ся оперативных мероприятиях по его задержанию, а знакомство Якушева с вами, товарищ полковник, прямо указывало на вас как на источник этой информации – возможно и даже скорее всего, невольный, но все же…
– М-да, – сказал Басалыгин. – Ну-ну, и что дальше? Пока все получается довольно гладко. Полковник милиции Басалыгин сливает информацию об избежавших справедливого наказания преступниках чокнутому отставному спецназовцу, а тот вершит суд и расправу. Полковника можно с чистой совестью гнать из органов и возбуждать против него уголовное дело, маньяка – на пожизненное… Не понимаю, что тебя не устраивает.
– Слишком уж все это гладко, Павел Макарович, – сказал Молоканов. – Во-первых, ссора и угрозы в адрес Парамонова говорят о том, что убийство было совершено спонтанно, а это для Зулуса несвойственно. А если он действовал обдуманно, по тщательно разработанному плану, зачем было себя выдавать, принародно обещая оторвать Парамонову голову? Тут высказывалось мнение, – он хмуро покосился на Щеглова, – что Якушев сделал это нарочно, чтобы отвести от себя подозрение. Ну, дескать, серийный убийца никогда бы так не поступил: сначала угрожал человеку на глазах у множества свидетелей, потом убил, а потом спокойно отправился домой, лег спать и спал до прибытия группы захвата… Но такая маскировка была ни к чему, его и так никто ни в чем не подозревал, мы даже не знали об его существовании, а для вас, товарищ полковник, он был просто старым знакомым, боевым товарищем, не имеющим никакого отношения к сфере ваших профессиональных интересов. Далее, обыск на квартире Якушева оказался безрезультатным, а от дачи признательных показаний подозреваемый отказался. Никаких доказательств его причастности к убийству Парамонова, не говоря уже обо всех остальных, нам обнаружить не удалось – по крайней мере, пока. Более того, когда я во время допроса предъявил подозреваемому найденную на месте преступления пулю, он с явным и, по-моему, неподдельным облегчением заявил, что хочет добровольно сдать винтовку. Винтовка была обнаружена в указанном им месте, а именно в камере хранения ручной клади Белорусского вокзала. Это скорострельная компактная модель производства США, под стандартный патрон натовского образца калибра ноль целых двадцать две сотых дюйма…
Старший лейтенант Шульгин достал мобильный телефон, немного поиграл клавишами, производя вычисления на встроенном калькуляторе, и объявил:
– Пять и шестьдесят пять сотых миллиметра.
– А у нас семь и шестьдесят две, – напомнил Молоканов. – Даже не пять сорок пять, как в «калаше», а именно шестьдесят пять! Такими М16 заряжают… Заключение экспертизы еще не получено, но после первичного осмотра наш баллистик склоняется к мнению, что если из принадлежащей Якушеву винтовки когда-нибудь и стреляли, так разве что во время заводских испытаний. Получается, что у нас ни улик, ни доказательств, и что-то непохоже, что до истечения срока задержания без предъявления обвинения Якушев передумает и начнет давать признательные показания, – не такой он человек, одно слово – спецназовец. Да и никакой он не Зулус, если хотите знать мое личное мнение.
– Согласен, – помолчав, сказал Басалыгин. Лицо у него заметно прояснилось, и Молоканов, которому захотелось от него отвернуться, чтобы не показаться невежливым, просто расфокусировал взгляд, из-за чего лицо полковника превратилось в расплывчатое, лишенное выражения бледное пятно. – Мое мнение по этому вопросу полностью совпадает с твоим, я сразу усомнился в том, что это мог сделать именно Якушев. Как ты верно подметил, не такой он человек. Хотя подозрение с него снимать рано – все-таки, как ни крути, а подготовку он прошел отменную и снайпером всегда был, что называется, от бога, из тех, что мухе на лету в глаз попадают. Но предъявить ему нечего, а значит, надо отпускать. Скрывать не стану, меня это радует, но, к сожалению, ни на шаг не приближает нас к настоящему Зулусу.
– А вот товарищ следователь считает, что Зулус из наших, из сотрудников органов, – сказал Молоканов.
– Это который следователь – Терентьев, что ли? – уточнил Арсеньев, иронично кривя рот.
– Он самый, – кивнул майор. – Так мне давеча и сказал: возможно, говорит, Зулус сидит с тобой в одном кабинете. А может, говорит, это ты и есть.
Щеглов засмеялся, но смешался и замолчал под холодными, неодобрительными взглядами старших коллег.
– Чего он нанюхался, этот Терентьев? – снова угрюмо набычился полковник.
– А что? – Молоканов пожал плечами и неприятно улыбнулся. – Действительно, на все наши оперативные мероприятия Зулус плюет с высокого дерева. Работает чисто, следов не оставляет, все проходящие по делу свидетели – это просто знакомые и родственники жертв, да еще те, кому не повезло обнаружить тела. От таких свидетельских показаний толку никакого, а других у нас нет. Зулус – профессионал, он либо спецназовец, как этот Якушев, либо сотрудник какой-то другой силовой структуры – скорее всего, милиции или прокуратуры, потому что, повторяю, он хорошо осведомлен о наших действиях. И выбор жертв говорит о том же. Все убитые проходили по уголовным делам, причем некоторые из них – наши клиенты. За примером далеко ходить не надо, возьмем хоть того же Парамонова.
– Парамонова… – полковник нахмурился пуще прежнего и тяжело вздохнул. – То-то, что Парамонова! Если бы кое-кто не помог Парамонову уйти от наказания в позапрошлом году, он бы сейчас был жив и здоров.
– А кому это надо – чтобы Парамонов был жив и здоров? – вставил реплику с места Арсеньев. – Я лично считаю, что туда ему и дорога. Как таких земля носит, ума не приложу! Все эти Парамоновы, Журбины и прочая сволочь должны не сидеть, а лежать! На глубине двух метров, и сверху камень потяжелее, чтоб уже не встал…
– Заткнись, идиот, – сказал ему Молоканов. – Все устали, у всех нервы ни к черту. Но если все начнут биться в истерике, что получится? Дурдом, и больше ничего!
Арсеньев бросил на него сердитый взгляд исподлобья, но возвращаться к старому спору не стал, тем более в кабинете начальника, под пристальным взглядом терпеливо дожидающегося окончания перепалки полковника Басалыгина. Старлей Щеглов по-прежнему глупо хлопал глазами. Вид у него был огорченный, как у ребенка, при котором впервые поссорились любимые родители. Он работал в отделе всего год, своим парнем его признали совсем недавно, и он страшно гордился свежеприобретенным статусом полноправного члена стаи. Предположение, что один из его коллег может оказаться серийным убийцей, ему казалось полным бредом, не заслуживающим даже теоретического рассмотрения, а участившиеся в последнее время злобные перебранки между Арсеньевым и Молокановым пугали, поскольку ставили под угрозу привычное положение вещей, которое его, старлея Щеглова, целиком и полностью устраивало. Он был глупец, но исполнительный, и майор Молоканов имел на него определенные виды.
– Подытожим, – выдержав продолжительную паузу, сказал Басалыгин. – Продвижения вперед не наблюдается, поиски Зулуса находятся там же, где и два года назад, то есть на нулевой отметке. Приходится признать, что версия о принадлежности Зулуса к правоохранительной системе имеет полное право на существование, а предположение, что Зулус получает информацию через кого-то из нас, а возможно, и является одним из нас, выглядит вполне резонным – ну, или, по крайней мере, допустимым. В связи с этим предлагаю следующее. Каждый из вас лично, отдельно от всех остальных, изложит свои соображения в письменном виде, набросает черновик плана оперативных мероприятий и предоставит мне его… ну, скажем, завтра, к десяти ноль-ноль.
– Виноват, Павел Макарович, – сказал Молоканов. – Извиняюсь, конечно, но это имеет смысл только в том случае, если Зулус – не вы.
– Года мои не те в охотника за черепами играть, – проворчал Басалыгин. – Я-то знаю, что это не я. Вы, конечно, этого знать не можете, и какое-то время вам придется с этим жить. Каждый из нас может снять с себя подозрение одним-единственным способом – поймав Зулуса. Все, хватит переливать из пустого в порожнее, марш по местам. И думать!
В кабинете оперативников Арсеньев уселся за свой стол под красочным плакатом с изображением сурового милиционера в фуражке с орлом и надписью: «Отсутствие у вас судимости – не ваша заслуга, а наша недоработка!», бесцельно подвигал ящиками, зачем-то заглянул в тумбу и громко провозгласил:
– Ну, дела, ну, дела, такого я не видела! Ты что, Михалыч, белены объелся? На кой ляд ты этого спецназовца выгораживаешь? Такой был подозреваемый – пальчики оближешь! Ведь вылитый же Зулус! Снайпер – раз, ножом и саперной лопаткой владеет как бог – два, своего человека в ментовке имеет – три… Могли одним выстрелом двух зайцев убить: и дело бы закрыли, и Мамонта с глаз долой убрали, чтоб под ногами не путался.
– Улик нет, – напомнил Молоканов, копаясь в сейфе.
– Впервой, что ли? – пожал плечами капитан. – Улики можно было бы организовать. Подумаешь, проблема – улик нет!
– Отдохнуть тебе надо, – сказал Молоканов. Он с лязгом захлопнул сейф и запер дверцу. – Несешь какой-то бред, даже слушать неловко. Спецназовца закрыть – не проблема. А если Зулус опять кому-нибудь башку снесет, тогда что? Тогда этого спеца выпустят, Мамонта вернут на место, и он нам с тобой все припомнит – и Парамонова, и улики, и то, как лихо мы его из органов выперли… Плюнет на все, пойдет к Терентьеву, и вдвоем они от нас мокрого места не оставят. Мы, если хочешь знать, и так на волоске висим. Я, когда в прокуратуре был, видел там парочку наших старых клиентов. Их Терентьев на допрос вызвал. И нарочно, гадина, так подгадал, чтоб я с ними в коридоре столкнулся. Копает он под нас, Дима, серьезно копает, а ты – улики подбросить… Да он нам за такой подарок задницы в кровь расцелует! Так что пусть этот спец пока на воле попасется. А закрыть его мы всегда успеем. Такие дела с бухты-барахты не делаются, тут надо все хорошенько продумать и организовать, чтобы ни он, ни Мамонт с нашего крючка не сорвались. Чтобы любой дурак с первого взгляда понял: да вот же они, сладкая парочка, – маньяк и его пособник! Ату их!