тановил, вывел коллег на кавказский след… Кто же это, говорят, у вас там такой энергичный да оперативный? Не засиделся ли он, говорят, в полковниках? Нынче время такое, что грамотную, инициативную молодежь надо активно продвигать, давать ей дорогу… А ты ведь, как я понимаю, именно этого и добивался. Ну и что с тобой таким прикажешь делать?»
Уже догадываясь, к чему клонит его превосходительство, полковник предпочел воздержаться от ответа. Поражение буквально на глазах оборачивалось победой, и, оглядываясь назад, Александр Борисович понимал: все просто не могло бы сложиться удачнее, даже если бы шло по разработанному им плану.
«В общем, генералом ты будешь, – подтверждая его догадку, сообщил Бочкарев. – Пока что все идет именно к этому, и я не стану препятствовать естественному ходу вещей, хотя по делам твоим причитается тебе расстрельный коридор в тюремном подвале, а вовсе не генеральский кабинет. И поставят тебя, вероятнее всего, именно туда, куда ты метишь – заведовать безопасностью на воздушном транспорте. Только помни: на вопросы, о которых я только что говорил, придется отвечать не кому-то, а тебе. И, если хоть один из ответов меня не устроит, информация о твоих художествах ляжет на соответствующий стол. Ты у меня в кулаке, я нахожу это выгодным для себя, и только от тебя зависит, как долго продлится твое благоденствие. Попробуешь брыкаться – уничтожу. Но ты ведь не дурак, чтобы брыкаться, верно? Поработаем рука об руку, к обоюдной выгоде и пользе для нашего общего дела…»
Снегопад прекратился, видимость улучшилась, и Александр Борисович увеличил скорость. Над западным краем горизонта догорала полоска заката. Пылающий красным огнем разрыв в тучах выглядел как сочащийся кровью след сабельного удара; без пяти минут генерал Томилин вел машину прямо на закат, медленно погружающийся в море облаков багровый шар слепил глаза, и ему пришлось надеть солнцезащитные очки. Сознавать, что тебя держат в кулаке и в любую секунду могут раздавить, было неприятно; Александр Борисович не собирался долго терпеть такое положение вещей, но пока что думать о том, как разделаться с Бочкаревым, было рано, и он стал мысленно репетировать предстоящий разговор с Асташовым.
С момента взрыва они всего один раз поговорили по телефону. Господин чиновник отреагировал на произошедшее вполне ожидаемо: он перетрусил до полусмерти и, с ходу обозвав Томилина маньяком, прервал соединение. Александр Борисович не стал его донимать: Асташову нужно было время, чтобы успокоиться и оценить плоды, которые принесло ему лично организованное полковником массовое смертоубийство. Судя по информации, поступавшей из министерства транспорта, плоды таки были, и притом ощутимые, так что к этому времени друг Ига должен был уже поостыть и начать испытывать не ужас перед тем, во что его втянул школьный приятель, а осторожную благодарность к упомянутому приятелю. Последнее чувство Александр Борисович рассчитывал хорошенько подогреть, дав Сташке прослушать ту самую запись, над переделкой которой недавно прокорпел несколько долгих часов. Запись получилась похлеще той, в которой фигурировал юный смертник Евлоев, и со стопроцентной гарантией должна была пробудить невиданную щедрость в скупом, как все чинуши, с детства отличавшемся повышенной жадностью Асташове.
Малиновый краешек солнечного диска утонул в облачном море. Сразу стало темнее, и Александр Борисович снял солнцезащитные очки. Небо над уже недалекой Москвой прощально розовело, просвет в тучах прямо на глазах становился уже, закатный свет мерк, затухал. Двигатель ровно гудел под капотом, дорога пела свою монотонную песню, и под эти убаюкивающие звуки полковник Томилин окончательно успокоился, уверив себя в том, что удача по-прежнему на его стороне. Ответить на вопросы? Да пожалуйста, сколько угодно! Пара-тройка трупов, в одном из которых непременно должен быть опознан Якушев, один или два сломленных шантажом и пытками кавказца, которые согласятся дать нужные показания, умело составленный рапорт – возможно, тоже не один, – и дело в шляпе. Главное, что после сделанных первыми лицами государства официальных заявлений события и впредь будут развиваться в нужном Александру Борисовичу направлении. Позиция Кремля и руководства ФСБ проложила для этой реки прямое, глубокое, одетое в сталь и бетон русло, из которого она уже не вырвется. Значит, все будет хорошо, несмотря ни на что.
Да уж, несмотря ни на что… Томилин криво усмехнулся, вспомнив о вчерашнем происшествии, поставившем жирную точку в истории существования группы капитана Куницына. Первым погиб лейтенант Харченко, убитый Якушевым наповал во время перестрелки около спортзала. А позавчера Куницын и старший лейтенант Крайнов, отправленные Томилиным, чтобы ликвидировать завербованного охранника Расулова, перестали выходить на связь. Их трупы нашли через сутки в сгоревшей дотла «пятерке» на обочине загородного шоссе, и опознать их удалось только по номерам табельных пистолетов да по зубным пломбам. Прибывшие на место происшествия спасатели с уверенностью утверждали, что причиной трагедии стала неисправность газового оборудования старого драндулета, но полковник Томилин догадывался, чья это работа. Впрочем, оспаривать официальную версию он не стал, поскольку она его вполне устраивала. Теперь в живых не осталось никого из исполнителей; все, чего может с перепугу наговорить о нем Асташов – просто бездоказательная трепотня, Бочкарев будет помалкивать, потому что ему это выгодно, а разобраться с Расуловым и Якушевым он еще успеет. Уж будьте уверены! Запланированного блицкрига не получилось, но что с того? Значит, воевать придется по всем правилам – медленно, методично и, как заведено у русских, до победного конца…
За этими мыслями он и не заметил, как стрелка спидометра подобралась к отметке «140». Машина шла легко и идеально слушалась руля, покрытый белесыми соляными разводами асфальт под колесами был сухим и ровным. Впереди показалось отмеченное косыми красно-белыми полосками бетонное ограждение моста и дорожный знак с названием тихой подмосковной речки. Дорогу с двух сторон обступили голые приречные кусты, с обочины тяжело поднялась и, лениво взмахивая крыльями, полетела куда-то на юго-восток вспугнутая приближением машины ворона. Колеса с характерным звуком ударились о сглаженный асфальтом выступ бетонной плиты мостового перекрытия; полковник потянулся за сигаретами, и в это мгновение со стороны правого переднего колеса послышался громкий, похожий на выстрел хлопок.
Машину стремительно и неудержимо повело вправо. Скорость была чересчур велика, все происходило слишком быстро; Томилин резко вывернул руль, взбесившийся внедорожник опасно занесло, он с силой ударился правым задним колесом об ограждавший пешеходную дорожку высокий бордюр, тяжело подпрыгнул, на лету переворачиваясь на бок, с грохотом и лязгом рухнул на пешеходную дорожку, проломил крышей бетонные перила и на мгновение замер в шатком равновесии над закованной в ледяную броню водой. Потом раздался протяжный скрежет, и машина медленно, будто нехотя, кувыркнулась с моста. Послышался новый удар, ветровое стекло разлетелось вдребезги и хлынуло в салон каскадом мелких, похожих на ледяную крошку призм. Лед треснул и проломился, серые льдины раздались в стороны, становясь на ребро под тяжестью медленно погружающейся в полынью машины. Темная зеленовато-коричневая вода бурно вскипела, выплескиваясь на лед под напором вытесняемого из салона воздуха. Касаясь раскаленного металла двигателя и выхлопной трубы, она злобно шипела, превращаясь в пахнущий железом, бензином и маслом пар.
По мосту проскочила машина. Она двигалась со стороны Москвы; водитель увидел проломленные перила на противоположной стороне моста, но того, что происходило внизу, он увидеть не мог – да и, положа руку на сердце, не особенно хотел.
Над окутанной паром черной поверхностью полыньи в последний раз мелькнули лениво вращающиеся колеса со светлыми крапинками стальных шипов. Потом беспокойная вода сомкнулась над тонущей машиной, из глубины вырвалось еще несколько крупных пузырей, и вода начала успокаиваться. Прошло не меньше десяти долгих секунд, прежде чем она снова расступилась, и на поверхность, расталкивая обломки льдин и со свистом втягивая воздух широко разинутым ртом, вынырнул полковник Томилин.
Кашляя и отплевываясь, он с трудом подплыл к краю полыньи и вцепился в него коченеющими пальцами. Становилось все темнее, мороз усиливался; вокруг не было ни души, и разнесшийся над замерзшей равниной хриплый крик о помощи прозвучал ненужно и жалко, как карканье замерзающей на лету вороны. Скрипя зубами от натуги, Александр Борисович попытался подтянуться и втащить себя на лед. Руки соскользнули с гладкой ледяной поверхности, намокшая, ставшая тяжелой, как свинцовый панцирь, одежда потянула назад; полковник с плеском погрузился в воду и ушел в нее с головой.
Когда он снова вынырнул, на краю полыньи кто-то стоял.
– Помоги… те… – выплюнув воду, с трудом прохрипел он.
Ему протянули какой-то темный продолговатый предмет, и Томилин вцепился в него обеими руками. Вместо ожидаемого дерева пальцы ощутили стылый металл, и до Александра Борисовича дошло, что он держится за удлиненный толстым глушителем вороненый ствол автоматической винтовки. Выше блестела, отливая красным, широкая линза мощного телескопического прицела, а еще выше, недосягаемое, как луна, маячило расплывчатое пятно человеческого лица.
– Тяни! – взмолился Томилин. Страшная догадка была тут как тут, но он все еще пытался игнорировать очевидное, уверяя себя, что на него набрел случайно оказавшийся поблизости охотник.
– Кто еще, кроме тебя, знает все о взрыве в Домодедово? – спросил человек с винтовкой.
Томилин заскрипел зубами в бессильной ярости. Он еще ни разу не встречался с Якушевым лицом к лицу, но так часто слышал его записанный аппаратурой прослушивания голос, что просто не мог ошибиться.
– Сука! – плачущим голосом выкрикнул он.
– Не сомневаюсь, – прозвучало в ответ. – Но это эпитет, а мне нужна более конкретная информация: имена, фамилии, звания, должности…