Иса зачем-то наклонился к открытой дверце, а затем, резко выпрямившись, нашел глазами Юрия. Мимо, с плеском и шорохом разбрызгивая слякоть, проехал автомобиль, и Якушев не услышал того, что кричал ему начальник караула.
– Что? – крикнул он, когда стало не так шумно.
– Радио! Радио включи! – повторил Иса.
Голос у него был такой, что Юрий воздержался от дальнейших вопросов. Открыв дверцу, он боком присел на сиденье и включил приемник.
– …экстренное сообщение, – вырвался из динамиков напряженный голос диктора. – Полчаса назад в зале прибытия пассажиров столичного аэропорта Домодедово произошел мощный взрыв. По предварительным данным, взрывное устройство привел в действие террорист-смертник. На месте взрыва работают медики и спасатели; есть информация о человеческих жертвах, точное число которых пока неизвестно…
– Обвел, сука, – сквозь стиснутые зубы процедил Юрий и выключил радио.
Он затруднился бы ответить, кого именно имеет в виду. Еще пару часов назад он был уверен, что имеет дело с инсценировкой, с тщательно организованной подставой, направленной на то, чтобы снять Магомеда Расулова с политической шахматной доски. В эту схему фигура полковника ФСБ Томилина вписывалась прямо-таки идеально. Найденный в гостевом домике план пассажирского терминала немного сбил его с толку, но уже здесь, в Шереметьево, Юрий сообразил, что никакого взрыва, вероятнее всего, полковник не планировал. Что он, наверное, планировал, так это задержать здесь, в аэропорту ни о чем не подозревающего Магомета Евлоева с несколькими килограммами взрывчатки. Пластит, спрятанный в квартире Якушева, и обнаруженный при обыске в доме Расулова план пассажирского терминала должны были стать уликами в будущем уголовном деле. Вероятно, кто-то успел предупредить полковника о том, что Юрий обнаружил план раньше времени, и операцию отменили.
Так он думал буквально две минуты назад, до того, как услышал сообщение по радио. Что думать теперь, он просто не знал. В то, что действующий полковник ФСБ организовал масштабный террористический акт, да не в стане потенциального противника, а в Москве, верилось с трудом, но других версий у Юрия пока не было. Он даже не знал, связан ли взрыв в Домодедово с этим делом, или это просто совпадение.
К своему большому сожалению, поверить в такое совпадение Юрий Якушев не мог, как бы ему этого ни хотелось.
Постучав в дверь и дождавшись ответа, Аман Муразов повернул ручку и переступил порог хозяйского кабинета.
Магомед Расулов сидел за столом, развернувшись вместе с креслом к телевизору, боком к двери. По телевизору опять показывали репортаж из Домодедовского аэропорта. Когда Аман вошел, на экране как раз демонстрировалась запись камеры наблюдения, запечатлевшая момент взрыва – мутное, нечеткое черно-белое изображение, не производящее особенного впечатления, если не знать, что там было на самом деле.
Расулов выключил телевизор и повернулся лицом к Аману.
– Проходи, дорогой, – сказал он, указывая на кресло перед столом, – присаживайся. Что делается, а! Столько людей погибло! А хуже всего, что пропал молодой Магомет. Его повсюду ищут и не могут найти, и меня терзают дурные предчувствия: я боюсь, что он связался с плохой компанией. С очень плохой! Ты меня понимаешь?
– Да, уважаемый, – склонил голову в знак полного согласия Аман. У него были точно такие же предчувствия, с недавних пор переросшие в почти стопроцентную уверенность. – На все воля великого аллаха, нам же остается лишь уповать на его милость.
– Аллах помогает тем, кто не сидит сложа руки, – заметил Расулов. – Но я позвал тебя не затем, чтобы спорить о том, что не дано постичь нам, простым смертным. Дела наши оставляют желать лучшего, и я хотел бы послушать тебя. Рассказывай, Аман.
– О чем, уважаемый?
– Как твоя семья, например. У них все хорошо?
Аман едва заметно вздрогнул.
– Да, – солгал он. – Рахмат, уважаемый, все хорошо. Хвала аллаху, все здоровы и молятся о твоем благополучии.
– Ты больше ничего не хочешь о них рассказать? – спросил Расулов.
Аман Муразов испытал ощущение падения, настолько неожиданное и сильное, что ему пришлось обеими руками вцепиться в сиденье кресла.
– Мне нечего рассказать, уважаемый Магомед, – сказал он, с тоской и унынием понимая, что этот разговор затеян неспроста.
– Думаю, это правда, – сказал Расулов. – Тебе нечего о них рассказать, потому что ты о них ничего не знаешь. Не знаешь потому, что уже давно не звонил домой. Верно?
– С чего ты взял, уважаемый? – запротестовал Аман.
– Хорошо, – помолчав, сдержанно произнес Расулов. – Если не хочешь говорить сам, послушай меня. В этом доме, как недавно выяснилось, полным-полно скрытых микрофонов. Посторонний сюда забраться не мог, значит, их установил кто-то из охраны или обслуживающего персонала. Кто – вот вопрос! Я доверял каждому из вас, как самому себе, я любил вас, как братьев, и никого не мог заподозрить в предательстве. Но микрофоны… – Он наклонился, по плечо запустив руку под стол, пошарил там и, выпрямившись, показал Аману лежащую на ладони круглую алюминиевую блестку. – Видишь? Его сюда кто-то установил, и это был не я. Потом стало известно, что за мной следит не кто-то из моих врагов, а ФСБ. Тогда я подумал, что они могли завербовать одного из моих людей, взяв в заложники его семью и шантажируя его этим.
– Да, – сказал Аман, – это единственный способ.
– Вот и я так подумал. Но я не мог позвонить в Махачкалу и навести справки о родственниках моих людей, потому что знал: телефоны прослушиваются, и хозяева предателя узнают о моих действиях раньше, чем я пойму, кто он, этот несчастный. Ты следишь за ходом моих мыслей, Аман?
– Да, уважаемый.
– Я долго ломал голову над этой проблемой, а однажды утром проснулся и понял: я просто старый ишак. Все мы слишком привыкли к новомодным благам цивилизации, к этим игрушкам, которые помещаются в карман и превращают нас в баранов на длинной привязи. – Он пренебрежительно кивнул в сторону лежащего на краю стола мобильного телефона. – У нас есть кое-какие деньги, и мы многое можем себе позволить: ездить на машине, не выходя из дома получать из интернета любую информацию и делать звонки в любую точку планеты, сидя дома на диване и даже лежа в ванне. Мы перестали ездить в общественном транспорте, и нам уже кажется, что его не существует – по крайней мере, он не для нас. Когда ты последний раз заходил на почту, Аман? А между тем она продолжает работать, как и переговорные пункты. Когда я об этом вспомнил, остальное не составило труда. Я поехал в магазин, купил новую одежду, в которой гарантированно не было микрофонов, и переоделся прямо там, в примерочной. Потом велел Абдулу отвезти себя к станции метро, спустился под землю и успел сесть в поезд раньше, чем те, кто повсюду ездил за мной по пятам, поняли, что происходит. Вышел на первой попавшейся станции, нашел междугородный переговорный пункт, позвонил в Махачкалу и попросил знакомого полковника милиции разузнать, все ли в порядке с родственниками тех, кто уехал со мной в Москву.
Аман встал, низко склонив голову.
– У меня не было выбора, – глухо произнес он.
Дверь негромко стукнула, впустив в кабинет Ису Ругоева. Ничего не говоря, начальник караула остановился у порога, сложив на животе руки, в одной из которых был пистолет. Расулов сделал знак, и Иса, помедлив, спрятал оружие в наплечную кобуру.
– У тебя был выбор, Аман, – сказал Магомед Расулов, со смесью брезгливости и сочувствия глядя снизу вверх на предателя. – И, чтобы узнать об этом, достаточно было просто чуточку пошевелить мозгами. Да будет тебе известно, что твою семью никто и пальцем не трогал! Они спокойно сидят дома и гадают, почему ты перестал им звонить, а твой брат даже собрался приехать сюда, чтобы выяснить, что с тобой стряслось. Тебя обманули, как малолетнего ребенка, Аман. И теперь я спрашиваю: что мне с тобой делать?
– Прошу тебя о великой милости, уважаемый Магомед, – не поднимая головы, глухо проговорил Муразов, – убей меня, но не трогай моих родных.
– Твоя смерть никого не вернет назад и ничего не исправит, – сказал Расулов. – Я никому не стану рассказывать о твоем предательстве, дабы не запятнать позором твою ни в чем не повинную семью. Но тебе больше нет места под моей крышей. Ты уйдешь, Аман, и сам решишь, что с собой делать. Но раньше я намерен прояснить в этой темной истории кое-какие моменты, и ты мне в этом поможешь. Прежде всего, меня интересует твой куратор…
– Я убью этого шакала, клянусь!
– Не раньше, чем он скажет все, что ему известно о причинах слежки за мной и взрыве в аэропорту, – спокойно уточнил Расулов. – Я почти уверен, что одно тесно связано с другим, но, как говорят русские, «почти» не считается, особенно в таком серьезном деле, как это. Ты поможешь ему, Иса. Вы привыкли работать в паре…
– Э!.. – с горечью воскликнул начальник караула, вложив в это короткое междометие бездну переполнявших его чувств.
– Это приказ, – металлическим голосом произнес Расулов. – Я хочу, чтобы не позднее завтрашнего утра диктофонная запись допроса и собственноручно подписанные показания этого человека лежали на моем столе. Что будет с ним, меня не интересует. Вы свободны. Прощай, Аман. Мы больше не увидимся, и не попадайся мне на глаза – я боюсь не сдержаться и все-таки испачкать об тебя руки. Отдай Исе пистолет, и ступайте. Я хочу побыть один, мне надо подумать.
Глава 17
Дорога серой лентой сухого асфальта с монотонным гулом ложилась под колеса. Она была похожа на холодную реку в белых берегах, на широкую трещину в приполярном ледяном поле или на оставленный мощным атомным ледоколом проход в арктических льдах. Тугие шлепки и удары шин об ее неровности напоминали плеск мелкой речной волны в днище мчащейся на большой скорости моторной лодки, и, если чуточку напрячь воображение, можно было сочинить целую историю об опасных приключениях в суровых северных широтах с собой в главной роли. Но Александру Борисовичу Томилину было не до романтических фантазий, тем более что ему незачем было отправляться куда-то к черту на рога в поисках приключений – их ему с избытком хватало здесь, в Москве.