Так он и поступил, благо никогда не страдал таким пороком, как лень, и, в отличие от большинства соотечественников, не был рабом телевизора. Куда лучше, с какой стороны ни глянь, хорошенько потрудиться на свежем воздухе, а потом посидеть в кресле под торшером с хорошей книгой на коленях – например, со свежим детективом. Детективами Федора Ильича исправно снабжала знакомая библиотекарша – приятная во всех отношениях дамочка лет сорока с хвостиком, при всех своих неоспоримых и многочисленных достоинствах имевшая единственный недостаток: она была не замужем и очень стремилась туда попасть. Сорокавосьмилетний, крепкий, невзирая на инвалидность, вдовец с приличной пенсией и неплохим приработком представлялся ей, по всей видимости, завидной партией, и она старательно обхаживала Федора Ильича, который против этого не возражал: пускай пока старается, а что до замужества – там видно будет.
Очередной детектив в пестрой обложке лежал на подоконнике, дожидаясь своего часа, но сегодня Федору Ильичу было не до него. И чистить снег он собрался не столько потому, что это было так уж необходимо, сколько затем, чтобы отвлечься, рассеяться, занять себя работой, позволяющей ни о чем не думать. Альтернативой расчистке дорожек была разве что водка, а к этому лекарству Федор Ильич после дневного инцидента решил больше не прибегать. Хватит, полечился уже! Устроил форменное безобразие на виду у половины поселка, опозорился, как последний алкаш, обидел хорошего человека, да еще и врагов себе нажил…
Впрочем, насчет врагов он нисколько не беспокоился. В прошлом майор доблестной столичной милиции, Федор Ильич Паршутин успел повоевать в Чечне, вернулся оттуда инвалидом и с тех пор не мог видеть кавказцев, не испытывая при этом самых что ни на есть отрицательных эмоций. Они были его врагами по определению – все поголовно, даже те, кто не подозревал об его существовании. Теперь еще с пяток джигитов узнало, что у них есть заклятый враг по имени Федор Паршутин, и что это меняет? Да ничего! Пяток сюда, десяток туда – на общую картину это никак не влияет, так что и волноваться тут не о чем.
Другое дело, что в смерти Бандита обвинил он их, скорее всего, напрасно. Система видеонаблюдения испортилась еще вчера, мастер, чтоб ему пусто было, до сих пор не приехал, и мертвые мониторы, увы, не могли помочь Федору Ильичу установить личность мерзавца, который отправил на тот свет его любимого пса – можно сказать, его единственного друга, члена его семьи. Поначалу Паршутин ни на секунду не усомнился в причастности к этому подлому злодеянию угнездившихся в доме напротив кавказцев – просто потому, что привык априори считать их виновниками всех своих неприятностей, и не только своих. Во многом так оно и было, но теперь, протрезвев и оправившись от первого шока, Федор Ильич начал понимать, что в данном случае джигиты, вероятнее всего, ни при чем.
Во-первых, им это было ни к чему. Хозяйскую собаку травят в трех случаях: если имеют счет к самой собаке за порванные штаны, прокушенную икру или, скажем, задавленную курицу, если хотят насолить хозяину, а еще – когда собираются обокрасть дом.
Бандит был псом благовоспитанным, зря не лаял, на людей не кидался и ни разу в жизни никого не покусал. К курам (которых в поселке, к слову, не было ни одной) относился вполне индифферентно, кошек гордо игнорировал и у соседей вызывал, в основном, симпатию. Мстить ему было не за что, так что эта версия отпадала сразу.
Говорить о попытке достать хозяина через собаку тоже не приходилось: при всей своей нелюбви к лицам кавказской национальности Федор Ильич до сего дня не вступал с Расуловым и его охранниками ни в какие контакты – слова им не сказал, ни доброго, ни худого.
Далее, забираться в охраняемый Федором Ильичом дом джигитам было незачем. Конечно, кое-какое ценное имущество в виде мебели и бытовой техники тут имелось, для того хозяева и наняли Паршутина, чтобы обеспечить сохранность своего барахла. Поселившиеся напротив кавказцы наверняка занимались чем-то противозаконным. В этом бывший майор не сомневался ни минуты – недаром ведь за домом следила ФСБ, эти ребята пустяками не интересуются, – но их дела явно не имели ничего общего с банальными квартирными кражами или вооруженными грабежами. Уважающий себя домушник никогда не пойдет на мокруху, специалист по мокрым делам не возьмется вскрывать банковский сейф, и уж подавно человек, торгующий крадеными машинами через собственную сеть автосалонов или занимающийся крупными поставками наркотиков, не опустится до мелкой квартирной кражи со взломом. Самый последний охранник в доме Расулова выглядел как преуспевающий бизнесмен; это не делало соседей более приятными в глазах Федора Ильича, но даже он, при всей его предвзятости, на трезвую голову не мог заподозрить их в намерении обокрасть охраняемый им объект.
Стало быть, причин травить Бандита у кавказцев действительно не было, а немотивированные преступления совершают либо подростки – от избытка энергии, из желания выделиться из массы сверстников, завоевать авторитет, а еще по недомыслию, – либо люди с серьезными психическими расстройствами. Ни подростков, ни психов в охране Расулова не числилось. То есть, конечно, периодически все до единого кавказцы ведут себя, как чокнутые, но взрывной темперамент и шизофрения – далеко не одно и то же. Вот и получается, что Бандита отравил кто-то пришлый, посторонний – либо вор, либо какой-то давний недруг Федора Ильича, – кто угодно, но только не кавказцы. Зря, выходит, он их обвинил, зря устроил скандал, и парня, который его выручил, облаял и даже попытался ударить тоже зря, сгоряча.
Надевая в прихожей валенки и пятнистый офицерский бушлат с цигейковым воротником, Федор Ильич сердито подумал, что раскаянье может принести реальную пользу только в одном месте и при вполне определенных обстоятельствах, а именно в зале суда, да и то если статья не особо тяжкая. В другое время и в любой другой обстановке окружающим от твоего раскаянья ни жарко, ни холодно, а тебе самому от него одно сплошное неудобство, как от камешка в ботинке. Что сделано, то сделано, и нечего себя попусту грызть. Встретится тот парень, что гостит у Расулова, Федор Ильич перед ним извинится, а что до кавказцев, то им и так сойдет. Они, чтоб им ни дна, ни покрышки, и без извинений Федора Паршутина неплохо выглядят. У них самих ни стыда, ни совести; ведут себя на нашей земле, как оккупанты, простую человеческую вежливость считают признаком слабости, а слабых рвут и топчут, как самое настоящее зверье. Нет, не дождутся они, чтоб майор Паршутин перед ними расшаркивался!
Выглянув за дверь, Федор Ильич обнаружил, что на улице уже сгустились ранние зимние сумерки. Щелкнув рубильником, он включил внешнее освещение, и заснеженный двор мгновенно озарился ярким светом галогенных ламп. Вдоль дорожек вспыхнули ряды низких, чуть повыше колена, цилиндрических люминесцентных светильников, от стволов садовых деревьев по снежной целине протянулись длинные множественные тени, различные по оттенку и густоте. Паршутин выкурил сигарету, любуясь этой иллюминацией и стараясь не смотреть туда, где в сугробе правее дорожки еще виднелась занесенная свежим снегом вмятина, обозначавшая место, где поутру он нашел Бандита. Труп собаки до сих пор лежал, обернутый полиэтиленом, под дровяным навесом на заднем дворе: хоронить пса на хозяйской лужайке сторож не имел права, а покинуть вверенный его попечению дом не мог, особенно теперь, когда следящие камеры не работали, а собаку кто-то отравил. Этот таинственный «кто-то» в его отсутствие мог беспрепятственно проникнуть в дом и спокойно его обчистить. И как тогда Федор Ильич станет оправдываться перед хозяевами, из каких таких капиталов будет покрывать ущерб? Да, с похоронами придется подождать – по крайней мере, до тех пор, пока не починят систему видеонаблюдения.
Воровато оглядевшись, хотя и так знал, что его никто не видит, Паршутин стрельнул окурком поверх забора в сторону улицы. Обычно он бросал окурки в стоящую поблизости урну, которую сам же периодически опустошал, чтобы затем снести мусор на контейнерную площадку. Сейчас в урне не было ничего, кроме наметенного ветром снега, и Федору Ильичу хотелось, чтобы такое положение вещей сохранялось как можно дольше. А поскольку свидетелей нет, и даже камеры наблюдения не работают, почему бы разочек не повести себя, как подросток?
– Эх, Бандит, Бандит, – со вздохом произнес Федор Ильич, натянул рабочие рукавицы и, вооружившись лопатой, принялся расчищать дорожки.
Погода стояла приятная, с легким морозцем, снег был сухой, не лип к лопате, и убирать его было одно удовольствие. Поначалу Паршутин еще думал о разных разностях, как то: кто и зачем отравил собаку, по какой причине за домом Расулова было установлено наблюдение и куда оно подевалось после той памятной ночи, когда какой-то случайный крендель так лихо отделал наблюдателей, кто он был, этот крендель, и удалось ли эфэсбэшникам его разыскать. Но вскоре простая физическая работа сделала свое дело, и он практически перестал думать о чем бы то ни было, превратившись в живую машину для уборки снега. Руки совершали привычные незамысловатые движения, мышцы сокращались, сжигая кислород, убыстряя ток крови и выводя из нее излишки адреналина; это было именно то, в чем сейчас нуждался бывший майор милиции Паршутин, то, ради чего он на ночь глядя затеял это ненужное, бесполезное ввиду продолжающегося снегопада, вполне могущее потерпеть до утра (а то и до кануна приезда хозяев) дело.
За каких-нибудь полчаса он расчистил все дорожки, включая те, которыми редко пользовались даже летом, а также участок тротуара вдоль выходящего на улицу забора. За это время окончательно стемнело; тщательно очистив лопату от налипшего снега, Федор Ильич аккуратно поставил ее под навес и вернулся в дом.
Он приготовил и съел нехитрый ужин, во время которого, следуя правилу не читать за едой, просмотрел выпуск новостей по телевизору. Как и следовало ожидать, ничего умного или хотя бы приятного дикторы ему не сообщили; Паршутин вымыл посуду, выключил телевизор, выкурил в тишине сигаретку и направился в гостиную – к креслу, торшеру и детективу.