Вместо этого он приступил к уборке. С порога гостиной вид был еще хуже, чем из прихожей; все это смахивало на Авгиевы конюшни, разрушенные прямым попаданием фугасной бомбы, и было трудно поверить, что даже бригада профессиональных уборщиков сумеет когда-нибудь восстановить здесь какое-то подобие порядка. Но глаза боятся, а руки делают; вооружившись этой пословицей, издревле служащей утешением русскому человеку, Юрий взялся за дело.
Вскоре сонливость прошла, а разогретые движением мышцы почти перестали ныть. Юрий собрал в охапку и отнес в ванную разбросанные по полу и истоптанные сапогами постельные принадлежности, расставил по местам книги, собрал и сложил на место рассыпанные фотографии. Затем настала очередь веника и совка; прибравшись в гостиной, Юрий закрыл ведущую туда дверь и перебазировался в спальню, где ему пришлось начать с водружения на место сброшенного с кровати матраса. Он работал спокойно и методично, без суеты и спешки и старался думать о чем-нибудь приятном. Вот, например, Быкову вернули звание подполковника, и в полученном от него коротеньком письме (длинного-то от него в жизни не дождешься, спасибо, что хотя бы на короткое раскололся, да и то, наверное, жена заставила написать) черным по белому сказано, что в июле, во время очередного отпуска, они с Дарьей намерены провести пару дней в столице по дороге в теплые края. Это будет здорово, и они, все трое, очень постараются провести это время с толком и удовольствием, а главное, не вляпаться в еще одну из тех неприятных историй, по части которых могут считаться настоящими экспертами – опять же, все трое, включая Дашку. Надо будет продумать культурную программу, хотя это, скорее всего, давным-давно сделала мадам Быкова – скучает небось по Москве в своем захолустном гарнизоне… Интересно, как она там ладит с офицерскими женами? Как бы не испортила муженьку карьеру, с ее характером это раз плюнуть…
В комнате гремела включенная на всю катушку музыка. «Сабельки, пулечки, пушечки, выбритые макушечки, цепкие лапы родины да письмецо семье…», – пел своим пробирающим до самых потрохов голосом Александр Кутиков. Пользуясь тем, что за ревом магнитолы никто, даже он сам, не может его слышать, Юрий с энтузиазмом подпевал: «Холмики, крестики, нолики… Где вы теперь, соколики? Где вы теперь, служивые, спите в какой земле?» Это было хорошо – громко, душевно и, что называется, почти в тему, – и Юрий не сразу заметил, что в квартире он уже не один.
Краем глаза уловив позади себя какое-то движение, он рефлекторно замахнулся, приготовившись использовать в качестве оружия швабру, которой оттирал от пола в прихожей засохшие пятна собственной крови. В последний момент он успел остановиться, но и того, что уже было сделано, хватило, чтобы заставить стоящего в проеме открытой входной двери полковника Басалыгина испуганно, тоже явно рефлекторно, прикрыться плоским пластиковым футляром, отдаленно смахивающим на атташе-кейс.
Юрий с подчеркнутой неохотой опустил свое импровизированное оружие и, вынув из кармана тренировочных брюк пульт дистанционного управления, выключил музыку. «Взведен курок, застыл прицел. Кто узнает потом, что ты не хотел?» – пропела магнитола голосом Александра Кутикова и замолчала – как показалось, многозначительно.
– Я милого узнаю по походке, – опуская футляр, сказал Басалыгин. – Спец – он и есть Спец.
– Чем обязан, гражданин начальник? – прохладным тоном осведомился Якушев.
– Фу ты, ну ты, – фыркнул полковник. – Смотрите, какие мы нежные! Я ему его имущество принес, а он губы дует, как тургеневская барышня! – Он пристроил футляр на тумбу для обуви и шлепком ладони припечатал к пластиковой крышке какую-то бумагу. – Вот разрешение, о котором ты просил.
– Зря, – сказал Юрий, опираясь на швабру, как петровский гренадер на кремневое ружье. – Надо было принести «драгуновку», чтоб в следующий раз не вышло прокола. Или ваш Зулус переключился на двадцать второй калибр?
– Да ладно тебе, – миролюбиво пробасил Басалыгин. – Чего взъелся-то? Должен ведь, кажется, понимать! Ведь не просто так тебя повязали, были же причины! Надо же было версию проверить! Разве мог я про тебя молчать, когда такие дела? Работа у меня такая, понимаешь? Служба!
– Да, – сказал Юрий, – это я понимаю. Молчать ты не мог, там и без тебя свидетелей хватало. Промолчал бы – погон лишился, а то и со мной за компанию сел. А тебе это надо? Да, твоя правда, иначе ты не мог. Ментами не рождаются. Но, когда ими становятся, это уже навсегда.
– Представь себе, – прикрывая за собой дверь, сердито сказал полковник. – В нас нынче только ленивый не плюет. А как припечет, все почему-то к нам, ментам поганым, за помощью бегут: ах, спасите, ограбили!
– Я бы не побежал, – сообщил Юрий.
– Да в этом-то вся и соль! – с горячностью произнес Басалыгин. – Тот, за кем мы охотимся, тоже предпочитает обходиться без нас. Выискивает тех, кому удалось натянуть нос закону, и исправляет ошибки, допущенные родным российским правосудием. Ни черта не боится, никому не верит, действует явно в одиночку и притом весьма профессионально…
– Ну да, – согласился Юрий, – портрет и впрямь будто с меня писан. Особенно отрезанные головы, которые я где-то прячу. Или это твои орлы для пущего страху приплели?
– Да нет, – вздохнул Павел Макарович, – почему же «для страху»? Именно так и обстоит дело: стреляет из СВД, а потом отрезает у мертвеца голову и куда-то уносит. И, судя по тому, что ни одну до сих пор не нашли даже случайно, не бросает собакам, как ты Парамонову грозился, а вот именно где-то прячет. И прячет хорошо, надежно.
– Не мой стиль, – сухо отрезал Якушев. – Сроду я над покойниками не издевался. Убить – это сколько угодно. Как ты говоришь, работа такая. Но голову резать – где смысл? Мертвому от этого ни жарко ни холодно, а мне она на что – на сервант поставить?
– Для устрашения, – предложил свой вариант полковник. – Чтобы всякий, кому вздумается слабых обижать, трижды подумал, охота ли ему во цвете лет без головы в закрытом гробу с родней прощаться. Это во-первых. А во-вторых – поди знай, что тебе, демобилизованному душегубу, в голову взбредет? Про афганский синдром слыхал? Так чеченский синдром ничем от него не отличается, это я по себе знаю. После контузии со мной полгода такое творилось, что… Короче, не знаю даже, как меня из органов не выперли и в психушке до конца дней не закрыли. Такого, бывало, натворишь, что волосы дыбом становятся. А когда тебе назавтра про твои художества рассказывают, ни единому слову не веришь: кто – я?! Да бросьте, быть этого не может. Не мой стиль, как ты выразился. Хорошо, что никого не убил и не покалечил. А ты говоришь – стиль…
– А сейчас полегчало? – без тени сочувствия осведомился Якушев. Он уже чувствовал, что начинает отходить, и из последних сил выдерживал неприязненный, почти враждебный тон: как бы то ни было, полковника следовало слегка проучить.
– Не до конца, – признался Басалыгин. – Вот прикончим эту штуку, тогда, глядишь, и отпустит.
С этими словами он отвел в сторону полу кителя, которая была чем-то заметно оттопырена, и извлек из кармана форменных брюк «эту штуку», на поверку оказавшуюся бутылкой дорогой водки.
– Жалко, что галифе упразднили, – сообщил он, аккуратно водружая бутылку поверх футляра с винтовкой. – Очень было удобно в них пузырь прятать!
– Потому и упразднили, – сказал Юрий. – Вы, оборотни в погонах, и без галифе хороши.
Прислонив к стене швабру, он отставил в сторону бутылку, открыл, щелкнув замочками, футляр и стал придирчиво изучать разложенное по бархатным гнездышкам содержимое.
– Ты еще патроны в обойме пересчитай, – обиженно посоветовал Басалыгин.
– И пересчитаю! С твоими орлами зевать не приходится. Всю наличность, какая в доме была, прямо у меня на глазах зашхерили.
– Это который? – мигом помрачнев, причем уже непритворно, нахмурился полковник.
– Да ладно, чего уж теперь!.. И я не обеднею, и ему краденое впрок не пойдет.
– Не скажи, – проворчал Басалыгин. – У этих проходимцев глотки широкие. Я даже не знаю, что туда надо затолкать, чтоб застряло.
– Твои подчиненные, – заметил Юрий. Он взял в руки обойму, но решил сжалиться над собеседником, положил ее на место и закрыл футляр. – Каков поп, таков и приход.
– Многие так думают, – не приняв шутки, грустно кивнул тяжелой головой полковник. – Да так оно, наверное, и есть. Если допустил, чтоб они у меня под носом сбились в настоящую банду, значит, грош мне цена. Зря я тогда на Кавказ поехать согласился. Они за это время да еще потом, пока я от контузии отходил, совсем от рук отбились. И ведь что самое обидное: все про них знаю, они даже особенно-то и не прячутся, а доказать ничего не могу! Одно слово – юристы, цвет уголовного розыска, оперативники от Бога… Но заявление ты все-таки напиши. Деньги вернем, и эту гниду я все-таки прищучу… Небось чернявый такой, длинный, да?
Юрий уклончиво пожал плечами.
– Арсеньев, – с уверенностью сказал полковник. – До того жадный, просто жуть! Это уже какая-то клептомания, честное слово. Поймаю за руку – вышибу из органов с треском, и с превеликим удовольствием! Правда, и жалко тоже, оперативник-то хороший, опытный, где я другого такого возьму?
– Не буду я ничего писать, – сказал Юрий. – Целуйся со своим оперативником. Только предупреди: еще раз мне попадется, я ему устрою свидание с Зулусом! Даже винтовки не понадобится, голыми руками голову оторву!
– И собакам брошу, – подсказал полковник. – Где-то я это уже слышал. Где, не напомнишь? Слушай, – резко меняя тему, возмутился он, – ты долго меня в прихожей будешь держать? Маринуешь, как в приемной у министра, а водка греется!
– Можешь посидеть в гостиной, – предложил Юрий. – За часок, думаю, управлюсь. Не нравится – скатертью дорога, но я в этом бардаке пьянствовать не собираюсь. Завтра проснешься с похмелья, а кругом все вверх ногами, будто Мамай прошел.
– За часок? – Треща рассыхающимся паркетом, Басалыгин подошел к дверям кухни, заглянул туда и молвил: – М-да, культура следственно-разыскных мероприятий у нас на высоте… Ну, скажи спасибо, что пол не вскрыли и обои со стен не ободрали. Домушники, когда заначку хозяйскую ищут, бывает, даже плитку кафельную сбивают.