Короткий зимний день клонился к вечеру. Из-за низкой облачности даже полуденный свет казался сумеречным, а сейчас, в четвертом часу пополудни, уже начало по-настоящему смеркаться. Снова пошел снег, и полковник включил фары. Сквозь частую кисею мельтешащих перед ветровым стеклом хлопьев изредка подслеповато и мрачно посверкивали фары немногочисленных встречных машин. Полковник возвращался в Москву из загородного дома своего шефа, генерал-майора Бочкарева, куда был вызван для чертовски неприятного разговора, кончившегося, впрочем, вполне благополучно. Правда, благополучие это было условным, промежуточным и изобиловало массой оговорок, всяческих «но» и «если», однако, с учетом обстоятельств, даже такой результат можно было считать большой удачей.
Бочкарев, чтоб ему пусто было, в очередной раз доказал, что он не дурак, и продемонстрировал свою вошедшую в поговорки проницательность. Как выяснилось в ходе исторической беседы под треск огня в закопченном камине и не лишенные приятности звуки, извлекаемые госпожой генеральшей из установленного на втором этаже концертного рояля, его превосходительство свято следовал поговорке «доверяй, но проверяй» и не обошел деятельность полковника Томилина самым пристальным вниманием. Продемонстрировав отличную информированность, господин генерал прямо и недвусмысленно указал Александру Борисовичу на ряд ошибок, допущенных им в ходе разработки и проведения операции по дискредитации Магомеда Расулова. Самой главной ошибкой полковника Томилина, по мнению генерала Бочкарева, было то, что он вообще родился на свет; вторым по значимости просчетом Андрей Васильевич считал поступление Томилина на службу в ФСБ; все прочее по сравнению с этими основополагающими, фундаментальными ляпами представлялось ему сущими пустяками. Взрыв в Домодедово, унесший десятки человеческих жизней, господин генерал назвал стрельбой из пушки по воробьям; от его внимания не укрылся и тайный карьерный замысел полковника, вызвавший у него пренебрежительно-насмешливую реакцию: куда ты лезешь, дурашка, подрасти сперва!
К сожалению, во многом его превосходительство был прав. Томилину удалось переиграть противника, ловко пустив Спеца по ложному следу, однако на этом его удача кончилась. Взрыв в Домодедово не принес желаемого результата, поскольку обвинить в его организации Магомеда Расулова не удалось. Проведенный по горячим следам обыск в квартире Якушева превратился в самый настоящий фарс. Сначала вместо ожидаемых кавказцев, которым можно было бы пришить соучастие в подготовке диверсии, в квартире обнаружился хозяин – одетый в испачканные клеем и известкой тренировочные брюки и линялый десантный тельник, он спокойно клеил обои в прихожей. Он не отрицал, что нанял для ремонта квартиры бригаду гастарбайтеров, которых, по его словам, еще неделю назад прогнал прочь, не удовлетворенный качеством их работы. Против обыска этот наглец не возразил ни единым словом; напротив, он был сама готовность к сотрудничеству и буквально рвался оказать компетентным органам посильную помощь в раскрытии очередного злодеяния исламских террористов. «Мало мы их давили!» – объявил он во всеуслышание, встретив полное понимание и поддержку у своих соседей, привлеченных в качестве понятых.
Возглавлявший группу капитан Куницын лично осмотрел вентиляционную отдушину в кухне и без труда обнаружил там сделанную полковником Томилиным закладку. Стоя на стуле, он на глазах у затаивших дыхание понятых извлек из вентиляции уже успевший порядком запылиться полиэтиленовый пакет. «Вот сволочи! – прокомментировал это событие Якушев. – А я гадаю, с чего это у меня вентиляция так плохо тянет!»
Не обращая на болтовню этого обреченного клоуна внимания, Куницын торжественно водрузил пакет на стол, подозвал понятых и, призвав их к повышенному вниманию, осторожно развернул свою находку. К его удивлению, в пакете вместо пластиковой взрывчатки и горсти детонаторов обнаружился завернутый в кусок оберточной бумаги обломок кирпича. При виде того, что было нарисовано на бумаге, пожилая соседка Якушева по подъезду воскликнула: «Фу!» – и, прикрыв глаза ладонью, спешно покинула кухню, а второй понятой, явный выпивоха из соседнего подъезда, разразился до неприличия громким ржанием.
Предъявленную ему фотографию Магомета Евлоева Якушев опознал, но по поводу того, что нанять дагестанскую бригаду ему якобы посоветовал Расулов, только развел руками: да кто вам такое сказал?! Я их нанял по объявлению в газете; что за газета, не помню, хоть убейте, а куда она подевалась, даже и не спрашивайте: куда, по-вашему, может подеваться газета месячной давности в квартире, где идет ремонт? Да куда угодно!
Словом, коллеги Магомета Евлоева как в воду канули, и доказать их связь с Расуловым не представлялось возможным. Инкриминировать Якушеву было нечего, и, выслушав доклад Куницына о неудачном обыске, полковник Томилин остро пожалел о том, что после первого неудачного покушения, в ходе которого был убит лейтенант Харченко, отменил приказ о ликвидации Спеца. Ему тогда показалось, что Якушев принесет больше пользы для дела в роли пособника террористов, чем их жертвы; он сделал ставку на спрятанный в вентиляции пакет и проиграл.
По мнению генерала Бочкарева, на этом Александру Борисовичу следовало бы остановиться и, пока позволяло время, поискать другого козла отпущения. Теперь, когда все его козыри уже легли на стол и были бесславно сброшены в отбой, полковник склонялся к такому же мнению. Но в тот момент понесенное поражение показалось ему хоть и достаточно досадным, но все-таки частным, единичным явлением. Проигранное сражение не означает провала всей военной кампании; он свято в это верил и потому, вооружившись должным образом отредактированной записью предсмертного телевизионного интервью Магомета Евлоева, попер напролом, попытавшись взять штурмом особняк Расулова.
То, что задумывалось как полноценный штурм, тоже превратилось в странное действо, со стороны подозрительно напоминавшее фарс. Александр Борисович очень рассчитывал на сопротивление, при первых признаках которого спецназу был отдан приказ стрелять на поражение. Но сопротивления как такового никто не оказал; группа беспрепятственно проникла во двор, а затем и в дом, где неожиданно оказалась лицом к лицу с многочисленной, вооруженной до зубов и закованной в гибкую кевларовую броню охраной депутата верхней палаты Государственной Думы, а по совместительству миллионера Игоря Шапошникова. Каким образом этим профессиональным воякам удалось незаметно проникнуть в находящийся под круглосуточным наблюдением дом, оставалось только гадать. Но они были там, и, натолкнувшись на эту преграду, полковник слегка растерялся: вступать в открытый бой с таким противником было смерти подобно, тем более что он со своими спецназовцами находился тут на свой страх и риск, без санкции руководства, не говоря уже о таких мелочах, как выданный прокурором ордер.
Впрочем, до стрельбы дело так и не дошло. Начальник охраны Шапошникова проявил должное уважение к удостоверению полковника ФСБ Томилина и беспрепятственно пропустил его в кабинет Расулова. Здесь Александра Борисовича поджидал еще один сюрприз: Расулов, как выяснилось, принимал гостей, в числе которых был не только сам господин Шапошников, но и два его адвоката, которые, если и проигрывали когда-либо дела в суде, так разве что на заре карьеры, в легендарную эпоху, ныне именуемую лихими девяностыми. Личный адвокат Расулова тоже был тут как тут, а на уютном диванчике в углу кабинета, со стаканом бренди в одной руке и дымящейся сигарой в другой, обнаружился ведущий политический обозреватель одного из федеральных телеканалов.
Очутившись с глазу на глаз с этой сворой, полковник был вынужден уже не столько требовать объяснений, сколько давать их сам. Господа адвокаты изъявили недвусмысленное желание вызвать его в суд и там выпотрошить, приготовить и употребить в пищу на глазах у пораженной публики, а господин политический обозреватель вызвался сделать этот процесс достоянием как можно более широких масс российской и даже мировой общественности. Один лишь Расулов проявил к полковнику снисхождение: улыбаясь печально и покровительственно – дескать, в такое трудное время каждый, кому небезразлична судьба его народа, обязан сотрудничать с властями, даже если от их лица выступает явный баран, – он любезно согласился ответить на все вопросы Александра Борисовича – ответить, понятное дело, тут, на месте, а не в допросной камере следственного изолятора, где ему, уважаемому человеку и законопослушному гражданину, ровным счетом нечего делать. Нечего и говорить, что спустя каких-нибудь двадцать минут полковник Томилин со всей своей ратью несолоно хлебавши отбыл восвояси.
В тот же день, терзаясь дурными присутствиями, он доложил о своих незавидных достижениях руководству в лице генерала Бочкарева. Руководство лаконично ответило: «Ясно», – и с грохотом швырнуло трубку, а уже на следующее утро премьер-министр России выступил с заявлением, что взрыв в Домодедово был актом «анархического терроризма». Записанное полковником предсмертное интервью шахида Евлоева было показано по телевидению; именно после этого сюжета генерал Бочкарев и вызвал Александра Борисовича к себе для исторического разговора.
«Дров ты наломал столько, – сказал его превосходительство, глядя в камин, где плясало, с треском пожирая березовые поленья, рыжее пламя, – что я теперь даже и не знаю, как с тобой поступить. В связи с твоей деятельностью наверху возникло множество вопросов. И, что самое парадоксальное, это вопросы не к тебе, а к людям с большими звездами на погонах. Я вот, лично, никак не пойму: то ли ты дурак и неумеха, то ли такой пройдоха, что тебе палец в рот не клади. Ведь, казалось бы, провалился, опозорился по всем статьям: Расулова не свалил, телевизионщика этого своего, Лаврентьева, упустил, Спец – никто, пустое место, старшина запаса! – сделал тебя, как мальчишку… Казалось бы, скомкать тебя, как использованную салфетку, да и выкинуть в мусор. Ан не тут-то было! Тронь тебя – такое всплывет, что писаки с депутатами от нашей конторы камня на камне не оставят. И, опять же, в Кремле тебя хвалят: личность смертника ус