанция», — мгновенно пожалел Тритоныч. И ближе охранника подпускать нельзя. Секунда — и он разразится криком или стрельбой.
Сергей не видел, какие чудеса вытворял «палубой» ниже его старший товарищ. Он бы точно назвал это трюкачеством. А скорее всего не смог бы подобрать определения действиям Тритона. А если в какие-то минуты Перминов походил то на саламандру, то на огромную пиявку, затаившуюся под толщей воды, то Кашинский сейчас походил на безобразную жабу. Особенно его скачок — с места назад и в сторону. Он оттолкнулся так сильно, что его ноги подкинуло. В эти короткие мгновения он не думал о том, что приземляться будет на вековые каменные ступени, что в его левой руке по-прежнему находится «малый» диверсионный подрывной заряд. Он метнул нож, зависнув над камнем, с расстояния в четыре метра, со своей любимой дистанции, с поджатыми к животу коленями и чуть набок. В таком положении хорошо принимать клизму, но никак не метать нож. Но Тритону это удалось. Его сильный бросок достиг цели... только наполовину: острый, как бритва, клинок распорол плечо противника.
Абдалла вскрикнул. Однако острая боль в распаханном плече не позволила ему выстрелить. К тому же ему пришлось бы перевести винтовку в режим огня.
Он пребывал в каком-то ступоре, глядя на хромающего в его сторону чудовища.
Кашинский бил сильно, точно, мастерски. Едва он ступил на площадку, моментально развернулся на целый круг; мина в руке придала дополнительную силу вращению. Его правая рука выстрелила со скоростью гарпуна. Жесткое ребро ладони с хрустом врезалось в шею Хакима. Не мешкая, Кашинский автоматически провел тяжелый удар коленом под дых и обрушил не менее мощный удар локтем в согнутый бэкбон охранника — точно в середину позвоночника.
Собственно, последний удар фактически пришелся в мертвое тело: старший смены, дергая ногами, упал на каменную площадку со сломанной шеей.
Оба спецназовца изначально исключали нападение на караул с двух сторон (караулка имела сквозной выход — с причала и с внутренней, северо-восточной стороны, откуда неожиданно появился противник Кашинского): так они могли перестрелять друг друга. Оптимальный — он же единственный — вариант: нападение изнутри форта. У гарнизона останется один-единственный путь к отступлению — к причалу. А это всего лишь каменный заплесневелый пирс и несколько ступеней, ведущих с него в воду.
Сергей сам поставил таймер взрывателя на второй мине по своим часам. Если устаревшие образцы диверсионных зарядов не подведут (а раньше они не подводили никогда), в форте раздастся синхронный взрыв.
И, кроме Кашинского и Сергея, только один человек будет точно знать, что он означает.
Что почувствует в своей измученной душе Яков, когда услышит этот гром и увидит короткую молнию, вслед за которой его тюрьма окунется во мрак?
О ком подумает в первую очередь? О Сергее, Андрее Михайловиче, Вороне, Джуре?.. Или просто представит черные тени «фрогменов» — безликие, на время бесчувственные. Но с горячей кровью внутри холодных тел.
Неважно. Абсолютно неважно. Просто он будет знать, что он не забыт, что о кем помнили и не забывали ни на минуту.
До того мгновения, которое судорогой пробежит по телу капитана, оставалось всего две минуты.
И диверсанты, изготовив автоматы и стоя у караулки, подгоняли медлительные, как черепахи, мгновения.
Время на Черепашьем острове соответствовало его названию.
— Наша пошла! — во второй раз за последние несколько часов нервно проговорил Сергей, опьяненный выбросом в кровь адреналина. — Наша!..
Полминуты осталось.
Кашинский, неожиданно шагнув к Сергею, тихо сказал:
— Это было нелегко, сынок. Кто бы что ни говорил и что бы ни случилось. Это было чертовски трудно.
«Что с ним?» — удивился замогильному голосу Тритона Сергей. Он предположил, что силы Кашинского на исходе. И он был близок к истине. За последние пару суток сердце Тритоныча столько раз стукнулось в его грудную клетку, столько крови и адреналина перекачало через себя, сколько, наверное, за всю жизнь.
Вот эту работу он считал для себя главной. Словно родился для этих минут. Отдавал им всего себя и не жалел об этом, а скорее благодарил того или то, во что он верил.
Кашинский откликнулся на немой вопрос командира:
— Все нормально. Невязка в пределах нормы.
Позади двойки диверсантов раздался громкий взрыв. По овалу коридора, минуя бойцов, пронеслись осколки предохранителей, трансформаторных пластин, ошметки кабеля автономного питания и искореженная взрывом дверь подстанции. Бойцы встали так, что не попадали под сектор этого ожидаемого обстрела.
Секунды спустя рвануло выше, на гребне форта. Взрыв радиоантенн сопровождал визг взбешенной стальной ленты. Как ужаленная, она пронзительно верещала и долго не могла успокоиться, словно была живой и наравне с гарнизоном несла свою службу.
Диверсанты не шевельнулись. Теперь гарнизон лишился не только слуха и голоса, но и зрения. И они ждали, когда откроется дверь караульного помещения.
57
Яков резко выпрямился на кровати. Он не спал, словно ожидал этого события. Каким-то образом сумел абстрагироваться от всех мыслей и переживаний. Просто лежал, заложив руки за голову, и смотрел перед собой. Просто ждал утра. Рассвет уже давно перестал радовать узника и ясной погодой, и ненастьем, в котором тоже есть свои прелести.
С недавних пор понял, что ему легче встречать ночь. Закрывать глаза и призывать лишь одно видение, которое смягчало его суровые губы: он думал о жене. Не о встрече с ней, поскольку не мог ее представить, а о жене, находящейся и далеко, и близко, в том времени, которого уже никогда не будет...
...Сердце в груди бешено застучало. Казалось, оно кувыркалось там, выворачивалось наизнанку. Он не гнал прочь момент встречи с товарищами, он кричал на него, отпугивая его своими безумными глазами, сорвался на тот миг, который призывал все эти дни.
Для него пришел час держать ответ.
Сейчас он боялся его, боялся друзей, боялся их глаз, особенно сочувствия, сострадания и радости в них.
Он хотел увидеть их издалека — только издалека. Хотел, чтобы они поняли его на расстоянии, а простили в душе, у самого сердца.
Он мечтал о несбыточном. Такого в жизни не бывает. За все приходится платить, он сам однажды говорил эти слова.
Вот сейчас, когда уха коснулись звуки первых автоматных очередей, его глаза кричали в темноту: «Уходите! Я не звал вас! Вы мне не нужны!»
Истощенный собственными переживаниями и ослабевший от сильных доз наркотика, он боялся не только боевых товарищей и их чувств к нему, но и самого себя.
Однажды ему показалось, что с крыла чайки, пролетавшей мимо окна, сорвались соленые морские капли. И вот сейчас они снова брызнули из глаз. Яков соскочил с кровати и бросился к двери. Надавив на нее руками, он закричал:
— Я здесь! Здесь!
Теперь этот сломленный своими же руками человек боялся, что ОНИ уйдут.
Он был сильным, но все же человеком.
Автоматы диверсантов разом ударили в распахнувшуюся дверь. Караульные упростили им работу, включив ручные фонарики. По ним, как по светлякам, живо отработали «Калашниковы».
Осада продлится недолго, она будет исчисляться минутами. «Фрогмены» встретят сопротивление двадцати бойцов гарнизона в довольно просторном помещении.
Они работали на «примитиве» — лишь автоматы, пистолеты и ножи. Им не хватало гранат, хотя бы парочки, которые облегчили бы им работу. И словно компенсируя этот пробел, спецназовцы сопровождали каждый выстрел, каждую очередь громкими бессвязными выкриками. Задавили гарнизон еще и психологически.
Опустошив по рожку, оба ушли из сектора обстрела по обе стороны двери и быстро сменили магазины. Света от месяца, который пришел на рогах и пьяно блуждал среди чернеющих облаков, хватало, чтобы обменяться красноречивыми жестами и словами.
По подсчетам Перминова, они с Тритонычем положили шесть-восемь человек; трое корчились буквально у их ног. Оба довольно точно представляли ситуацию: гарнизон форта, подвергшийся внезапной атаке с одной стороны, поспешит к другой. Исключалось, что кто-то воспользуется окнами: они были забраны толстыми решетками.
«Давай!» — кивнул Сергей Кашинскому. Диверсанты, опустившись на колени, дали по нескольку коротких очередей вдоль помещения караулки. И снова не безрезультатно. Беспорядочный ответный огонь из автоматических винтовок и крики, стоявшие в задымленном от пороховых газов помещении, показали, что еще несколько человек, по крайней мере, тяжело ранены. А остальные снова попрут на выход — они попали в капкан толпы. О том, чтобы занять оборону, они не думали по причине охватившей их паники. Диверсанты изначально завладели преимуществом, не давая противнику второго, и последнего, шанса внезапной атаки: ожесточенному сопротивлению.
В таком состоянии кто-то попытался выйти на связь с береговой базой. Перминов выстрелил на голос. И снова удачно.
И еще одна пауза. Опять пришла пора менять магазины — последние. Отработанные спаренные рожки полетели в сторону.
Теперь спецназовцы стреляли форсированными очередями и не так часто, ставя перед собой задачу выгнать остатки гарнизона на пирс. Оттуда у них был только один выход — в море.
И им это удавалось.
Когда в последнем рожке осталось не больше десяти патронов, Сергей уже точно знал, что дерзкая атака, длившаяся около пяти минут, принесла ожидаемые результаты: в караульном помещении никого не было.
— Давай, Серый, — поторопил товарища Кашинский, — ступай за Яковом. А я дочищу здесь.
Чуть поколебавшись, Перминов хлопнул Кашинского по плечу:
— Добро.
58
Дагестан
Не спится... Уже третий день не идет сон. «Грешно зазывать его в такие минуты», — явилось отжившее.
Лена, сполоснув лицо холодной водой и избегая своего отражения в зеркале, вернулась в комнату. В комнату, где проводилось тестирование.
"Разве так бывает? — спрашивала она себя. — Хоронишь человека, а он оказывается живым. Рвешь с ним связь, а она восстанавливается. Невольно строишь, чтобы жить дальше (жизнь-то не кончается), какие-то планы — пусть они даже просто будничные, — а они рушатся. Но полностью ли восстанавливаются и до основания ли рушатся — вот в чем вопрос. И как на него ответить, если по одну сторону воскрешение, а по другую — конец?
И кому раскрывать объятия — воскресшему, чудом избежавшему смерти или прежнему?
Но прежнего не возвратишь. Как и сама она уже никогда не будет прежней. Что-то сломалось в душе, надломилось в сердце. Хоронила-то она любимого, с незапятнанной репутацией человека, а теперь вот вынуждена ждать совсем другого, незнакомого. С неузнаваемыми глазами — и на этом хватит".
Подмена, подумала она. И еще раз повторила про себя: «Подмена».
И вдруг поймала себя на мысли, что не столько ждет, сколько оттягивает момент встречи. Не оттого ли гонит сон, который обворует ее на час, два или больше?
И когда это началось? После беседы с Бобровым или раньше, когда она в упор спросила Сергея: «За кем ты идешь, Сергей?..»
Только теперь она поняла, что он не мог ответить на этот вопрос.
Она встрепенулась: вообще, откуда взялись такие патриотично-комсомольские мысли? Нет, надо было заглянуть в зеркало, наверняка она бы увидела на голове красный платок, а на груди значок с профилем Владимира Ильича.
«Нет, все будет хорошо». Она, опьяненная бессонницей, улыбнулась впервые за несколько дней. Хорошо потому, что гарантом выступал Сергей. Она заглянет сначала в его глаза, а потом, увидев в них подсказку, — в другие.
Непросто. Сложно. Как и все в этой жизни.
Она заснула с так и понятой ею фразой: «Я использую его». Она то ли спрашивала, то ли отвечала.
59
Иран
Сергей представлял, что будет твориться в камерах, но такого гвалта, похожего на усиленный динамиками чаячий гомон, вообразить себе не мог.
Крики заключенных, просивших об освобождении, заглушали тот единственный голос, который он хотел услышать.
Сергей бежал по кольцу первого этажа форта, притормаживая у каждой двери и крича:
— Яша! Капитан!
Мгновение — и он бежал дальше.
Камера слева, камера справа. Луч фонарика мечется из стороны в сторону, коридор кажется живым, и сама тюрьма, словно корабль, раскачивается на волнах.
— Капитан! Яков!
Камера слева. Камера справа.
— Капитан! Яша!
Кружилась голова; и от нескончаемых дверей, мелькавших перед глазами, казалось, что он пошел по второму кругу.
— Капитан!
Впереди лестница. За подъемом на следующий этаж столько же необычайно крепких, луженых глоток, требующих свободы.
Остановка. Рыщущий свет фонаря. Кажется, сейчас он скользнет по каменному полу и обнажит метровый слой воды под ногами, чье-то расплывчатое тело, посиневшее от нехватки воздуха лицо.
— Капитан!
Бег по кругу. Уже по второму. Нет, по третьему. Остановка. Крик: «Яша!» Ответные крики — противные, липкие, безапелляционные, наглые. Следующая дверь.
Сумасшедший дом. Виварий. Снизу звучат выстрелы, словно это отстреливают непокорных или остервенело палят в восставших из мертвых собак.
Дверь. Крик — нахальный, издевательский.
Дверь. Крик:
— Я здесь! Здесь!
Дальше. Бегом.
Следующая дверь.
Стоп!
Сергей остановился так внезапно, что едва не упал. Он вернулся и, боясь, что больше не услышит ответа, позвал:
— Яков!.. Командир!
Долгая, нескончаемо долгая пауза и...
— Я здесь...
Вот и все.
Перминов тронул дверь рукой, коснулся ее как живого существа, к которому летели его мысли этих три долгих месяца. За которые он был разжалован в матросы, но благодаря своей вере и дружбе стал капитаном.
— Отойди, Яша!
Сергей наискось прошил крепкую дверь вокруг замка. Двинул по ней ногой. Достал «эмфибиен», и в дверь, выбивая щепки, вонзились последние пули. Отбросил пистолет.
Еще один сильный удар, и дверь открылась.
Яков стоял справа от нее. Он, казалось, прятался. Его дрожащая рука то ли скрывала неузнаваемое лицо, то ли защищала его от яркого дрожащего света.
Сергей, проглотив тугой комок в горле, молча протянул ему руки...
60
Николай Зацарный не находил себе места. Он не расставался с автоматом потому, может быть, что помнил напутственные слова Тритоныча: «Мне хороший стрелок нужен на судне, прикрывать нас будешь».
И еще сказанное кап-три чуть раньше: «Работы для тебя будет столько, что объешься».
Морпех не мог сказать себе, хочет ли он «объедаться». С одной стороны, хотелось, чтобы все прошло гладко, без единого выстрела, с другой — еще не выветрился короткий бой с морскими пиратами. Тогда Николай не отдавал себе отчета, почему он действует так, а не иначе. Работал на автопилоте, перебегая от одного иллюминатора к другому, давая одну очередь за другой. И... завидовал Кашинскому, его смелости, азарту, даже бесшабашности, с которыми он встречал противника. Фактически он выиграл бой еще до его начала, расставив все фигуры так, чтобы потом перещелкать их в считанные секунды.
Николай, стоя у правого борта, всматривался в ночь. Пройдет немало времени, прежде чем траулер примет на борт диверсионную группу, но постоянно казалось, что свинцовые барашки, посверкивающие при лунном свете, разбегутся, оставляя на ровной глади две... нет, три фигуры «фрогменов». Яков Моравец для морпеха был скорее всего неодушевленным, каким-то грузом — просто он не знал его. По этой же причине Николая мало волновало, спасут его или нет, лишь бы вернулись Кашинский с Перминовым.
Заработал мотор. Зацарный обернулся и поднял глаза к рубке. Уже во второй раз от расчетного места судно ветром отогнало на полмили, и Саксеев, не включая ходовых огней, снова вернул его в заданный район.
Да, фигово ждать, покачал головой морпех. Он дорого бы дал, чтобы оказаться на месте... Кашинского или Перминова? Нет, третьим бойцом амфибийной группы.
Они отходили уже втроем, вооруженные автоматическими винтовками. Кашинский сумел продержаться полчаса, загнав в воду остатки гарнизона — по его подсчетам, не больше пяти человек. Прежде чем обнять Якова, старик повторился: «Это было не легко. Кто бы что ни говорил. Это было чертовски трудно».
По запарке Тритоныч нырнул не в ту камеру в полуподвальном помещении. У него лысина дыбом встала, когда руки наткнулись на крепкую решетку дренажа. Вот так сходят с ума, пришел к выводу Кашинский, когда отчетливо представил своего «дубля», отчаянно удерживающего на весу металлические прутья.
Он выругался и вернулся к товарищам.
— Не туда попали. Наша камера следующая.
Яков споро облачался в гидрокомбинезон. Ему помогал Сергей. Кашинский же поддерживал товарища, стоящего по пояс в воде.
Когда все трое надели дыхательные аппараты, Перминов послал на траулер сообщение:
«Выходим трое. Судну включить ходовые огни, курс на сближение 1 — 8 — 6».
Сергей плыл первым. Когда-то он проходил тридцать километров за двадцать часов, буксируя 20-килограммовый контейнер. Сейчас скорость водолазов, обремененных лишь ножами и фонариками, была куда быстрее. Тем более плыть им не тридцать километров. Навстречу шло судно, но пока его ходовых огней не было видно.
За Перминовым шел Моравец. Кашинский замыкал группу легководолазов.
Старик выбивался из сил, но не уступал молодым бойцам. «Я им еще фору дам», — хорохорился он, чувствуя, однако, все нарастающую слабость в руках и ногах.
Транспортировщик оставили на месте: снимать его и готовить к работе — займет время. К тому же при переходе зоны гидрофонов носитель мог привлечь внимание акустиков.
Они шли «вслепую», не имея портативного гидролокатора, который помог бы сближаться с двигающейся целью кратчайшим путем и обеспечить выход на гидроакустический маяк.
Однако, идя встречными курсами, они не могли разминуться со спасательным судном. А оно должно быть уже где-то рядом. Водолазы плыли два с половиной часа. Скоро ночь расползется, как гнилое сукно, и в обнажившиеся бреши заглянут первые лучи солнца.
Сергей чуть сбавил темп, чувствуя напряженную работу Тритоныча. И Яков, неизвестно откуда черпая силы, по инерции замедлил движение.
Скоро, чувствовал он, очень скоро он окажется на спасательном судне. Именно там он увидит и услышит то, что прочным гарпуном сидело в его сердце и не могло выветриться из задурманенной головы.
На нем гидрокомбинезон, за спиной дыхательный аппарат. Все как у Джека, когда тот спиной упал с борта «Зодиака» в воду:
«Мне с вами не по пути».
А дальше воображение: с Джека сильным напором воды срывает маску, рвет шланги акваланга; из последних сил он сдерживает дыхание, понимая, однако, что шансов спастись у него нет; и его глаза готовы лопнуть от сильнейшего давления.
Это видение близко, оно настоящими волнами давит со всех сторон. Видение расплывчатое, как после «сыворотки», в нем отчетливо мерцают лишь реальные ходовые огни спасательного судна.
Сергей, увидев в ночи свою шхуну, привел в действие передатчик:
«Видим вас. Машине стоп».
И еще одно воспоминание. Моравец, взведя курок пистолета, говорит по-английски: «Я оказываю вам услугу. Честно. Я сам тонул и знаю, что это такое». Негромкий металлический щелчок, и Али-Шариф падает замертво.
Капитан знал, как страшно тонуть. Но еще страшнее видеть, как тонет твой товарищ. И стократ страшнее, когда уходит он по твоей вине.
Следуя за Сергеем, капитан Моравец пропустил впереди себя Кашинского, показав тому, что в середине группы плыть легче. И уже находясь за спиной Тритоныча, вынул из ножен нож. Надо действовать быстро, наверняка. Он получил все, что хотел, все, что просил, теперь он обязан отдать долг.
Быстрым движением ножа Яков перерезал дыхательные шланги на своем аппарате, затем лямки. И вслед за аквалангом стал погружаться.
Он уходил по всем морским законам — последним из команды, командиром затонувшего навеки «Гранита».
На глубине пятнадцати метров капитан Моравец сорвал с себя маску...