Кнопка вызова лифта горела колечком теплого оранжевого света, из шахты доносилось гудение электромотора и лязг задевающих бетонные стенки тросов – лифт, как обычно, странствовал где-то между этажами. Джафаров решил, что не станет его дожидаться. Подняться по лестнице на этаж-другой – пустяк для мужчины, пребывающего в расцвете сил и физической формы. Правда, подниматься предстояло по так называемой «черной» лестнице, благо наличия парадной данный архитектурный проект не предусматривал. Лестница с открытыми переходными лоджиями на каждом этаже никогда не освещалась, крайне редко убиралась и, по твердому убеждению Джафарова, была задумана и спроектирована либо сексуальным маньяком, либо потенциальным грабителем, стремившимся создать идеальные условия для своего криминального промысла. Сыну и жене подполковник запретил туда соваться категорически, в приказном порядке, да они и не изъявляли такого желания: на лестнице было темно, грязно, страшновато, а зимой еще и холодно.
Разумеется, на себя Джабраил Джафаров этот запрет не распространял: те, кто издает законы, делают это для других, а сами живут своим умом, по своему разумению. Он пересек площадку перед лифтом, миновал тамбур и, толкнув дребезжащую плохо закрепленным рифленым стеклом дверь, шагнул в морозную тьму позднего зимнего вечера, богато изукрашенную россыпями электрических огоньков, разноцветными прямоугольниками освещенных окон и похожими на северное сияние сполохами неоновых реклам.
Это было последнее, что он помнил. Дальнейшее терялось во мраке; не представляя, как это могло случиться, подполковник Джафаров вместе с пакетом мусора потерял кусочек собственной жизни – может быть, час, а может, и год.
Он огляделся. Комната была довольно большая, голая, со скучными серыми стенами, низким потолком и выложенным кафельной плиткой, как в общественной бане, полом. Стул, на котором он сидел, стоял примерно посередине помещения. Напротив, ближе к стене, стоял пустой обшарпанный стол из дешевой древесно-стружечной плиты на облупленных железных ножках; сбоку от стола имелся еще один стул, на котором в данный момент никто не сидел, а часть стены позади стола была задернута пыльной темно-синей портьерой, которая почему-то очень не понравилась подполковнику. Собственно, ему здесь не нравилось все, на что ни посмотри, в том числе и собственное положение, с одной стороны, неопределенное, а с другой, наоборот, очень даже ясное.
В тишине пустого гулкого помещения послышались шаги, и в поле зрения Джафарова появился человек – сравнительно молодой, лет тридцати или около того, подтянутый, широкоплечий и остролицый мужчина в модных джинсах, длинноносых ботинках и темном свитере машинной вязки. Хищное и вместе с тем подловатое, шакалье выражение его похожей на зазубренное лезвие топора физиономии подсказало Джафарову, кто перед ним: такие рожи и, в особенности, такие пустые, мертвые, как у тухлой рыбины, глаза бывают только у сотрудников спецслужб и правоохранительных органов. Да и то не у всех, а лишь у тех, кто получает от своей работы истинное, хотя и извращенное наслаждение, кто был для нее рожден или сразу же, без сопротивления, безоговорочно и всем своим существом принял диктуемые ею правила игры.
– Очухался, джигит? – весело осведомился капитан Куницын. Он уселся за стол боком, лицом к Джафарову, оперся об него локтем и забросил ногу на ногу. – Поговорим?
– Обязательно, – преодолев сухость во рту и вызванное осознанием бедственности своего положения оцепенение, пообещал Джафаров. – Сначала ты меня развяжешь, потом представишься и скажешь, что тебе от меня нужно, а потом мы поговорим.
– Так, – закатив глаза с видом прилежного ученика, повторяющего за учителем сложный урок, произнес Куницын и начал загибать пальцы: – Значит, сначала развязать – раз, потом представиться – два… Удостоверение, наверное, надо показать, да?.. Потом, стало быть, объяснить, что мне надо… а потом что? Может, губы тебе вареньем намазать? Или сразу отсосать?
– Неплохая идея, – одобрил его предложение Джафаров. – Это я не про варенье. Вареньем можешь намазать то, что собрался сосать.
Куницын легко поднялся со стула, танцующей походкой приблизился к Джафарову и резко, наотмашь ударил его по лицу.
– Это аплодисменты твоему мужеству и твоему чувству юмора, – сообщил он, возвращаясь за стол. – По этим аплодисментам ты можешь судить, насколько и то, и другое уместно в сложившейся ситуации. А ситуация такова, что через пять минут вот по этим часам, – вытянув левую руку, он постучал ногтем по циферблату поблескивающего на запястье швейцарского хронометра, – ты сам с превеликим удовольствием отсосешь хоть у меня, хоть у дохлого ишака, и еще спасибо скажешь.
– Правда? – с кривой улыбкой усомнился Джафаров.
– Правда-правда, – легко заверил его капитан. – Даже к гадалке не ходи. Может, поспорим, засечем время? Шутки в сторону, – продолжал он уже другим, резким и деловитым тоном. – У нас действительно очень мало времени, поэтому сразу перейдем к делу. К сожалению, из всех выдвинутых тобой требований я могу удовлетворить только одно – то, которое касается причины нашей встречи. Мне нужна информация об одном человеке, и ты мне ее дашь. Чем скорее дашь, тем скорее будешь свободен и сможешь в кругу семьи забыть об этом маленьком инциденте. Приступим?
– А что, можно отказаться? – презрительно поинтересовался Джафаров.
– Ты прав, отказаться нельзя. – Куницын с лязгом выдвинул ящик стола, достал оттуда фотографию и показал ее подполковнику. – Вот человек, который меня интересует. Что можешь о нем сказать?
– Впервые вижу, – отводя глаза, угрюмо произнес Джафаров.
– Да ладно! Черт, говорил же я им, чтобы не били по голове! Всю память отшибли человеку, как теперь работать? Ну, давай я тебе немного подскажу. Фамилия – Якушев, зовут Юрием, живет в Москве, недалеко от Ленинградки – почти что твой сосед, если считать по московским меркам… Ну, припоминаешь?
– Ара, как я вспомню то, чего никогда не знал?! – вспылил Джафаров.
– Ты мне ару не включай, – пренебрежительно отмахнулся Куницын, – тоже мне, горячий сын Кавказа! Лучше послушай вот это.
Вместо фотографии в руке у него возник миниатюрный цифровой диктофон легкомысленной серебристой расцветки. Капитан нажал кнопку, и в тишине зазвучал голос, в котором Джафаров с тоской узнал свой собственный: «А, шайтан! Откуда ты здесь взялся, э?!»
– Дальше будем слушать или и так все ясно? – спросил Куницын, выключив воспроизведение.
Джафаров отвернулся, всем своим видом демонстрируя полнейшее отсутствие желания говорить.
– Понятно, – сказал Куницын и небрежно бросил диктофон в ящик стола. – Слушать не хотим, разговаривать тоже не хотим… Остается смотреть кино. Мы тут с ребятами подсуетились, приготовили для тебя занимательный ролик. – Он вынул из стола сигареты, щелкнул зажигалкой, закурил и с силой выдул в сторону пленника длинную струю дыма. – Я тебя понимаю, Джабраил, – продолжал он задушевно, – дружба, честь и все такое… Но время нынче жесткое, все требуют результата, и притом немедленно, а как этот результат достигается, какой ценой, какими жертвами, никого не интересует. У меня, к примеру, срока всего несколько часов, так что возиться с тобой, извини, некогда. В общем, я тебе так скажу: сейчас не время вспоминать, что ты мужчина и уроженец Кавказа. Лучше вспомни о семье, которой ты нужен, о своей работе, о… Э, да что там! Говорить будешь? Нет? Ладно, тогда смотри.
Не вставая со стула, он рывком отдернул тяжелую синюю портьеру, открыв широкое, почти во всю стену, окно из пуленепробиваемого поляризованного стекла. За стеклом обнаружилась комната, которая могла бы показаться просто зеркальным отображением той, где находились Джафаров и Куницын. Но там, в ярко освещенном лампами дневного света бетонном Зазеркалье, на жестком казенном стуле сидел не Джабраил Джафаров, а его жена Марина с его сыном на коленях. Ребенок откровенно задремывал, убаюканный тишиной, скукой и монотонным гудением люминесцентных ламп, а женщина с бледным, закаменевшим лицом смотрела в окно – казалось, прямо в глаза мужу, которого не могла видеть сквозь зеркальную поверхность поляризованного стекла.
– Звук включать не будем, – тоном комментатора произнес Куницын, – там сейчас будет шумно, а нам таки надо поговорить. Что-нибудь хочешь сказать перед началом сеанса?
– Ты что задумал, шакал?! – перехваченным от ужаса и бессильной ярости голосом едва выговорил Джафаров. – Ты… Отпусти их, или пожалеешь! Отпустишь – бери, что хочешь, делай со мной, что хочешь. Не отпустишь – из-под земли достану, зубами буду грызть!
Куницын демонстративно посмотрел на часы.
– Три минуты, – сказал он. – Я же говорил, надолго тебя не хватит.
– Убью, – с ненавистью пообещал Джафаров. – Не я, так земляки найдут и на ленточки порежут!
– Ну-ну, – равнодушно обронил Куницын. – Значит, смотрим кино.
Он нажал какую-то кнопку, за стеной противно задребезжал зуммер, и статичная картинка за стеклом разом пришла в движение. Марина вздрогнула и, повернув голову, посмотрела куда-то вправо. В следующее мгновение рядом с ней очутились двое крепких мужчин в скрывающих лица трикотажных масках. Один сразу схватил ребенка и потащил его, брыкающегося и беззвучно вопящего, куда-то в угол. Марина бросилась следом, но второй мужчина задержал ее, схватив за руку, ударил по лицу, повалил на пол и одним резким движением сверху донизу разорвал блузку.
Джафаров рванулся вперед, не помня себя от ярости, нечленораздельно рыча и напрягая все мышцы в отчаянной попытке освободиться. Путы держали крепко, как стальные тиски, а стул оказался намертво привинчен к полу. Куницын молча, сосредоточенно курил, глядя не в окно и не на пленника, а куда-то в левый нижний угол комнаты. За стеклом человек в черной спецназовской маске одной рукой прижимал Марину к полу, другой – рвал у нее из-под юбки нижнее белье. Женщина отчаянно сопротивлялась, но насильник был намного тяжелее нее и сильнее. Второй, зажав голову Джафарова-младшего у себя под мышкой, деловито стаскивал с него джинсы вместе с трусами, обнажая беззащитные белые ягодицы. Сквозь толщу стекла не проникал ни один звук, и от этого зрелище казалось еще более жутким, почти нереальным. Увы, Джабраил Джафаров знал, что все это происходит наяву, а не в страшном сне, и что если он все это не остановит сию же минуту, кино, после которого жизнь потеряет смысл, придется досмотреть до конца.