– Что делать, а? – загрустил Расулов.
– Домой езжай, – посоветовал Юрий. – И, кстати, найди способ связаться с Шапошниковым. Боюсь, тебе в ближайшее время понадобится грамотный адвокат, а у него по этой части все схвачено.
– У меня по этой части тоже все схвачено, – напыжился уважаемый Магомед.
– Не сомневаюсь, но запас карман не тянет. Тем более, если в запасе у тебя такая фигура, как господин Шапошников.
– Ну, хорошо… А ты?
Сидящий на полу Хасан предпринял попытку затянуться сгоревшей до мундштука и давно погасшей папиросой, уронил окурок на пол и слабым голосом говорящего во сне человека невнятно пропел:
– Телевизор посмотрел, страшно разозлился, корреспондента застрелю – скажу, самоубился…
– Да он у вас гений, – сказал Якушев, укладывая в сумку свою аппаратуру. – Вы его берегите, правоверные, это же просто второй Омар Хайям!
Глава 14
Дело близилось к вечеру. В серовато-синих зимних сумерках уже зажглись фонари, и в сильном свете импортных ламп повышенной интенсивности снег под ними отливал теплым, но каким-то неестественным, мертвенным желтовато-оранжевым оттенком. Юрий загнал свою машину на стоянку перед телецентром, заглушил двигатель и, не давая себе времени на размышления, решительно полез из теплого салона на крепчающий вечерний морозец.
Морозец, впрочем, был так себе – градусов пять, никак не больше. Снег под ногами не хрустел, а беззвучно, рыхло раздавался в стороны, напоминая что-то хорошо знакомое с раннего детства, но неуловимое, ускользающее – приготовленную на пару пшенную кашу, а может быть, сырой песок на пологом речном берегу, у самой кромки воды, где так здорово лепить из него куличики, замки с башнями и подземными ходами, а также старинные крепости с валами, наполненными водой рвами, деревянными мостиками через них и, опять же, башнями…
К концу дня Юрий порядком вымотался – не столько физически, сколько морально, – и был изрядно раздражен. Поэтому ему стоило нечеловеческих усилий оставаться сосредоточенным и ни на секунду не отвести взгляд, когда у турникета он вместо пропуска протянул постовому милиционеру старую банковскую карточку.
Сержант посмотрел на карточку, на Юрия и снова на карточку. Якушев преисполнился крайне неприятной уверенности в том, что чертов мент сейчас спросит, все ли у него в порядке с головой, а то и вызовет подкрепление, но вместо этого сержант вернул ему карточку и буркнул:
– Проходите.
В его голосе сквозила легкая растерянность человека, не вполне осознающего свои действия – то есть осознающего, что делает что-то не то, но не понимающего, что именно. Якушев миновал его и двинулся через ярко освещенный вестибюль к лестнице, затылком чувствуя недоумевающий взгляд охранника. Но окрика так и не последовало, а это означало, что Юрий еще не до конца растерял полученные в учебном центре спецназа ГРУ навыки, доступные далеко не каждому даже из тех, кто прошел через мелкое сито жесткого, а порой и просто жестокого отбора.
Не без труда отыскав в лабиринте лестниц и коридоров помещения, арендуемые нужным ему телеканалом, он вошел в приемную генерального продюсера. У него было твердое намерение прорваться в кабинет любой ценой, но для начала он решил пустить пробный шар. Драка – последнее средство, особенно когда твой противник представляет собой не обделенную природными достоинствами, находящуюся в расцвете привлекательности особь противоположного пола. В этом случае, если только противник не носит под облегающей блузкой черный пояс по каратэ, драка может кончиться совсем не тем, с чего начиналась, а у Якушева на эти игры сейчас не было ни времени, ни желания.
– Здравствуйте, красавица, – проворковал он и, скосив глаза, прочел надпись на табличке, украшавшей собой дверь кабинета. – Скажите, а Вадим Викторович у себя?
Он изо всех сил старался не смотреть волком и вообще произвести благоприятное впечатление. Кажется, ему это удалось, чему немало способствовали рост, ширина плеч, мужественная угловатость подбородка и прочие бросающиеся в глаза элементы экстерьера – в том числе, несомненно, и белозубая улыбка, которая далась ему не без труда. Юрий слышал, что налаживанию контакта с секретаршами способствует также преподнесенный с соответствующими выражениями почтения шоколад, но по части подобных выражений он всегда был не силен, а в качестве подношения мог предложить разве что полтора кило пластита да полдесятка детонаторов – дар, с какой стороны на него ни глянь, весьма сомнительный.
– У себя, – мимолетно улыбнувшись в ответ, ответила секретарша. – Как вас представить?
Юрий очень хотел, но, честно говоря, не рассчитывал получить такой ответ. После всего, что произошло днем, этот ответ означал, что продюсер Лаврентьев либо полный идиот, либо не тот человек, который ему нужен. Второе, увы, представлялось куда более вероятным.
– Скажите, что я от Александра Борисовича, – пустил Юрий свой пробный шар.
Секретарша, которой это имя вряд ли что-то говорило, невозмутимо поднесла к уху трубку внутреннего телефона и, нажав наманикюренным пальчиком что-то у себя на пульте, интимным голоском сообщила:
– К вам человек от Александра Борисовича.
Она практически сразу положила трубку. Якушев напрягся, готовясь пройти в кабинет сквозь запертую дверь, а если понадобится, то и сквозь секретаршу. Но последняя удивила его, сделав приглашающий жест в сторону первой и переливчатым, как колокольчик, голоском прозвенев:
– Проходите, пожалуйста, вас ждут.
Юрий прошел. Миновав темный звукоизолирующий тамбур между двумя дверями, он очутился в просторном, обставленном в стиле хай-тек и изрядно захламленном какими-то папками, бумагами, скоросшивателями, вымпелами и сувенирами кабинете. За просторным столом в дальнем его конце, озаренный голубоватым свечением компьютерного монитора, восседал, настороженно таращась на Юрия через круглые стекла очков, темноволосый лысоватый гражданин довольно невзрачной наружности, мучительно кого-то напоминавший, – надо полагать, генеральный продюсер канала Вадим Викторович Лаврентьев собственной персоной.
Юрий пересек кабинет и без приглашения уселся за стол для совещаний, заняв из всех имеющихся в наличии стульев тот, что был ближе других к хозяйскому столу.
– Что-то случилось? – с тревогой в голосе спросил Лаврентьев.
Из этого вопроса, а также из того, что Юрия вообще впустили в кабинет, следовало, что с таинственным Александром Борисовичем он хорошо знаком. Впрочем, это еще могло оказаться просто глупым совпадением: мало ли в Москве людей с таким именем и отчеством?
– Это касается аварии на Ленинградке, в которой погибли ваши сотрудники, – наудачу пустил Якушев свой второй и последний пробный шар.
– Это ужасно! – воскликнул продюсер. – Просто ужасно! Такие молодые, талантливые ребята!
– Искренне соболезную, – сказал Юрий. – Так они снимали в том районе репортаж? А почему осветитель и оператор работали без корреспондента?
Лаврентьев мигом перестал страдать по поводу безвременной кончины своих подчиненных.
– Простите, – сказал он осторожно и выпрямился в кресле. – Я что-то не до конца понимаю, что, собственно… Что за вопрос? Разве он не в курсе? Он же сам…
– Кто – Александр Борисович?
– Ну, естест… Позвольте, кто вы такой?! – неожиданно вскинулся продюсер. – Кто вас сюда прислал?! Вы не от Томилина! Предъявите ваше удостоверение!
– Сядь, – сказал Юрий, предъявляя ему удостоверение конструкции Стечкина, – и закрой пасть. Говорить разрешаю только в ответ на мои вопросы, попытаешься вызвать охрану – завалю, как лося, и ничего мне за это не будет.
«Корреспондента застрелю – скажу, самоубился», – вспомнилось ему. Он все еще не мог не только поверить такой удаче, но и разобраться, удача это на самом деле, или он спит и видит сон, путаный и нереальный, как все сновидения. Если все это происходило наяву, перед ним действительно сидел идиот, клинический недоумок, у которого здравый смысл и инстинкт самосохранения существовали по отдельности, никак не согласуясь друг с другом. Он буквально на второй фразе выболтал фамилию загадочного Александра Борисовича, но это еще что!.. По сравнению с тем, что после явно насильственной гибели своих подчиненных, которую сам же публично назвал наглым и циничным преступлением, этот принципиальный и честный борец за свободу слова по-прежнему сидел в своем кабинете, а не драпал, сломя голову, на другой конец земного шара, его болтливость выглядела ничего не значащим пустячком.
– Скажи-ка мне, Лаврентьев, – вынимая из кармана и для пущего страху надевая на ствол пистолета глушитель, обратился к продюсеру Якушев, – ты в самом деле дурак, или мне это только кажется? Ты чего здесь ждешь – конца рабочего дня или смерти? Поверь, в твоем случае это абсолютно одно и то же.
– Я вас не понимаю, – пискнул Лаврентьев.
– Неудивительно, у тебя, как я погляжу, с соображаловкой туго. Странно, как это ты с задницей вместо головы в продюсеры выбился. Да еще в генеральные! То-то по твоему каналу смотреть нечего, хоть ты его вообще не включай… Знаешь, давай-ка ты сейчас встанешь и пересядешь вон на тот диванчик, подальше от кнопки вызова охраны. И мы с тобой мило, по-семейному потолкуем, пока твой драгоценный Томилин тебе говорилку не отстрелил. Ну, встал, живо!
Лаврентьев послушно поднялся из-за стола и переместился в угол кабинета, где стоял обтянутый темно-шоколадной кожей мягкий уголок. Здесь же имелся низенький столик, предназначенный, надо полагать, для распития различных напитков, от минеральной воды, кофе и чая до виски и ядреного пятидесятипятиградусного абсента.
Юрий прогулялся к дверям и запер их, чтобы ничье внезапное вторжение не нарушило их с господином Лаврентьевым тет-а-тет.
– Теперь рассказывай, – потребовал он, усаживаясь в кресло напротив продюсера. Кресло было мягкое, удобное, спрятанные внутри стеновых панелей батареи уютно пригревали, но у Юрия и в мыслях не было расслабиться под влиянием обстановки. Он находился там, где не имел права находиться, и делал вещи, на которые косо смотрит уголовное законодательство любой страны, какую только можно отыскать на политической карте мира. – Для начала объясни, кто такой Томилин, что тебя с ним связывает, и зачем ему понадобилась твоя съемочная группа.