— Это займет много времени. Очень много.
— Ничего, мы подождем.
«Пара уколов? — подумал Клейн. — Знаем мы вашу пару уколов. Тот, кто остается живым после этих уколов, жалеет, что выжил. У меня здоровое сердце, нормальная печень. Я останусь живым. Это плохо. Зато смогу наговорить такого бреда, что им до конца жизни не распутать. Пара уколов…»
— Как вы узнали, где меня ждать? — спросил он. — И вообще, вы же думали, что я сгорел.
— Мы так не думали, — сказал Шалаков. — Ваша смерть, знаете, не входит в наши планы. По плану вам полагалось остаться живым и ехать в Баку, несмотря на запрет Президента.
— Что я и сделал, как последний идиот…
— Да нет, вполне нормальный ход. Если бы мы вас не подтолкнули, вы бы так и сидели дома и звонили бы в город Баку. Вы же никогда не нарушаете приказы начальства, так? Как видите, все было рассчитано на психологическом уровне.
— И кто же это рассчитал?
— Специалисты, — ответил Шалаков. — У нас все делают специалисты. Было бы время, мы бы сняли информацию прямо у вас дома. Но вы сразу показали, что с вами придется возиться. А возиться было уже некогда. И было принято решение вас использовать. Правда, мы вас потеряли на какое-то время. Наверно, вы летели через Москву, да? Как же я сразу не догадался… Впрочем, важен конечный результат, а он положительный. Для нас.
«Вранье, — решил Клейн. — Врет Мишаня. Тоже мне, психологи. Вся их психологическая работа — окружить мой труп признаками депрессии. Картину создать для ментов. Пришел уволенный начбез домой, напился с горя, заснул с сигаретой и сгорел. А другая пара психологов имитировала ограбление Зубова. Ромку тоже, наверно, как-то хотели психологически обставить, да он не дался».
— Не очень-то он положительный, этот ваш результат, — сказал Клейн. — Вам же пришлось раскрыться.
— Ну и что? — сказал Шалаков.
«Действительно, ну и что? — подумал Клейн. — Кому я успею рассказать про все это? Не добили в Питере, добьют здесь, только и всего».
— Ладно, и все-таки как вы узнали, где меня встречать?
— Адрес этот? Да вы сами и сказали, — улыбнулся довольный Шалаков.
— Ничего я не говорил. Не мог я вам его сказать.
— Нам не мог, а другу своему — мог. Не надо было вам звонить в Баку с трубки холдинга. И обратите внимание, Герман Иванович. Ведь вы считаете этого Гасанова своим другом, не так ли? И это уже тенденция. Он такой же маргинал, как и остальные ваши друзья. В солидном возрасте, а карьеры не сделал. Ни должности, ни семьи, ни машины. А когда человеку нечего терять, он становится непредсказуемым. Кстати, это ведь по его милости нам пришлось все свернуть. Могли бы сейчас не трястись в машине, а спокойно беседовать в уютной квартире вашей подружки. И ей было бы спокойнее, и ребенку. Но он поднял шум. Хотя его предупреждали из управления. У него есть прямое указание непосредственного начальника. Не препятствовать следственным действиям. А он? Шум, скандал, чуть ли не в драку полез на наших сотрудников. И этого дебошира вы называете своим другом? Не умеете, не умеете вы друзей выбирать, Герман Иванович.
«Друзей не выбирают, — подумал Клейн. — Это было бы слишком просто. Друзей нам выдает Самый Главный Старшина вместе с оружием, патронами и сухим пайком».
Эта мысль позабавила его, хотя и напугала немного. О Самом Главном Старшине он вспоминал только два-три раза в жизни, причем жизни тогда оставалось совсем немного. Почти как сейчас.
А Гасанова он не выбирал. Гасанова ему дали проводником, когда спецназ лазил по бакинским чердакам в поисках снайперов. Это было абсолютно безнадежное дело. Кто-то стрелял — и в солдат, и в гражданских — с крыши дома. Если бы подняться на эту крышу сразу, еще можно было на что-то надеяться. Но группа Клейна обследовала точки, откуда стреляли два-три дня назад. Абсурд, глупость. Или подлость. Если не чья-то блестящая работа.
Там-то, на чердаках, Гасанов и раскрылся. В городе был траур, на солдат смотрели косо и армяне, и азербайджанцы. «Почему вы не вошли в город, когда нас резали?» — упрекали одни. «Почему вы начали убивать нас, а не погромщиков?» — упрекали другие. Гасанов не упрекал. Он обнюхивал чердаки с маниакальной жадностью, пытаясь найти какие-то следы. Сейчас, спустя много лет, Клейн понимал, что Гасанов охотился на зверя, которого потом — в Бендерах, в Чечне, в Таджикистане — назовут «третьей силой».
Он видел тогда студентов, погибших от выстрелов сзади. Парни стояли в оцеплении, чтобы грудью и голыми руками остановить советские танки. Танки все равно прошли, а парней свезли в морг, и опер Гасанов зафиксировал — входные отверстия пуль в затылке, в спине, в шее, снова в спине. Кто стрелял по ребятам сзади? Мы не стреляли, сказал ему Клейн, ты мне веришь?
Гасанов никому не верил, но здесь он согласился. Потому что у каждого убитого студента в кармане брюк лежала записка с адресом родни. Не паспортные данные, а именно адреса родни, то есть тех, кто должен был похоронить их до заката. Кто-то знал, что ребята погибнут сегодня. Кто-то все это устроил, и его надо было найти.
Ничего они не нашли. Если не считать, что на той войне они нашли друг друга.
«Не умеете вы выбирать друзей…»
— А вы умеете? — спросил Клейн. — Выбирать друзей?
— Стараюсь, — ответил Шалаков. — Стараюсь окружать себя достойными людьми, по крайней мере.
— Посмотрим, чего достойны ваши друзья, — сказал Клейн. — С женщиной и ребенком они справились. Кстати, имейте в виду, ребенок не мой. И женщина отнюдь не настолько дорога мне, чтобы я раскололся.
— Блефуете, Герман Иванович, блефуете, — снисходительно укорил его Шалаков. — Она дорога вам ровно настолько, чтобы полуживым добраться до нее с другого конца света. То есть очень дорога, очень.
— Я просто хотел у нее отсидеться, — сказал Клейн. — В моем положении надо уходить на дно, а другого места у меня нет.
— Знаете… Давайте пока отложим эту тему, — предложил Шалаков. — Вот приедем на место, сделаем укол, тогда и поговорим. Куда вы ехали и зачем. И где сейчас прячутся ваши друзья.
— Мне жаль вас, — сказал Клейн. — Вы не хотите слышать то, что вас не устраивает. Это большая ошибка. Хотите, я вам прямо сейчас скажу, где прячутся мои друзья? Я скажу, но вы не услышите, потому что такой ответ вас не устроит.
— Ну, попробуйте.
— Полагаю, что в данный момент они прячутся в морге, — неожиданно легко выговорил Клейн. — В каком именно? Спросите у Гасанова. Это мой друг-скандалист. Как я понял, это его уговаривали сесть в микроавтобус ваши достойные друзья. Полагаю, что вас не затруднит прямо сейчас переговорить с ним, изменить маршрут и устроить опознание. И все вопросы будут сняты.
Шалаков ответил не сразу.
— Досадно, — сказал он, — но вы правы. Этот ответ меня не устраивает.
— Я предупреждал, — сказал Клейн.
— Да был я в морге! — сорвался Шалаков. — Видел я этих жмуриков! Сам разглядывал, сам! Не те они, не те!
— На вас не угодишь, — сказал Клейн, с трудом удержав ликование. — Те, не те… С чего вы взяли, что не те? Вы же их в глаза не видели раньше.
— Зато теперь насмотрелся, — сказал Шалаков и глубоко вздохнул, явно пытаясь успокоиться. — В морге, знаете, как-то принято показывать тело без одежды. И эти двое оказались мусульманами.
— Я бы на вашем месте не торопился делать вывод о конфессиональной принадлежности лишь на основании внешнего вида пениса. Почему вы уверены, что они не иудеи? — спросил Клейн.
Шалаков потер висок и сказал:
— Я евреев различаю в любом виде, хоть в морге, хоть где.
— И откуда же у вас такой богатый опыт?
— Скоро и у тебя будет опыт! — заорал Шалаков, взмахнув кулаком. — Тебя, сука, будут дрючить все чучмеки подряд, пока не расколешься! Никаких уколов! Не понимаешь головой, поймешь через жопу!
— Вот теперь я тебя узнаю, Мишаня, — сказал Клейн. — А то как неродной, честное слово. На «вы», ядрен корень. Так-то оно лучше будет.
Шалаков отвернулся, бормоча что-то под нос. Клейну показалось, что он считает по-английски.
— Это что, новая методика?
— Не самая новая, — ответил Шалаков, не оборачиваясь. — Но помогает. Ит веркс,[15] как говорят американцы.
— Растут люди, на глазах растут, — сказал Клейн. — Уже замполиты изучают американские методики.
— Да ладно вам, Герман Иванович, — Шалаков снова повернулся к нему. — Забудьте про мою вспышку. Иногда накатывает, знаете. Я хочу, чтобы вы меня поняли. Сейчас мы теряем время, а это угнетает. Давайте отбросим эмоции и рассмотрим вопрос в его чистом виде. Голую структуру, так сказать. Ваши люди должны были привезти сюда очень важную персону. Вместо этого они исчезают. Я сейчас не спрашиваю, как они это сделали, зачем они это сделали. Это меня не интересует. Вы знаете, где они. Скажите мне, где они. Мы встретимся с ними, и все кончится.
— Все кончится? Интересно, чем?
— Мы забираем эту важную персону.
— Кто это «мы»? — спросил Клейн.
— Вам-то какая разница? Вы знаете меня, этого достаточно.
— Более чем достаточно. Но у меня были другие планы насчет этой важной персоны.
— Понимаю, — сказал Шалаков. — Вы имеете в виду обмен на другую важную персону. Обмен состоится в лучшем виде. Но заниматься этим будем уже мы, а не вы.
— Надо подумать, — сказал Клейн.
— Не старайтесь выиграть время. Вы же не собираетесь ничего обдумывать, вы просто тянете время. Не надо. Вам совершенно незачем упираться. Мы ничего не сделаем вашим друзьям, если, конечно, они будут разумно себя вести. Я просто советую вам, как офицер офицеру. Хватит упираться. Ну незачем упираться, незачем. Денег вам за это не заплатят, медаль не дадут. Просто детское упрямство, и все.
— И все-таки я прошу дать мне время на размышление, — сказал Клейн. — Слишком много информации. Надо все разложить по полочкам.
— Какой информации? — удивился Шалаков. — Неужели вы услышали от меня что-то новое?