— Вы же сам не русский, — сказал незнакомец.
— Интересно, кто же я тогда?
— Как кто? Немец, очевидно. Фамилия, тип лица. Педантизм.
— Я русский. А вы, очевидно, турок, — сказал Клейн.
— Почему обязательно турок? — незнакомец натянуто улыбнулся и спрыгнул с подоконника. Шалаков привстал со своего стула, чтобы уступить место, но был остановлен небрежным взмахом руки. — Может, я такой же русский, как и вы.
— Может быть, — согласился Клейн. — Русским может быть и немец, и турок. Я не говорю уже о русских евреях.
— Тюрко-язычные народы, между прочим, тоже участвовали в формировании русской нации.
— Участвовали, участвовали, — сказал Клейн. — Все там поучаствовали.
— Что вы имеете в виду?
— Вы меня привезли сюда, чтобы поговорить о формировании русской нации?
— Почему нет? Нам интересны ваши взгляды.
— На мой взгляд, никакой русской нации нет, — сказал Клейн, стараясь не сбиться на издевательский тон. Ясно, что они втягивают его в отвлеченный разговор, чтобы притупить бдительность. Но он не должен показывать, что понимает их маневры. Он должен поддерживать светскую беседу. — Итак, на мой взгляд, русская нация еще только формируется. Уже лет так девятьсот-восемьсот. Все никак не сформируется. Все что-то мешает.
— Что, например? — спросил турок, расхаживая по комнате. — Влияние запада или заговор мирового сионизма? Или опять татаро-монголы во всем виноваты? И почему другим нациям никто не мешает?
— Строго говоря, русский — понятие скорее географическое, — сказал Клейн, уклоняясь от нежелательного развития темы. — Возьмем, к примеру, американцев. Это нация? Пока еще нет. Или другой пример. Зачем далеко ходить? Возьмем азербайджанцев. Я с ними пожил какое-то время и заметил, что они очень тщательно разделяют себя на племена. «Кубатлинские» чисто антропологически отличаются от «казахских», «шекинские» от «шушинских», я уже не говорю о «бакинских».
— Ну, это обычное явление в Азии, — заметил турок. — Никакой антропологии здесь нет, это просто результат деления на ханства. В Азии у народов принято называть себя по имени правящего рода. Или по месту проживания.
— Тогда все понятно, — сказал Клейн. — Тогда мы можем, наконец, достоверно расшифровать самоназвание азербайджанцев.
— И как же? — усмехнулся турок.
— Вы зря так иронизируете, — сказал Клейн. — Я знаком с историческими версиями. Но вот вам моя версия, которую вы сами и подсказали. «Азербайджан» надо читать как Азер-бей — джан. Корень — Азер-бей. То есть бей по имени Азер. А «джан» — это родовой суффикс. Получается — «земля Азер-бея» или «народ Азер-бея». А народ этот включал в себя и тюрков, и персов, и арабов, и евреев. Пройдитесь по любому азербайджанскому базару и посмотрите на лица. Там же такая смесь…
— Вам остается совсем немного, — сказал турок. — Остается найти в истории хоть малейшее упоминание об этом Азер-бее.
— Обязательно займусь этим, как только вернусь домой, — пообещал Клейн. — Кстати, почему обязательно Азер? Может, его звали Хазар? В честь него и море так стали называть. Должно быть, великий человек был. Но сейчас я не об этом. Я ведь начал говорить о формировании русской нации. Так вот, чисто лингвистически «русский» из той же оперы, что и «азербайджанец». То есть указывает на принадлежность к Руси, а не на этнические признаки. Это понятие историческое, даже политическое. Но не этнографическое. Это как партийность, что ли. Вы живописью не интересуетесь? Ну, все равно, поинтересуйтесь на досуге. Грек Куинджи, еврей Врубель, армянин Айвазовский — это великие русские художники.
— Интересная версия, — сказал Шалаков, тряхнув головой: он явно начал дремать от обилия научной терминологии. — Но Репин-то хоть чисто русский, или тоже какой-нибудь инородец?
— Не знаю, — пожал плечами Клейн. — К Репину я как-то равнодушен. Я просто хотел сказать, что русским надо считать того, кто служит России. Шотландец Барклай да Толли, немец граф Тотлебен, армянин Багратион — это великие русские полководцы.
— Багратион грузин, — сказал незнакомец.
— А вы все-таки турок, — усмехнулся Клейн. — Не удержались. Ну не может армянин быть великим полководцем, да?
— Я — тюрк, — сказал турок, остановившись. — Такой же тюрк, как миллионы татар и узбеков. Все тюрки — кровные братья. Так что вы можете считать меня узбеком. Или киргизом, или якутом, мне все равно.
— А мне вот не все равно, — сказал Клейн. — Я вот думаю, что татары больше русские, чем турки.
— Татарский язык принадлежит к тюркской группировке языков.
— Языки делятся не на группировки, а на группы, — поправил его Клейн.
— У нас общий язык, общая вера, — продолжал турок, слегка поморщившись в ответ на поправку. — Мы все братья. Татары, киргизы, якуты. А русские с татарами триста лет воевали, причем безуспешно. Золотая Орда когда-нибудь снова должна возродиться, по законам вашей, так сказать, диалектики.
— Зачем так далеко ходить за братьями? — сказал Клейн. — Загляните в Германию. Там натуральные турки делают всю грязную работу. Почему бы вам не позаботиться о них?
— У них все нормально, — вставил свое Шалаков.
— Не сомневаюсь, — сказал Клейн. — Они вовсе не собираются возвращаться на родину. Значит, на родине им как-то не очень… И тогда что вы можете предложить якутам? Возможность перебраться в Германию? Кстати, по последним данным, Золотая Орда была как раз военным союзом русских и татар, а потом и турки туда влились. И эта группировка здорово трепала в свое время гнилых европейцев. Пришлось Европе внедрять сюда своих агентов влияния. И под видом прогресса все разваливать. Потом это назвали реформами. А Россию и Турцию стравили в бессмысленных войнах. Вот такая версия.
— Интересная версия, — сухо сказал турок и снова принялся расхаживать за спиной Клейна. — Вы увлекаетесь не только лингвистикой. И откуда же такие познания у скромного офицера запаса? Только не надо мне говорить о культуре русского офицерства. Знаем мы эту культуру, изучали. Но вы не русский офицер. Вы советский офицер. Так откуда такие познания?
— Просто много читаю. В молодости свое не дочитал, так сейчас наверстываю, — усмехнулся Клейн, принимая капитуляцию в очередной русско-турецкой войне..
Глава 21
Охранник принес три новых чайника.
— Пейте чай, Герман Иванович, — предложил русский турок. — Давайте лучше продолжим нашу беседу о системе контроля. Миша, ты можешь идти. Не забудь поговорить с Руслан-беком.
Шалаков вышел из комнаты, и Клейн успел услышать, как он сказал охраннику: «Иди погуляй, пусть побеседуют спокойно».
Значит, сейчас охрана в корпусе была минимальной. Если скрутить турка, обезоружить, затеять торговлю заложниками… Отставить. У этого может не быть оружия. И двое людей остались в запертой комнате. Двое, которые были дороже всех.
Продолжаем разговор. Но только не о системе контроля.
— Руслан-бек? Это что, так теперь зовут Азимова? — усмехнулся Клейн. — При советской власти его, наверно, считали русским. А сейчас он стал тюрком. Неплохо устроился Руслан Назарович. Руслан почти русское имя, но на самом-то деле татарское. Назар тоже. Поразительная дальновидность.
— Такая дальновидность, как вы выражаетесь, была совершенно необходима, чтобы жить при диктатуре русских, — сказал турок. — Туранская цивилизация просто вынуждена была, так сказать, принимать безопасные формы. У вас же за пантюркизм расстреливали, вы что, забыли? Когда диктатура кончилась, людям уже не надо притворяться русскими, чтобы чего-то добиться в жизни. А евреи? Все они при коммунистах носили русские имена и фамилии. Да и сейчас тоже. Пока жили в Союзе, все они были Михаилы, Анатолии, Борисы. А как только перебрались в Израиль — Натаны, Мойше, Барухи и так далее. Это не дальновидность, а нормальная маскировка.
— В таком случае будьте осторожнее с Азимовым, — сказал Клейн. — Он слишком дальновидно маскируется.
— В каком смысле?
— В том смысле, что Азимов — еврейская фамилия. Знаете такого писателя? Почитайте, хороший фантаст. Так вот, когда рухнет турецкая диктатура, и придет вместо нее израильская, Азимов снова останется наверху. А где будете вы с вашей туранской цивилизацией? В лагерях вместе с палестинцами? А Рувим Азимов и Мойше Шалаков будут носить вам кошерные передачи, в знак старой дружбы.
Турок покраснел и свел брови, но ничего не ответил. «Наверно, сейчас он считает в уме по-английски, чтобы успокоиться, — подумал Клейн. — Хотя нет, английский для него почти родной язык. Это Мишаня по-английски считал, а этот, наверно, на иврите должен».
— Пейте чай, очень рекомендую, — проговорил, наконец, турок. — Настоятельно рекомендую. Вы зря беспокоитесь. У нас еврейский вопрос не стоит. У Израиля своя сфера влияния, у Турана — своя. Это историческое разделение. Антисемитизм — это советское изобретение. Кстати, Миша как раз этим страдает до сих пор.
— Ох, и страдает, — покачал головой Клейн.
— Нет, он хороший человек, я его очень уважаю, но вы же знаете его проблему. Он был алкоголиком, просто алкоголиком. Почти полная деградация личности. Но это, так сказать, осталось в прошлом. А теперь он пьет только чай. Мы ему помогли, теперь он не знает, что такое вино.
— Зато он хорошо знает, что такое коньяк, — сказал Клейн.
— Вы видели своими глазами, что он пьет коньяк?
— Не видел своими глазами, — признал Клейн, подумав. — Чуял своим носом.
— Запах — это маскировка, — улыбнулся турок. — Он давно уже не пьет, но не афиширует это. Гораздо удобнее оставаться с виду алкоголиком. Знаете, всякие изменения в человеке вызывают подозрения. Бросил пить — почему? Это настораживает и разрушает привычные связи.
— И как же вы ему помогли?
— Это отдельный разговор. Просто надо что-то дать взамен алкоголя, предложить новые ценности. Ну, представьте, что вы всю жизнь были надсмотрщиком, а потом в один прекрасный день начали помогать бывшим заключенным. У вас должна автоматически измениться вся система приоритетов, правильно? Между прочим, на это способен далеко не каждый. Мы перебрали десятки кандидатов, и Миша один смог вписаться в нашу систему реабилитации бывших заключенных. Естественно, благодаря своей терпимости, мягкости, способности выслушать собеседника. Причем, что особенно важно для нас, он ведь сам не мусульманин, а работает с мусульманским контингентом.