Притом, что Юрий никогда всерьез не задумывался о настоящем ремонте своей берлоги и даже отдаленно не представлял, чего хочет, выбор оказался делом непростым. Уже через десять минут разглядывания мастерски сделанных фотографий роскошных интерьеров у него голова пошла кругом, и он ткнул пальцем в первый попавшийся снимок, показавшийся ему относительно сдержанным по цветовой гамме и не слишком перегруженным дизайнерскими изысками.
– У тебя отличный вкус, дорогой, – похвалил Расулов.
Небритый Марат молча заложил выбранную Юрием страницу картонной карточкой размером с визитку, на которой черкнул что-то торопливой арабской вязью, и убрал каталоги в сумку. Якушев отдал ему запасной комплект ключей от квартиры, на какой-то миг ощутив себя бездомным бродягой, и строители начали прощаться.
Юрий терпеливо переждал этот ритуал, показавшийся ему бесконечным. Потом строители все-таки ушли, оставив в качестве напоминания о себе терпкий, устойчивый запах крепкого мужского пота. Расулов остался, и Юрий, закурив, жестом предложил ему присесть. Уважаемый Магомед с солидной неторопливостью разместился в удобном кожаном кресле и, положив ногу на ногу, спросил:
– Ты доволен, дорогой? Может быть, тебе не понравились мои люди?
– Люди как люди, – честно ответил Якушев. – Мне с ними детей не крестить, а как они работают, покажет время. А что до личных симпатий и антипатий, так это в данном случае к делу не относится.
– А, – с горьким удовлетворением воскликнул Расулов, – значит, мне не показалось!
– Грешен, – признался Юрий и, взяв с подоконника бутылку, одним глотком прикончил ее выдохшееся содержимое. Он раскатисто рыгнул, постаравшись сделать это как можно громче, и с усмешкой подмигнул, заметив, как закаменело при этом неприличном звуке усатое лицо хозяина. – Знаешь, есть такая старая шутка: больше всего на свете ненавижу две вещи – расизм и негров. Нынче в моде политкорректность, да только американцы, которые ее придумали, поздно спохватились. Политкорректными надо было становиться лет, эдак, четыреста назад, а теперь, как говорится, поздно пить боржоми. Нет на свете более ярых расистов, чем так называемые афро-американцы, и в том, как здесь, в Москве, относятся к людям твоей национальности, никто, кроме вас самих, не виноват. Давно, еще до армии, у меня был закадычный дружок из Дагестана, Марат. Мы с ним вместе занимались фехтованием, выступали за университетскую сборную и даже были влюблены в одну девушку…
– Понимаю, – кивнул седеющей головой Расулов. – Эта песенка стара, как мир: что вы, я ничего не имею против евреев, у меня даже есть друзья – евреи. Но зачем они распяли Христа? Это беспредметный разговор, Юра.
– Не я его затеял, уважаемый, – напомнил Якушев. – Это ты усмотрел какую-то обиду в том, что я не кинулся танцевать лезгинку с твоими земляками. Прости, но танцор из меня никакой.
– Что ты думаешь предпринять? – спросил Расулов.
– Выпить, – сообщил Юрий. В подтверждение своих слов он открыл холодильник и энергично, как гранату из стеллажа, выдернул оттуда бутылку водки. Бутылка громко звякнула, задев одну из своих товарок. Якушев нашел стакан, с треском свернул бутылке голову и налил себе граммов сто. Горлышко звякнуло о край стакана, водка забулькала, послышался характерный плеск, который ни с чем не перепутаешь. – Компанию не составишь, Магомед? Понимаю, понимаю, перед земляками неудобно. Ну, как знаешь! А я выпью. И, пожалуй, прогуляюсь до города. Скучно здесь у тебя, уважаемый! Выпить не с кем, в уголке прижать некого… Не дом, а мечеть какая-то!
Он подошел к окну и, стоя на его фоне, залпом вылил в себя содержимое стакана. Снаружи послышалось ворчание автомобильного двигателя, и, отдернув занавеску, Юрий увидел выезжающую со двора баклажанную «ГАЗель», на которой, по всей видимости, прибыли рабочие.
– Надо вызвать такси, – объявил он, доставая из шкафа светлую куртку. Подумав секунду, он добавил к ней тонкие кожаные перчатки. – Посодействуешь, уважаемый?
– Это не очень разумно, – сдержанно, поскольку явно не понимал, в каких пропорциях смешаны в поведении гостя притворство и настоящее опьянение, заметил Расулов.
– А кто тебе сказал, что я умен? – заплетающимся языком поинтересовался Якушев и пьяно хихикнул. – Знаешь ведь, что я – человек необразованный, грубый, да к тому же еще и неверный. Умный человек с тобой бы не связался – сидел бы себе дома, смотрел телевизор… А я вместо этого торчу здесь, как корень, а дома у меня твои абреки уже, наверное, анашу курят.
– Они еще не доехали, – возразил Расулов.
– Значит, курят по дороге, – парировал Юрий. – А как доедут, вообще задымят, как три паровоза… Ту-ту-у-у!..
Кое-как напялив куртку, он с грохотом распахнул дверь и почти вывалился в коридор. Хозяину ничего не оставалось, как последовать за ним.
– Эх, раз, да еще раз, войско уходило! – нетвердой размашистой походкой маршируя по коридору в сторону лестницы, горланил Юрий. – На погибельный Капказ, воевать Шамиля! Соловей, соловей, пташечка!.. Канареечка!.. Жалобно поет!!!
Одна из выходящих в коридор дверей тихонько приоткрылась на палец, а потом так же тихонько закрылась.
– Тише, дорогой, – увещевал раздухарившегося гостя Расулов. – Нехорошо, в доме женщины…
– Женщины? – принял охотничью стойку Якушев. – Что ж ты молчал, уважаемый?! Ах, да, – спохватившись, опечалился он, – у вас же это не принято… А вот у некоторых северных народностей, – снова воодушевляясь, принялся он громко делиться с хозяином полученными в университете знаниями, – до сих пор сохранился обычай предлагать гостям собственных жен. По-ученому это называется гостеприимный гетеризм. Хороший обычай!
– Это как посмотреть, – дипломатично заметил Расулов.
– Вообще-то, да… – Якушев хмыкнул. – Подсунут какую-нибудь красотку лет сорока с хвостиком, которая сроду не мылась, только тюленьим жиром мазалась, и думай, чего с ней такой делать. Отказаться-то нельзя, хозяин обидится!
– Да, обычаи бывают разные, – сказал Расулов. – У нас, например, принято с уважением относиться к тому укладу, который заведен хозяевами дома…
– Это у всех так, – перебил Якушев. – Ну, извини, я сам понимаю, что досаждаю вам всем своим присутствием. Перебрал, прости, больше не повторится. Вообще, не понимаю, на кой ляд ты поселил меня тут, в доме? У тебя же есть отдельный флигель для приезжих. Я бы там никому не мешал, да и сам бы никого не стеснялся…
– Я хотел, чтобы ты был рядом и не чувствовал себя одиноким, – сообщил хозяин. – Но ты, наверное, прав, придется тебя переселить…
– Правильно!
Они вышли на лестничную площадку и начали спускаться. Заметив стоящего в трех шагах от входной двери, явно только что вернувшегося откуда-то кавказца с полиэтиленовым пакетом в руке, Юрий снова громогласно потребовал вызвать такси. Расулов возражал, Юрий настаивал; кавказец в холле наблюдал за этой сценой с выражением лица, свойственным человеку, из последних сил сдерживающему желание кого-нибудь ударить или даже убить. Надо было заканчивать.
Совершив попытку опуститься перед хозяином на колени, стоя боком на лестнице, Юрий сделал вид, что потерял равновесие. Расулов, который еще не утратил природной быстроты реакции, подхватил его и помог подняться.
– Хватит уже, – цепляясь за его одежду, едва слышной скороговоркой процедил сквозь зубы Юрий. – Делай, что тебе говорят, старый упрямец!
Уважаемый Магомед удивленно моргнул, но тут же вновь придал лицу озабоченное, участливое выражение – он понял и, вероятно, испытал немалое облегчение. Еще немного поломавшись и выслушав абсолютно правдивую, хотя и решительно неуместную в этом доме, историю об освобожденном из чеченского плена православном батюшке, который сильно удивил спасших его разведчиков своими способностями по части поглощения спиртного, он распорядился насчет такси и передал Юрия с рук на руки охране.
Такси прибыло через каких-нибудь десять минут. С учетом удаленности поселка от столицы Юрий счел это довольно подозрительным и, плюхнувшись на заднее сиденье, заплетающимся языком назвал адрес ночного клуба, расположенного в получасе ходьбы от его дома. При этом он пообещал водителю два счетчика за скорость. Воодушевленный его щедростью таксист тронул машину с места и включил музыку. Юрий немедленно захрапел – во-первых, чтобы ввести в заблуждение таксиста, который мог оказаться не тем, за кого себя выдавал, а во-вторых, чтобы хоть отчасти заглушить льющийся из динамиков разухабистый блатной шансон. Таксист пренебрежительно хмыкнул и убавил громкость магнитолы.
Юрий так старательно изображал спящего, что и в самом деле задремал. Сон его немного освежил, и, будучи разбуженным напротив ярко освещенного входа в ночной клуб, Юрий ощутил себя трезвым, бодрым и готовым к действию.
Он сомневался, что за ним следят, но на всякий случай повел себя так, словно слежка была. Проводив взглядом красные габаритные огни таксомотора, он без проблем проник в клуб, где, пробившись к стойке, выпил две чашки крепкого черного кофе. После этого он заказал коктейль, прошел, пританцовывая, через набитый веселящейся молодежью, грохочущий, дымный, исполосованный лучами лазеров, часто мигающий в такт вспышкам стробоскопов зал, сунул нетронутый бокал с коктейлем на какой-то столик и боком протиснулся в коридор, ведущий к туалетам.
Здесь было светло, сильно накурено, но относительно тихо. В углу у зеркала обжималась какая-то обкуренная в хлам, а может быть, просто пьяная парочка. Юрий покосился на них с подозрением, но оба были чересчур молоды, чтобы служить в известном ведомстве или где бы то ни было еще. Сбросив их со счетов, он сунулся в дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен!» и почти столкнулся с официантом, который, откинувшись всем корпусом назад, бережно нес перед собой ящик виски. Пропустив его, Якушев уперся в очередное препятствие в виде охранника, который неласково на него посмотрел, но, получив хрустящий гостинец тысячерублевого достоинства, заметно подобрел и показал, как пройти к запасному выходу.