– 3-заразы! – с чувством восклицал он. – Ты извини, браток, я про вас – ну, в смысле, про лиц этой самой национальности – ничего такого, плохого сказать не хочу. Ты вот, к примеру, мне почти что жизнь спас, век тебе буду благодарен. Но этот, который со мной по телефону говорил, он ведь тоже из ваших – акцент-то не спрячешь! Такая сука! Ох, извини, вырвалось…
– Ничего, – рассудительно сказал Магомет, наживляя гайки. Пальцы у него уже окоченели, и он торопился поскорее закончить работу. – Плохие люди есть везде – и на Кавказе, и в Москве. И в Африке, наверное, тоже есть.
– Точно, есть, – авторитетно подтвердил незнакомец и коротко хохотнул. – Больше всего ненавижу две вещи: расизм и негров.
Магомет вежливо улыбнулся, хотя, сказать по правде, не до конца понял, что имел в виду разговорчивый водитель джипа. Он убрал домкрат, затянул гайки – как положено, крест-накрест, – и с облегчением разогнул затекшую спину. Водитель помог ему как попало забросать пробитое колесо и инструменты в багажник и, как перед важным господином, распахнул правую переднюю дверцу:
– Прошу!
Единственным джипом, на котором довелось пару раз прокатиться Магомету Евлоеву, был старый дребезжащий «уазик» дальнего родственника матери участкового Аслана Дзакхиева – там, дома, в Али-Юрте. А такие машины, как та, что стояла сейчас перед ним с гостеприимно распахнутой дверцей, он видел только издалека – тут, в Москве и нигде больше. Никому в этом не признаваясь, он мечтал когда-нибудь накопить много денег и купить себе такую же. Иногда он даже думал, что не имеет права считать себя настоящим правоверным мусульманином, потому что желание хоть разок проехаться за рулем вот такого мощного, дорогого автомобиля было в нем пока что намного сильнее стремления попасть в рай.
За руль его пока никто не приглашал, и Магомет решил, что для начала сойдет и переднее пассажирское сиденье. Если чуточку напрячь воображение, можно представить себе, что ты сам ведешь машину, просто руль у нее расположен справа, потому что она ведь японская…
В салоне приятно пахло натуральной кожей сидений и освежителем воздуха. Мотор работал почти неслышно, лишь изредка, когда водитель прибавлял газу, бархатно, приглушенно порыкивая под блестящим капотом. «Дворники» ходили взад-вперед, смахивая с ветрового стекла густо летящий навстречу снег, и под их размеренный, как удары метронома, стук у Магомета с водителем как-то незаметно завязалась беседа. Теперь, когда мелкая дорожная неприятность, представлявшаяся ему чуть ли не катастрофой, осталась в прошлом, из голоса незнакомца пропали неприятные, льстиво-заискивающие нотки, и он говорил с Магометом спокойно и рассудительно, как равный, как мужчина с мужчиной. Он представился, назвавшись Александром Борисовичем, сказал, что работает на телевидении, и расспросил Магомета об его житье-бытье.
– Молодец, – сказал он, выслушав короткий бесхитростный рассказ. – Я сразу понял, что ты – отличный парень. Только вот учебу бросил напрасно. Руками, брат, должен работать тот, кто не умеет работать головой. А у тебя, я вижу, на плечах именно голова, а не горшок с похлебкой. Ею надо работать, ею, а не горбом! Понимаю, – добавил он, предвосхитив возражение Магомета, – голову надо много лет кормить и обслуживать, прежде чем она начнет возвращать долги. А ты себе этого, конечно, позволить не можешь… Ничего, все со временем образуется. Учиться, браток, никогда не поздно. Я вот, к примеру, тоже сначала дурака валял, думал – а, чего там, и так сойдет… Но ты все равно молодец! Главное, в лес не ушел, не сделал родителей сиротами, а себя – убийцей. А временные трудности проходят, поверь моему опыту. На то они и временные!
То же самое, и почти теми же словами, говорил Магомед Расулов – уважаемый человек, глава могущественного клана, голос которого был слышен не только в Махачкале, но даже и здесь, в Москве. Это совпадение взглядов таких, казалось бы, разных людей окончательно расположило юношу к новому знакомому, и из магазина стройматериалов они вернулись уже почти друзьями.
– А знаешь что, приятель, – задумчиво произнес Александр Борисович, остановив машину почти на том же самом месте, где она недавно стояла с пробитым, спущенным колесом, – надо бы мне как-то взять у тебя интервью. Не побоишься?
– Чего? – нахмурился Магомет, на которого предположение, что он может чего-то испугаться, действовало как красная тряпка на быка.
– Ну, некоторые боятся микрофона, камеры… Это так и называется: боязнь камеры, очень часто бывает. Не веришь? Поверь профессионалу, через это многие прошли, и я в том числе. Но я, вообще-то, не это имел в виду. Я, видишь ли, задумал большой документальный фильм о проблемах вашего региона – правдивый, с рассказами очевидцев, пострадавших, участников боевых действий… Хочется выслушать всех, с обеих сторон – и наших, и ваших, и тех, кто в лесу, и тех, кто боится нос из дома высунуть и по ночам вздрагивает от каждого шороха. Ведь нельзя же вечно воевать, согласись! Надо или мириться, или тихо расходиться в разные стороны: вы своей дорогой, а мы – своей…
– Мира не будет, – со взрослой горечью высказал свое мнение Магомет.
– Это, брат, не нам с тобой судить, мы можем только высказать свое мнение. И, если нас будет много, правительство, может быть, к нам прислушается. Вот этого я от тебя и хочу: чтобы ты рассказал о себе, о том, как живешь, почему живешь так, а не иначе, и что обо всем этом думаешь. Не испугаешься?
– Чего? – повторил свой вопрос Магомет. Он уже понял, на что намекает Александр Борисович, и оттого хмурился еще сильнее прежнего.
– Леса, – просто ответил телевизионщик. – Им твое выступление может не понравиться, а руки у них длинные. Правда, фильм выйдет в эфир еще очень нескоро – я ведь только-только начал. Да, чуть не забыл: это ведь тоже работа, и за нее тебе заплатят, причем заплатят хорошо. Не думай, что я пытаюсь заставить тебя за деньги говорить то, что мне нужно, – быстро добавил он. – Скажешь то, что думаешь, что чувствуешь. Не то, что слышал от других – неважно, от меня, от своих друзей или от кого-то еще, – а то, что думаешь об этой войне ты сам.
– Не знаю, – помолчав, сказал Магомет. – Мне надо подумать.
– Конечно, думай. Только думай сам, парень. Это такое дело, в котором ни один мудрец не даст тебе дельного совета. Это каждый должен решить для себя сам. Я понимаю, лес – это серьезно. Но ты еще вот о чем подумай. Мужчина – это ведь не только тот, кто с оружием в руках защищает родной порог и мстит за обиды. Это еще и тот, кто не боится прямо высказывать свое мнение и готов его отстаивать. Мужчина – тот, кто готов отдать жизнь за правду, все остальные – просто бабы в штанах. Мне ведь тоже будет нелегко, потому что я собираюсь снять честный фильм, а те, кто стоит у власти, во все времена очень не любили, когда о них говорили правду. Раньше не любили и сейчас не любят, так что еще неизвестно, кто из нас больше рискует.
– Я подумаю, – сказал Магомет.
– Конечно, – повторил Александр Борисович. – Телефон у тебя есть? Нет? Плохо. Как же это ты – в Москве и без телефона? Ну, ладно. Ты пока подумай, а завтра в это же время я сюда подъеду, и ты мне скажешь, что решил. Договорились? Ах, да, извини! Вот, держи!
Юноша с изумлением воззрился на протянутые Александром Борисовичем деньги.
– Это тысяча, – сообщил он на всякий случай.
– Ну да, – с легким недоумением отозвался водитель. – А что прикажешь, сто рублей тебе совать? Ты меня по-настоящему выручил, да и деньги для меня не проблема. Бери, бери, тебе они нужнее.
Забрав из багажника свои покупки, Магомет Евлоев скрылся в подъезде. Полковник Томилин проводил его долгим, ничего не выражающим взглядом, а когда дверь подъезда закрылась, клацнув контактом электромагнитного замка, передвинул рычаг и плавно тронул машину с места.
– Конфету у ребенка отнять, и то легче, – пробормотал он, выезжая из заснеженного двора на такую же заснеженную улицу.
Глава 13
На экране телевизора незабвенный товарищ Сухов снаряжал дисковый магазин ручного пулемета «льюис», забивая в него патроны рукояткой револьвера. Юрий Якушев сидел в кресле напротив и занимался примерно тем же, что и герой первого советского боевика: неторопливо брал со стола один из выстроенных в шеренгу патронов, без видимой необходимости протирал его сухой тряпочкой и так же неторопливо вставлял в обойму «Стечкина». Пистолет, вычищенный до блеска и собранный, лежал здесь же, на столе. Из коридора слышались проникающие сквозь дверь соседних апартаментов звуки зажигательной кавказской мелодии. Якушеву было томно, скучно, и хотелось постучаться к соседям и перестрелять этих меломанов к чертовой бабушке, всех до единого, начиная с усатого наглеца по имени Исламбек, и кончая очкастым знатоком Корана.
Якушев привычно сдерживал себя, хотя в этом желании, на первый взгляд не имеющем ничего общего со здравым смыслом, все-таки был определенный резон. Едва ли не круглосуточно дребезжащая за стеной лезгинка плохо вязалась с изучением священной книги мусульман, и постепенно Юрий начал всерьез сомневаться, что гости уважаемого Магомеда на деле являются теми, за кого себя выдают. Хуже всего было то, что застряли они здесь, похоже, надолго. То, что журналисты окрестили транспортным коллапсом, было в самом разгаре и даже не думало кончаться, заваленные снегом, обесточенные аэропорты не принимали и не отправляли рейсы, и пассажиры, у которых в Москве не было таких гостеприимных знакомых, как уважаемый Магомед, мыкались в переполненных залах ожидания, испытывая острую нужду в самом необходимом – пище, воде, чистой одежде и нормальном сне в горизонтальном положении. Служащие авиакомпаний прятались от них по кабинетам, никто не мог сказать ничего определенного, и было очевидно, что этот бардак не кончится ни через день, ни через два, и что гости Расулова будут и впредь донимать Юрия своим соседством.
Снаряжая обойму, он с тоской думал о том, что его пребывание здесь, мало того, что достаточно тягостное для всех, кто собрался под крышей уважаемого Магомеда, на поверку оказалось еще и бесполезным. Его расчет был ошибочным, гости не привезли в своем багаже ничего противозаконного, и, если против Расулова и планировалась какая-то провокация, с ними она почти наверняка не был