Неизвестный гражданин оставался в кабинете минут десять, от силы пятнадцать, после чего удалился, мило попрощавшись с секретаршей. После его ухода Берий связался с ней по интеркому и велел себя не беспокоить и никого к себе не впускать. От предложенных чая и кофе он отказался наотрез, из чего секретарша сделала вывод, что шеф получил какие-то известия – либо очень хорошие, либо очень плохие – и намерен в одиночестве, без помех запить эти известия виски, бутылка которого, как было ей доподлинно известно, хранилась у него в тумбе письменного стола.
Примерно через сорок пять минут Берий вышел из кабинета в пальто, шапке и при портфеле. Виски от него действительно попахивало; он сказал, что должен ненадолго отлучиться, приказал секретарше держать оборону в приемной и вышел, подбрасывая на ладони брелок с ключом от машины. Больше она его не видела, из чего сделала логичный вывод, что шеф уже не вернется.
Куницыну показалось, что она говорит правду, но все же он счел своим долгом проверить все до конца и попросил разрешения одним глазком заглянуть в кабинет. Такое разрешение было ему дано, хотя секретарша не стала скрывать, что считает недоверие липового милиционера довольно-таки обидным. Поскольку ситуация начисто исключала возможность вступления с этой красоткой в более тесный контакт, Куницын ее обиду проигнорировал и осмотрел кабинет – не просто бросил беглый взгляд через порог, а прошелся по помещению, заглянув в каждый угол, в стенной шкаф и даже под стол. После этого выражение лица у секретарши сделалось уже откровенно пренебрежительным, но связываться с ней капитан не стал, тем более что это ее пренебрежение относилось не к нему, капитану ФСБ Куницыну, а к несуществующему майору милиции Коломийцу.
– Не знаю, товарищ полковник, – закончил свой доклад Куницын, – может, конечно, стоило побегать по этажам…
– Не стоило, – перебил его Александр Борисович и, в свою очередь, рассказал о том, кем, где и при каких обстоятельствах был найден и присвоен телефон Лаврентьева. Куницын торопливо открыл ноутбук и обнаружил, что мерцающая красная точка исчезла не только с парковки, но и со схемы города вообще, словно ее там никогда и не было. Все было ясно: новый владелец телефона оказался мужиком сообразительным и сразу выключил аппарат, а может быть, на всякий случай еще и вынул батарею. – А как выглядел тот человек, что приходил якобы от меня?
Куницын развел руками.
– Тоже странное дело, – сказал он. – Его никто не запомнил – ни охранник в вестибюле, ни секретарша. Помнит, что был, говорил с ней и даже показался симпатичным, а каков из себя, какого роста хотя бы, маленького или большого – не помнит, хоть ты ее на куски режь.
– А я тебе скажу, кто это был, – мрачно произнес полковник. – Эта сука, перец этот мутный – Якушев. Он это, больше некому. Потому его никто и не запомнил: в спецназе ГРУ, говорят, еще и не таким фокусам обучают. Что ж, один-один.
– В смысле? – не понял капитан.
– Теперь я все знаю про него, а он – про меня, – пояснил Томилин. – Это скверно, но – что делать, придется жить с тем, что есть. Значит, так, Евгений свет Андреевич. Лаврентьева ты мне из-под земли достань – в конце концов, это не Джеймс Бонд, по-настоящему прятаться он не умеет, наверняка зависнет у какой-нибудь бабы или еще где-то, где часто бывал раньше. Это первое. Второе: Спеца этого убрать, чтоб не отсвечивал. И третье… Этот твой засланный казачок еще на тебя работает?
– Куда ж он денется, – усмехнулся капитан.
– Тогда сделаем так…
Александр Борисович стал инструктировать капитана, испытывая при этом крайне неприятное чувство частичной утраты контроля над ситуацией. Он создал ее сам, приложив к этому массу усилий. Оставался последний рывок, но в том-то и беда, что делать его приходилось не по своей воле – не потому, что настал самый удобный момент, а потому, что вмешательство абсолютно постороннего человека, каким являлся Спец, ставило операцию под угрозу срыва и заставляло торопиться – скорей, скорей, пока не стало поздно! Действовать подобным образом полковник Томилин не любил и не хотел, но выбирать не приходилось, и именно это его все сильнее и сильнее беспокоило.
Глава 15
За стеной уже не пели и не слушали кавказскую музыку, но там все равно было шумно. Утром гостям уважаемого Магомеда позвонили из аэропорта и сообщили, что вылет их рейса назначен на сегодня. Звонили, разумеется, не служащие авиакомпании, а один из охранников Расулова, которые все это время поочередно мыкались в зале ожидания, неся круглосуточную вахту у электронного табло. Прибыть в аэропорт следовало не менее чем за два часа до вылета, чтобы успеть пройти регистрацию, сдать багаж и вдоволь потолкаться в магазине беспошлинной торговли на нейтральной территории. А поскольку полученное радостное известие нельзя было не отпраздновать, сборы за стеной теперь происходили в экстренном, прямо-таки пожарном порядке – там дробно топотали торопливые ноги, что-то со скрежетом передвигалось по полу, что-то падало, рассыпалось и, судя по звуку, даже раскатывалось в разные стороны. Ставшие до отвращения знакомыми голоса громко поминали то всемогущего аллаха, то его вечного оппонента; кто-то громко, на весь дом, выкрикивал: «Паспорт! Паспорт мой где, слушай, э?!» – как будто рассчитывая, что потерявшийся документ сам выползет на его зов из щели, в которую забился.
Юрий не без удовольствия вслушивался в эти звуки, неторопливо попивая зеленый чай и баюкая оцарапанный бок. Пуля пробороздила кожу, скользнула по ребру и ушла, как поется в песне, «в дальнейшее пространство», испортив куртку, свитер и футболку. Это произошло несколько дней назад в городе, когда Юрий шел к своей машине от дверей спортзала. Рядом с ним резко затормозила белая «шестерка» с тонированными стеклами. В салоне вовсю наяривала лезгинка, и Юрий выхватил пистолет раньше, чем медлительное сознание успело провести параллель между наблюдаемой картиной и обстоятельствами гибели подполковника Джафарова. Из «шестерки» дали очередь – судя по звуку, не из «Калашникова», а из штурмового автоматического пистолета типа «аграма», «ингрэма» или «узи». Припав на одно колено, Якушев открыл ответный огонь, прицельно разрядив всю обойму, и исклеванная пулями «шестерка» с выбитым стеклом спешно покинула место перестрелки, увозя на заднем сиденье стрелка – возможно, раненого, но, вероятнее всего, убитого наповал. Будь у Юрия время собраться с мыслями, он, быть может, воздержался от стрельбы на поражение. Но его застали врасплох, вынудив действовать, что называется, «на рефлексе», а его рефлексы были рефлексами опытного, вдоволь понюхавшего пороха солдата.
Тренировки, естественно, пришлось отменить, чем остались весьма недовольны как работодатели Юрия, так и разбитные холеные менеджеры, которых он обучал приемам самообороны и тонкостям поведения на фехтовальной дорожке. Юрий, напротив, расценил нападение как добрый знак. Полученная во время перестрелки у спортзала царапина свидетельствовала о признании его заслуг и была куда более ценной, чем дырка в шкуре, полученная во время самого героического и опасного, но спланированного кем-то другим штурма. Он мешал противнику с самого начала, а после визита в телецентр стал мешать еще сильнее. Теперь его расценивали как реальную угрозу, потому и попытались убрать, а это, при всех создаваемых таким положением вещей неудобствах, было лестно: не каждому удается заставить суетиться и с бухты-барахты предпринимать необдуманные шаги целого полковника ФСБ!
Кроме того, это было еще и довольно удобно. Теперь Юрий мог с чистой совестью лежать на здоровом боку в отведенных Расуловым апартаментах и круглосуточно присматривать за его гостями. Несмотря на фиаско при встрече в аэропорту, когда в багаже кавказцев не удалось обнаружить ничего подозрительного, Якушев по-прежнему был уверен, что планы полковника Томилина каким-то образом связаны с ними. Учитывая интерес добрейшего Александра Борисовича к юному Магомету Евлоеву, можно было в общих чертах предположить, что это за планы, и Юрий очень надеялся, что ему удастся эти планы нарушить.
В дверь постучали. Юрий крикнул: «Войдите!», и в комнату заглянул начкар Иса Ругоев.
– Отдыхаешь, уважаемый? – спросил он.
– Как видишь, – отсалютовав ему чашкой с чаем, ответил Юрий. Он полулежал на диване, опираясь на локоть, перед включенным телевизором; в вырезе расстегнутой рубашки свежо белела тугая марлевая повязка, около дивана стояли домашние шлепанцы, и в целом Якушев производил именно то впечатление, которое изо всех сил стремился создать. Перед Исой возлежал на мягких подушках этакий почивающий на лаврах герой, решивший, что, заработав пустяковое ранение, сполна отплатил уважаемому Магомеду за гостеприимство, сделал все, что было в его силах и получил полное право бездельничать на хозяйских харчах.
– Я зашел спросить, не нужно ли тебе чего-нибудь, – вежливо сообщил Иса. – Мы с Аманом помогаем гостям уважаемого Магомеда с вещами, а когда закончим, можем принести все, чего ты пожелаешь.
– Рахмат, Иса, – отказался Якушев. – Меня что-то клонит в сон, так что я, пожалуй, подремлю. Так мои соседи уезжают? Жаль, я к ним почти привык. Они веселые люди, мне будет их не хватать.
– Ничего не поделаешь, дорогой, – с дипломатичностью, ясно указывающей на то, что деланное сожаление Якушева его не обмануло, ответил начкар. – Так оно обычно и бывает: люди уходят именно тогда, когда ты к ним уже привык и начинаешь находить их общество приятным. Такова жизнь!
– Да уж, – сказал Юрий и увеличил громкость телевизора.
Поняв намек, Иса молча скрылся за дверью. Юрий снова уменьшил громкость, прислушиваясь к тому, что происходило в коридоре. Там шаркали подошвы и гомонили голоса; кто-то из гостей выразил желание попрощаться с соседом, на что голос Исы ответил, что дорогой гость уважаемого Магомеда намеревался вздремнуть и, очевидно, в данный момент уже осуществляет это намерение. Юрий старался не демонстрировать охране и домочадцам Расулова свои познания в их языке; не подозревая, что его не только слышат, но и отлично понимают, Иса сопроводил свое сообщение кратким, но выразительным комментарием, который от души позабавил Якушева.