У него немного отлегло от сердца: поначалу он, грешным делом, решил, что события сдвинулись с мертвой точки в его отсутствие, и что наблюдаемое оживление предвещает скорое начало штурма. Но, если здесь кого-то и собирались штурмовать, то не Расулова, а его соседа, о котором Юрий не знал ничего, кроме того, что зимой он предпочитает жить в Москве, наезжая в свой загородный дом лишь изредка – например, под Новый год, до которого осталось уже всего ничего – какие-то жалкие три недели с небольшим хвостиком.
Уловив в доносившемся с той стороны невнятном гомоне до боли знакомый гортанный возглас: «Что хочешь, э?!» – Юрий ускорил шаг.
Теперь, выбираясь в город, он принципиально пользовался общественным транспортом. Это было медленно, тряско и неудобно во всех отношениях, зато позволяло убить время, избыток которого, с учетом компании и прочих привходящих, доводил его до тихого исступления. Кроме того, на своих двоих было намного удобнее уходить от слежки. До остановки маршрутки Юрий обычно шел, не прячась, а в городе без труда отрывался от «топтунов», если таковые обнаруживались в поле зрения. Так продолжалось целую неделю, а потом следить за ним перестали – не то отчаялись, не то выяснили все, что хотели. Последнее представлялось более вероятным – от ФСБ не очень-то спрячешься, при их возможностях можно выследить каплю воды в океане, – но Юрия это не особенно беспокоило: он и не рассчитывал сохранить инкогнито, торча у всех на виду, как дуб посреди чистого поля. Инициатива находилась в руках противника, а им с уважаемым Магомедом осталась только пассивная оборона – пожалуй, единственно возможная тактика в сложившейся ситуации. Юрию случалось прибегать к ней на фехтовальной дорожке – медлить, отступать, защищаться, выманивая противника на себя, чтобы потом, когда он откроется в последнем отчаянном броске, коротким встречным уколом вырвать победное очко. Конечно, лучший способ защиты – нападение, но никакой возможности напасть Юрий пока не видел. Не станешь же пугать офицера ФСБ пистолетом и загонять ему иголки под ногти, допытываясь, с чего это ему взбрело в голову наблюдать за домом такого уважаемого человека, как Магомед Расулов!
Приблизившись к месту сборища, он обнаружил, что не ошибся: кричали и размахивали руками охранники уважаемого Магомеда, и, судя по накалу страстей, разговор длился уже давненько. Спорщики явно готовились перейти от словесных прений к оскорблению действием, и Юрий не сразу разглядел среди сгрудившихся в плотную массу кавказцев их оппонента.
Им оказался одетый в теплый зимний камуфляж седой мужчина с сухим, прорезанным глубокими мимическими морщинами лицом человека, которому смолоду чаще доводилось ночевать под открытым небом, чем в своей постели. На глаз ему было под пятьдесят; он был один, как перст, но подавляющее численное превосходство противника его, похоже, нисколько не устрашило: сжимая в правой руке увесистую резиновую дубинку, подавшись всем корпусом вперед и свирепо тараща светлые, будто выгоревшие на солнце глаза, он на чем свет стоит костерил дагестанцев. В выражениях ни одна из сторон не стеснялась. После особенно удачного пассажа, касавшегося некоторых способов, которыми отрезанные от цивилизации и лишенные женского внимания пастухи в горах удовлетворяют естественные мужские надобности, охранник по имени Джохар (тот самый, которого Юрий время от времени обзывал Дудаевым, чтобы, как говорится, не дать супу остыть в горшке) схватил излишне осведомленного оппонента за грудки. Оппонент, в котором Юрий узнал сторожа соседнего коттеджа, недолго думая, коротко и резко ударил Джохара по рукам своей дубинкой.
– Ва-а-ай, шакал! – вскричал Джохар голосом, полным боли и удивления.
Двинув плечом, Юрий уронил сумку со спортивным снаряжением в снег, которого за последнюю неделю вдоль заборов намело почти по колено, и, выставив перед собой левый локоть, решительно ввинтился в самую гущу сборища, мигом оказавшись между яростно сверкающим глазами Джохаром и его противником, который сверкал глазами так же яростно, но не столь выразительно в силу свойственной его наружности блеклой сдержанности черт.
– Вы чего это тут, братцы? – спросил он громко, всем своим видом являя воплощенное простодушие и миролюбие. – Погреться решили? Так в доме-то, поди, теплее!
– Уйди, слушай, э! – скаля из-под коротко подстриженных усов длинные желтоватые зубы, с нотками угрозы в голосе воззвал к нему Джохар, и его коллеги вразнобой загомонили, поддерживая его. Как всегда в такие моменты, они живо напомнили Юрию греческий хор, вышедший на сцену после обильного и продолжительного возлияния, или стаю галок, готовую передраться из-за обертки от мороженого. – Этот ишак меня ударил, убивать его буду, мамой клянусь! Не мешай, иди, куда шел! Ты гость уважаемого Магомеда; если бы не это, я поговорил бы с тобой иначе. Не заставляй меня забыть о законах гостеприимства, уйди, прошу!
– Я гость в его доме, – бросив разыгрывать добродушного простака, спокойно, но твердо согласился Юрий. – Но здесь не его дом; сейчас, если ты этого не заметил, вы всей бандой ломитесь в чужой…
– Кто бандит – я?! – доводя себя до белого каления, возмущенно и несколько невпопад возопил Джохар. – Ты что сказал, повтори!
– Я сказал, что нахожусь за пределами дома Магомеда, – напомнил Юрий, – и формально законы гостеприимства на меня сейчас не распространяются. Тебе, я вижу, не терпится показать, какой ты орел. Ну, давай, потанцуем, у меня тоже давно руки чешутся навешать кому-нибудь из вас кренделей.
Гомон поутих, и в наступившей относительной тишине кто-то негромко, с оттенком радостного удивления произнес:
– Сам предлагает, слушай! Такой хороший случай, э!..
– Если аллах хочет кого-то покарать, он лишает его рассудка, – откликнулся другой. – Давай, Джохар, покажи ему!
Кавказцы с готовностью расступились, освобождая место. Юрий сдержал усмешку: в некоторых своих проявлениях эти люди напоминали ему детей – больших, сильных, умеющих здраво рассуждать и быть очень опасными воспитанников детского сада, готовых бросить все и обо всем на свете забыть ради новой забавы.
Джохар медлил, ибо то, что для других было занятным зрелищем, ему, лично, ничего веселого и приятного не сулило. Боевой пыл не настолько затмил его рассудок, чтобы заставить забыть о той ночи, когда пьяный русский гость уважаемого Магомеда вернулся из Москвы, и его долго не могли угомонить всей компанией. Приняв что-то вроде боевой стойки, кавказец шарил глазами по фигуре спокойно и расслабленно стоящего перед ним Якушева, словно отыскивая уязвимое место. Он был довольно крупный мужчина, жилистый и крепкий, но заметно уступал Юрию в росте и ширине плеч.
– Ты не нанес мне никакой обиды, Джохар, – сказал ему Якушев, – поэтому, если передумаешь, можешь просто уйти. Я не стану свистеть тебе вслед и называть трусом, честное слово.
Заявление было провокационное, реакция на него последовала незамедлительно и была вполне предсказуемой: кавказец ринулся в атаку и нанес удар кулаком, целя противнику в подбородок. Выставленная ладонь Якушева остановила его на полпути; кулак врезался в нее с характерным шлепком, как в боксерскую лапу. Юрий обхватил его пальцами, сдавил и не отпускал, постепенно увеличивая давление и спокойно наблюдая за тем, как меняется лицо Джохара. Сначала на нем проступила досада из-за неожиданной помехи; потом, когда попытка выдернуть руку из капкана ни к чему не привела, досада сменилась удивлением. Потом усатое лицо дагестанца исказила ярость, зубы снова оскалились; он попытался ударить с левой, но руки у Юрия были длиннее, и удар не достиг цели. Все это происходило быстро, Якушев все сильнее сжимал ладонь, и яростный оскал на физиономии кавказца почти сразу же сменился гримасой боли.
Окружающие, мгновенно ухватив суть происходящего, притихли в ожидании развязки.
– Оторви ее на хрен, – посоветовал из-за спины Юрия сторож. – А я башку оторву.
Он сунулся было вперед с явным намерением осуществить свою угрозу, но Якушев, не глядя, локтем свободной руки задвинул его обратно за спину. Лицо Джохара посерело, глаза закатились, колени дрогнули, норовя подломиться. Отдавая должное мужеству противника, который, очутившись в безвыходной ситуации и испытывая сильную боль, так до самого конца и не запросил пощады, Юрий поспешно разжал пальцы. Джохар отступил, пьяно качнувшись и прижав к груди отдавленную, словно после близкого знакомства со слесарными тисками, кисть.
Раздвинув земляков, на авансцену протолкался начальник караула Иса Ругоев. Лицо у него было хмурое, но лезть в драку он явно не собирался, да Юрий и не ждал от него такого безрассудства: начкар Иса пользовался полным доверием Расулова, а тот не приближал к себе дурачье, неспособное здраво оценивать обстановку и держать в узде свои эмоции.
Земляки и подчиненные Исы к этому времени уже успели основательно промерзнуть. Ругоев, в отличие от них, выглядел как огурчик, из чего следовало, что он подошел только что.
– Что здесь такое, э? – по-русски и при этом очень неприветливо поинтересовался он, ни на кого не глядя. – Что тут происходит?
– Что надо, то и происходит, – воинственно ответил из-за спины Юрия сторож. – Погоди, то ли еще будет! Я вам покажу, как собак травить!
– Э? – задрав густую бровь, Ругоев посмотрел на Якушева.
– Честно говоря, не знаю, – ответил тот на невысказанный вопрос начкара. – Шел мимо, гляжу, назревает межнациональный конфликт…
– Ммм? – Иса обернулся к своим людям.
Один из них принялся что-то быстро, очень эмоционально, но при этом негромко ему втолковывать. Убедившись, что нападения ждать не приходится, Юрий тоже обернулся и спросил:
– Каких еще собак? Ты чего буянишь, мужик?
– Бандита моего, – горестно вздохнув, ответил сторож. Только теперь Юрий разглядел поверх его плеча видневшуюся в проеме открытой калитки, как в раме, печальную картину: лежащий в сугробе сбоку от расчищенной дорожки, уже припорошенный снегом труп немецкой овчарки. Внушительные клыки были обнажены в мученическом оскале, остекленевшие, подернутые мутной поволокой глаза полуоткрыты, окоченевшие лапы вытянуты, как палки. – Отравили, сволочи, и признаваться не хотят! Отребье трусливое, шелупонь нерусская!