– Поехали, дорогой, – скомандовал Расулов, когда Юрий сел за руль.
С заднего сиденья задали вопрос, Расулов снова пустился в пространные объяснения. Юрий не считал себя полиглотом, но на войне знание языка противника, хоть и не является строго обязательным, служит дополнительным преимуществом, в некоторых случаях спасительным: знать, о чем переговариваются у тебя за спиной ласково улыбающиеся люди, которым вовсе не за что тебя любить, мягко говоря, небесполезно. В учебном центре им преподали самые азы; по ходу боевых действий этот голый скелет оброс мясом, и, хотя Юрий относительно твердо знал только чеченский, диалект, на котором общались его пассажиры, был ему в общих чертах понятен.
Большего в данный момент и не требовалось, поскольку речь шла о пустяках: один из гостей интересовался, почему за рулем машины уважаемого Магомеда сидит какой-то неверный, а уважаемый Магомед отвечал, что это вынужденная мера, связанная с тем, что Москва – не горное селение, и одного умения вертеть руль и жать на педали для безопасной езды здесь недостаточно. Абдул – отличный водитель, настоящий ас, говорил он, но Москвы этот ас не знает, и не далее как позавчера битый час возил хозяина кругами, не в силах выпутаться из колец и петель транспортной развязки, которую построил, верно, сам шайтан. Потому-то, объяснял уважаемый Магомед, ему и пришлось прибегнуть к услугам вот этого русского, который, хоть и является иноверцем, человек вполне достойный, уважаемый и, между прочим, тоже живет в доме на правах дорогого гостя. «По соседству с вами», – добавил он, и Юрию в его голосе почудилась нотка скрытого злорадства.
Эти нотки лишний раз напомнили о том, что Расулов – не только правоверный мусульманин и истинный кавказец, но еще и бывший десантник, успевший вдоволь нанюхаться пороха еще в Афганистане. Он иногда напоминал Юрию придуманного детским писателем Корнеем Чуковским сказочного зверя Тянитолкая, у которого было две головы – одна спереди, как у всех, а другая сзади, – которые постоянно спорили друг с другом. Впрочем, если подумать, это противоречие было чисто внешним, поверхностным; при желании Юрий мог найти парочку таких же противоречий в ком угодно, в том числе и в себе самом. «Все мы немножко Тянитолкаи», – перефразируя слова поэта, подумал он.
– Э, шайтан, – огорченно протянул голос с заднего сиденья, обладателю которого явно не улыбалось делить пространство гостевого домика с неверным.
Бросив быстрый взгляд в зеркало заднего вида, Юрий убедился, что этот голос принадлежал тому самому гражданину с усиками ниточкой, который так взбесил его на автостанции. «Скорей бы все это хоть как-нибудь кончилось», – подумал он и подавил печальный вздох, поскольку понимал: настоящие события еще и не начинались.
Глава 12
Полковник Томилин припарковал машину – вернее сказать, воткнул ее в сугроб, как дворницкую лопату, которая этого сугроба явно никогда не касалась, – и, не глуша мотор, затянул ручной тормоз. Сверху густыми хлопьями продолжал сыпаться снег – именно сверху, а не с неба, потому что неба не было видно за этой мельтешащей, почти сплошной массой, похожей на содержимое выпотрошенной перины. Видимость на дороге была почти нулевой, машины едва ползли, настороженно поблескивая включенными фарами и перемалывая колесами снеговую кашу, которая постепенно меняла цвет, становясь из серо-коричневой просто коричневой, потом светло-коричневой, как какао с молоком, и, наконец, грязно-белой. Москву заметало не на шутку, как какой-нибудь степной полустанок, метеорологи объявили штормовое предупреждение, и чувствовалось, что настоящая непогода еще впереди.
В машине было тепло и уютно, вентилятор с негромким шуршанием гнал в салон горячий воздух. Никуда не торопясь, Александр Борисович вытряхнул из пачки сигарету и вдавил кнопку прикуривателя, а когда тот с негромким щелчком выскочил обратно, прижал кончик сигареты к рдеющему красновато-оранжевым огоньком кружку нагревательного элемента. По салону, клубясь, поплыл табачный дым, его синеватые космы, извиваясь, льнули к холодному ветровому стеклу, и полковник поймал себя на том, что мысли его движутся так же лениво и прихотливо-извилисто, как они. В этом не было ничего странного: сегодня ему удалось поспать не больше двух, от силы двух с половиной часов, да и то не дома, в постели, а на неудобном диванчике в служебном кабинете, и он с самого утра чувствовал себя вареным. Возраст, подумал он, слегка осоловелым взглядом следя за извивами дымной струйки, что поднималась с кончика сигареты. Надо же, как быстро все проходит! Кажется, еще вчера был полон сил и энергии, мог не спать по три ночи кряду и после этого еще за девками ухлестывать. И, что характерно, был уверен, что это нормально, что так будет всегда. И вдруг – все, баста, отплясал мальчик. И плешь на макушке тут как тут, и вот, пожалуйста – не выспался. В общем, старость не за горами, а ты, как был полковником три года назад, так и сейчас полковник… Ну, ничего, сказал он себе, – еще не вечер. Мы еще поглядим, чья возьмет!
Перекосившись набок, он выкопал из кармана мобильный телефон и сделал звонок. Ждать ответа пришлось довольно долго: человек, которому он звонил, вечно был ужасно занят, а когда не был, считал своим долгом для поддержания репутации хотя бы делать вид, что у него нет ни единой свободной минутки.
Наконец, этот деятель соизволил взять трубку. Судя по тону, которым он не столько произнес, сколько рявкнул: «Да!» – посмотреть на дисплей телефона, чтобы узнать, кто отвлекает его от важных дел, он, как обычно, не удосужился.
– Привет, это я, – весело и дружелюбно сказал в трубку полковник Томилин.
Последовала короткая пауза, по истечении которой голос собеседника зазвучал уже совсем по-другому.
– A, – произнес он осторожно, – привет, привет. Что случилось?
Это уже было через край.
– На Кремль упал метеорит весом в полторы тонны, – сообщил Александр Борисович. – Все в лепешку, в стране объявлено военное положение, а ты спрашиваешь, что случилось. Конец света проспал, светило журналистики!
– Ох, прости, – спохватилось «светило», – совсем закрутился. Ты где?
– В Караганде, – не удержался от штампованной остроты полковник. – Давно на месте. Давай, выдвигайся. Встречаемся через десять минут.
Он прервал соединение, не дожидаясь ответной реплики, чтобы лишний раз напомнить собеседнику, кто тут отдает приказы. На самом-то деле такое напоминание вовсе не было лишним: этот тип все время норовил забыться и начинал корчить из себя шишку на ровном месте. Кое-что Томилин ему снисходительно прощал – например, это дерзкое обращение на «ты», как будто они были друзья-приятели, – а кое-какие поползновения приходилось пресекать в зародыше, дабы потом не пришлось прибегнуть к более жестким мерам для восстановления статус-кво.
С неудовольствием предвкушая прогулку по метели, по щиколотку в перемешанном с солью снегу, Александр Борисович заглушил двигатель, надел шапку, застегнул все, что можно застегнуть, и открыл дверцу. Ветер бросил в лицо пригоршню снега; Томилин отплатил ему сторицей, выбросив в метель дымящийся окурок, и, наконец, вышел из машины.
Прямо перед ним сквозь похожую на декорацию детского новогоднего утренника кисею крупных, как клочья ваты, снежных хлопьев едва виднелась тускло сияющая строчками освещенных окон кубическая громада здания Останкинского телецентра. Заперев машину, полковник двинулся туда, оскальзываясь в рыхлом снегу. Немедленно выяснилось, что его прогноз был чересчур оптимистичным: снега навалило уже не по щиколотку, а гораздо выше. По стоянке, посверкивая оранжевым проблесковым маячком и рокоча дизельным мотором, катался взад-вперед миниатюрный снегоочиститель – точнее говоря, фронтальный погрузчик, который, сгребая снег ковшом, сваливал его в кучу на погребенном под сугробами газоне.
В тамбуре, где из вентиляционных решеток с негромким гудением изливались тугие струи горячего воздуха, а под ногами противно хлюпала коричневая снеговая кашица, Александр Борисович, как мог, стряхнул с одежды снег и вступил в ярко освещенный вестибюль. Предъявив охраннику пропуск, он миновал турникет и, оставив в гардеробе покрытое капельками талой воды пальто, направился прямиком в буфет.
Берий уже ждал его за угловым столиком у окна. Берий – это была, разумеется, кличка. Когда-то давным-давно с киноэкрана прозвучала ставшая весьма популярной в народе песенка: «О Мери, Мери, Мери, цветок душистых прерий». Позже какие-то диссидентствующие остряки с риском для жизни внесли в текст некоторые поправки, так что получилось: «Цветок душистых прерий Лаврентий Палыч Берий». К человеку, который, привстав из-за стола, призывно махал Александру Борисовичу рукой, все это относилось лишь постольку, поскольку фамилия его была Лаврентьев. При желании в его внешности можно было отыскать некоторое сходство с портретом незабвенного наркома внутренних дел, великого и ужасного Лаврентия Павловича, но выражалось это сходство по преимуществу в цвете волос, плеши на лбу да очках в старомодной круглой оправе и было чисто поверхностным.
Конечно, между Вадимом Викторовичем Лаврентьевым по кличке Берий и покойным наркомом внутренних дел существовала и другая, глубинная, куда более тесная связь, о которой знали очень немногие. Шутники, прилепившие своему шефу эту кличку, даже не подозревали, что играют с огнем, ибо по наивности своей полагали, что времена сексотов остались далеко в прошлом.
Несколько лет назад Берий попался на совращении несовершеннолетних. Доказательств его вины хватало с лихвой, дело было верное и находилось уже на полпути в суд, когда Вадиму Викторовичу сделали предложение, от которого тот не сумел отказаться. Дело закрыли, и вместо того чтобы отправиться на нары, под крылышко к какому-нибудь растатуированному с головы до пят педриле, Берий пошел на повышение. Теперь он работал продюсером одного из новостных каналов, что целиком и полностью устраивало как его самого, так и тех, кто ему с некоторых пор покровительствовал – в частности, полковника Томилина.