– Памперсы не всякому по карману, – закручинился Гунявый. – А стиральная машина… Да ты на меня погляди, сынок! Где я, а где стиральная машина?
– Понаехали тут, – со сдержанной неприязнью процедил второй мент. – Будто мало здесь своего отребья, так они еще нищету плодят!
– Дуло залепи, – внезапно приняв сторону Гунявого, посоветовал старшина. – Ты, что ли, свой род от Юрия Долгорукого ведешь? От сумы да от тюрьмы… Держи, отец, – он протянул Гунявому паспорт. – Далеко идешь-то?
– Да так, прогуляться вышел, – сказал Гунявый, торопливо убирая паспорт от греха подальше во внутренний карман. – У дочки вечер свободный, она с мальцом, а я хоть одним глазком на Москву погляжу. Красиво у вас тут, ребятки!
– Красиво, – отчего-то заскучав, согласился старшина. – Только допоздна не броди и по темноте во дворы не суйся, а то мало ли что… Да, и с кипятком в другой раз не балуй!
Расставшись с представителями закона, которые попрощались с ним в большой спешке, поскольку заметили неподалеку щуплого мужичонку, подозрительно похожего на белорусского гастарбайтера, Гунявый пересек улицу по подземному переходу. Несмотря на сгущающиеся сумерки, он не внял доброму совету старшины и бесстрашно углубился в запутанный лабиринт большого спального микрорайона. Ему посчастливилось без приключений добраться до цели и даже отыскать нужный дом с первого раза, ни у кого не спрашивая дорогу.
Беспрепятственно проникнув в оснащенный железной дверью с кодовым замком подъезд, Гунявый поднялся в лифте на четырнадцатый этаж. За время поездки он успел размотать и спрятать в карман бинты и надеть перчатки. Для человека с его биографией эта мера предосторожности вовсе не была излишней, поскольку отпечатки пальцев у него брали неоднократно и образцы их, несомненно, хранились в милицейской базе данных.
Выходя из лифта, Гунявый уже держал наготове дубликат ключа, которым его снабдили добрые люди. Он нашел нужную квартиру, позвонил в дверь и прислушался. За дверью царила мертвая тишина, глазок оставался темным. Гунявый позвонил вторично и, поскольку на звонок так никто и не отреагировал, вставил ключ в замочную скважину.
Ключ вошел легко, без усилий, и провернулся как по маслу. Замок дважды мягко щелкнул, и дверь отворилась, впустив Гунявого в пахнущую застарелым табачным дымом темноту прихожей. Расположенная сразу напротив входа дверь спальни была открыта, и было видно, как вдалеке над затянутым туманной дымкой темным лесистым горизонтом догорает полоска заката.
Гунявый сделал шаг и сразу споткнулся обо что-то, по ощущению похожее на брошенную посреди прихожей обувь. Тогда он достал из кармана мобильный телефон и включил вмонтированный в него фонарик. Фонарик был крошечный, но при этом давал удивительно сильный ярко-белый свет, которого вполне хватало, чтобы не переломать себе ноги в потемках. «Да, – подумал Гунявый, обводя узким белым лучом обшарпанные стены и разбросанное по полу барахло, – Венера не Венера, Марс не Марс, а техника нынче шагнула далеко. За каких-то пятнадцать лет яйцеголовые такого напридумали, что еще в девяностых никому и на ум-то не могло прийти!»
Спохватившись, он запер дверь, вынул из скважины и спрятал в карман ключ, после чего вернулся к осмотру квартиры.
Квартира была двухкомнатная и представляла собой ярко выраженную холостяцкую берлогу – судя по скудости обстановки и царящему здесь бардаку, съемную, потому что в своей приличные люди так не гадят. Гунявый прошелся по ней, как бы невзначай заглядывая в немногочисленные укромные местечки. Деньги, немногим более четырех тысяч долларов, обнаружились в самом нелепом из всех возможных тайников – завернутые в полиэтиленовый пакет, они лежали в морозильном отделении холодильника, прикрытые сверху пачкой магазинных пельменей. Выносить что бы то ни было из квартиры Гунявому строго-настрого запретили, но удержаться было просто невозможно. Резонно рассудив, что никто не станет особенно париться из-за того, о чем никогда не узнает, Гунявый располовинил тощую стопку купюр, а потом, подумав, отделил от оставшейся половины еще примерно две трети. Оставшийся мизер, что-то около тысячи, завернул в пакет и сунул на место, в морозилку. В самом деле, кто, кроме хозяина, может знать наверняка, сколько их тут было?
В холодильнике обнаружилась початая бутылка водки, но ее Гунявый не тронул, хотя трубы у него так и горели. Радуясь выпавшей на его долю нежданной удаче и уговаривая себя, что выпить еще успеет, – с такими деньжищами да не успеть! – Гунявый вернулся в прихожую, подобрал с пола оставленный у двери пакет, вынул то, из-за чего при разговоре с ментами чуть не замочил штаны, а пакет аккуратно свернул и сунул в карман.
Теперь все было готово, оставалось, как говорится, начать и кончить. Гунявый прошел в гостиную, уселся в кресло, выключил фонарик и стал терпеливо ждать, задумчиво похлопывая себя по ладони короткой и увесистой резиновой дубинкой.
Глава 10
На мосту через речку, название которой никто из них не удосужился прочесть, Молоканов остановил машину.
– Давай, – сказал он, обернувшись к расположившемуся на заднем сиденье Щеглову.
– Ага, – с готовностью откликнулся тот, – сейчас.
Он вышел из машины, присел на корточки, надежно спрятавшись за ее корпусом от посторонних взглядов, и некоторое время возился там, шурша полиэтиленом и гадливо шипя сквозь зубы. Подобранный еще на выезде из леса увесистый плоский булыжник присоединился к тесаку и отрубленной голове следователя Терентьева. Чтобы засунуть его туда, пакет пришлось открыть, и Щеглов про себя порадовался тому, что на дворе ночь, а голова лежит в пакете лицом вниз. Правда, ему все равно было противно и жутко, но он крепился, поскольку потерять расположение Молоканова было страшнее, чем столкнуться в темном глухом переулке со свободно разгуливающим в поисках своих убийц безголовым трупом Терентьева.
Завязав края пакета тугим узлом, Щеглов выпрямился и подошел к бетонным перилам. Позади чуть слышно шелестел работающим на холостых оборотах двигателем черный «туарег» Молоканова, внизу негромко журчала и плескалась о сваи невидимая в темноте речная вода. Над ней сплошным покрывалом неподвижно стоял туман, из которого, обозначая извилистую береговую линию, торчали только черные верхушки кустов. От пустынного шоссе тянуло теплом нагретого дневным солнцем асфальта, а снизу ощутимо тянуло сырым, знобким холодком. В вышине сияли и перемигивались звезды и туманно мерцал, раскинувшись на полнеба, газовый шлейф Млечного Пути.
Щеглов перенес руку с пакетом через перила и, примерившись, разжал пальцы. Увесистый черный сверток камнем упал в туман. Послышался глухой, тяжелый всплеск, туман едва заметно колыхнулся, и старший лейтенант почувствовал неимоверное облегчение.
Он вернулся в машину, и Молоканов сразу тронул ее с места.
– С боевым крещением, Щегол, – сказал Арсеньев.
– Да какое там крещение, – скромно возразил старлей. – Я ведь так и не смог. Нервишки что-то разгулялись…
– Это ничего, – глядя на освещенную фарами дорогу, сказал Молоканов. – В этот раз не смог – в другой сможешь. Первый раз всегда самый трудный, даже на войне. Можешь мне поверить, я там был. Полгода в Чечне, и поначалу тоже, помню, блевал на все четыре стороны света, как этот… Короче, не переживай, Вася, все со временем образуется. Человек ко всему привыкает. От сигарет и водки тоже поначалу тошнит, а потом без них, бывает, хоть в петлю. Привычка!
– За это надо выпить, – объявил Арсеньев и, жестом фокусника достав откуда-то уже открытую бутылку водки, протянул ее через спинку сиденья Щеглову.
Щеглов с благодарным кивком принял бутылку, неожиданно для себя обнаружив, что это именно то, в чем он сейчас больше всего нуждается. Во рту до сих пор ощущался противный привкус рвоты, а внутри все дрожало мелкой дрожью, как, случается, дрожат мышцы после долгого, непосильного напряжения. Вместо того чтобы успокоить, слова Молоканова неожиданно направили его мысли в новое русло. «В другой раз сможешь…» Молоканов никогда не бросает слов на ветер, в этом Щеглов уже имел возможность убедиться. Значит, обещанный другой раз непременно будет, и не один. И если следователь городской прокуратуры – это только начало, что же будет дальше?! Сегодня Терентьев, а завтра, глядишь, полковник Басалыгин – они с майором живут как кошка с собакой, Мамонт сто раз грозился его уволить, а может быть, и посадить… А после Басалыгина кто – начальник столичного ГУВД? Да неважно, кто именно; важно, что Василий Щеглов пришел служить в милицию не за этим. Хотел бы стать мокрушником – стал бы давно, для этого вовсе не обязательно пять лет терпеть муштру и сушить мозги в школе милиции. Ясно, вытрясать ежемесячную дань из мелких предпринимателей тоже незаконно и довольно рискованно, но не до такой же степени! Привычка… Ничего себе привычка! Не надо быть юристом, чтобы знать, куда в конечном итоге приводят такие привычки…
А хуже всего, что уже не соскочишь. Если раньше сделать это было трудно, то теперь, после убийства следователя по особо важным делам, трудное сделалось невозможным. Теперь придется идти с Молокановым до конца, каким бы тот ни был. Даже уйти из органов не получится: майор живо смекнет, чем вызвано такое решение, и не выпустит его живым. Старший лейтенант Щеглов вдруг обнаружил, что обеими ногами твердо стоит на дороге, которую даже и не думал выбирать, и зашел по ней уже так далеко, что о возвращении нечего и думать.
Он глотнул из горлышка, прислушался к своим ощущениям и, не обнаружив перемен к лучшему, торопливо приложился к бутылке еще раз, теперь уже гораздо более основательно.
– Мужик! – восхитился его действиями Арсеньев, а майор ограничился лишь коротким взглядом в зеркало заднего вида да неопределенной кривой усмешкой.
Уже за полночь Молоканов загнал машину на полупустую стоянку перед круглосуточно работающим супермаркетом на окраине Москвы.
– Сиди тут, – сказал он Арсеньеву. – Размер у тебя какой, напомни.