Погасив в пепельнице сигарету, Юрий отодвинул блокнот. Курить больше не хотелось, писать тоже. Составленный им список был далеко не полон. В него следовало включить всех сотрудников столичного угро, прокуратуры и спецслужб с их домочадцами, друзьями и знакомыми. А если вспомнить о том, что нынче стало модно переводить бумажные архивы в электронные базы данных, которые можно украсть с целью продажи или взломать через Интернет, круг подозреваемых катастрофически расширяется, охватывая население если не всей планеты, то, как минимум, России и ближнего зарубежья. Правда, Басалыгин упирал на то, что маньяк регулярно получает свежую информацию о планируемых мероприятиях по его поимке, но это бабушка надвое сказала. Может быть, он просто ловкий, умный и удачливый тип, а упомянутые мероприятия не дают желаемого эффекта просто потому, что плохо спланированы и еще хуже осуществляются. Тогда вся эта писанина не имеет смысла, как и затея полковника Басалыгина, и Юрию остается только один выход: бежать куда глаза глядят, пока его действительно не посадили за убийства, которых он не совершал…
Часы показывали уже половину второго. Юрий вырвал из блокнота листок с именами, поджег, немного подержал на весу, давая как следует разгореться, и бросил в пепельницу. Когда от составленного им бесполезного списка осталась только горка черных хлопьев да вьющаяся над ней струйка белого, пахнущего жженой бумагой дыма, Якушев встал, погасил на кухне свет и отправился на боковую, действуя в полном соответствии с поговоркой, гласящей, что утро вечера мудренее.
Глава 11
Примерно в половине второго, когда в доме воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь доносящимся с кухни негромким гулом и бормотанием старенького холодильника, Гунявый ненадолго покинул квартиру. Сделано это было, во-первых, чтобы ненароком не уснуть в непривычно удобном, мягком хозяйском кресле, а во-вторых, чтобы залепить дверные глазки соседних квартир предусмотрительно прихваченным для этой цели пластилином. Гунявый делал это в перчатках, чтобы не оставлять ментам подарков в виде четких отпечатков пальцев, а закончив, с облегчением перевел дух: ему все время было страшно, что, пока он тут орудует, одна из дверей вдруг откроется, его схватят за шиворот и сдадут куда надо. А то просто вызовут милицию, и дело в шляпе…
Закончив, Гунявый вернулся в квартиру и снова старательно запер дверь на два оборота. Немного постояв в нерешительности посреди темной прихожей, он направился на кухню и открыл холодильник. Ему хотелось курить, стоящая на дверце холодильника бутылка манила, как песнь сирен, и игнорировать этот зов становилось все труднее. Кроме того, Гунявый был голоден, и если не вовремя выпитый стакан водки мог сильно повредить делу, то утолить голод ему ничто не мешало. Напротив, это можно было считать производственной необходимостью: то-то будет весело, если хозяин раньше времени догадается о присутствии Гунявого, услышав боевой марш, исполняемый его голодным брюхом!
Похитив из холодильника парочку перемазанных белесым жиром холодных, явно магазинного происхождения котлет, а из хлебницы – ломоть бородинского, держа резиновую дубинку под мышкой, как градусник, Гунявый соорудил что-то вроде бутерброда. Он уже разинул щербатую пасть, нацеливаясь отхватить от него столько, сколько поместится в рот, когда из прихожей донеслось характерное царапанье, издаваемое вставляемым в замочную скважину ключом.
На какое-то мгновение застигнутый врасплох Гунявый остолбенел. Эта секундная проволочка чуть было не стала роковой: замок дважды щелкнул, дверь начала открываться, и это означало, что бежать в прихожую и прятаться за дверью, как было задумано, уже поздно.
Выйдя из ступора, Гунявый положил нетронутый бутерброд на стол и, как мышка, юркнул за холодильник. Бутерброд остался лежать на видном месте; Гунявого обдало холодом, но он тут же успокоился, сообразив, что это даже хорошо: войдя на кухню и включив свет, хозяин не полезет в холодильник, как это делают, вернувшись домой, все без исключения холостые мужчины, а увидит лежащий на столе бутерброд и какое-то время будет стоять, тупо пялясь на него и гадая, откуда он мог здесь появиться. Потом, скорее всего, подойдет, дабы убедиться, что бутерброд ему не мерещится, и вот тогда-то Гунявый выйдет из своего убежища и оприходует этого лоха по полной программе…
В прихожей хлопнула дверь, щелкнул выключатель. Послышался какой-то глухой шум, невнятное бормотание, а потом – быстрые нетвердые шаги, затихшие где-то в коридорчике, ведущем на кухню.
Гунявый похолодел вторично, вообразив, как хозяин стоит там, в коридоре, и смотрит на кухонный стол. Света, проникающего из прихожей, оказалось вполне достаточно для того, чтобы разглядеть чертов бутерброд. Увидев его издалека, хозяин получил достаточно времени, чтобы сообразить, что к чему, и теперь, входя в кухню, будет ко всему готов. Вот пальнет из своего шпалера, а потом скажет, что Гунявый первым на него напал, – чистая самозащита, не подкопаешься. Или просто вывезет труп на свалку, и дело с концом. Никто не станет надрывать пупок, расследуя убийство такой светлой личности, как Федор Ермолаев по кличке Гунявый. А если бы и стал, так ему, Гунявому, от этого не легче…
Он снова услышал щелчок выключателя и характерный скрип дверной ручки. Что-то стукнуло, хозяин невнятно выругался сквозь зубы, а потом Гунявый с неимоверным облегчением услышал плеск льющейся в унитаз под приличным напором струи.
Он крадучись покинул свое убежище и, держа наготове дубинку, вышел в коридор. Дверь туалета осталась открытой, рядом с ней на полу стояла литровая бутылка виски – точнее сказать, из-под виски, поскольку того, что в ней осталось, не хватило бы и на пару хороших глотков. Посреди прихожей валялась на боку второпях сдернутая с ноги туфля; второй нигде не было видно, из чего следовало, что она либо осталась на ноге, либо улетела в спальню.
Гунявый поудобнее перехватил дубинку и приблизился к туалету. Хозяин, рослый молодой мужик в мешковатой серой куртке, стоял к нему спиной, широко расставив ноги, и, слегка покачиваясь, занимался своим важным, неотложным делом. Гунявый нацелился тяпнуть его дубинкой по макушке, но вовремя одумался: ему вовсе не улыбалось собственноручно заталкивать на место мокрое хозяйство жертвы, а оставить все как есть он не имел права.
Хозяин справлял нужду долго – как показалось Гунявому, целую вечность. Потом он все-таки закончил и со второй попытки попал пальцем в кнопку смывного бачка. Услышав сквозь шум устремившейся в канализацию воды негромкое вжиканье застегнутой «молнии», Гунявый размахнулся и со всей мочи огрел хозяина дубинкой по затылку. В глубине души он сильно опасался, что такому лосю одного удара будет мало, но опасения оказались напрасными: хозяин покачнулся, сломался в коленях и обрушился на пол. Падая, он ударился лбом о край унитаза, его отбросило назад, и он до половины вывалился в коридор, заставив Гунявого отскочить в сторону.
Полдела было сделано. Больше не таясь, Гунявый прошел в большую комнату, плотно задернул на окне шторы и включил свет. Затем вернулся в коридор, ухватил хозяина под мышки и волоком потащил в гостиную. Парень оказался неимоверно тяжелым, словно был набит железными опилками, но Гунявому удалось взгромоздить бесчувственное тело в кресло, где до этого сидел он сам. Придав лежащему без сознания человеку естественную, по его мнению, позу, Гунявый поправил сбившийся ковер, а потом запустил руку под левую полу серой куртки. Там, к его удивлению и испугу, ничего не обнаружилось; терзаемый дурными предчувствиями, Гунявый сунулся под правую полу и с облегчением перевел дух: наплечная кобура была тут как тут, и из нее торчала отделанная коричневой пластмассой рукоятка пистолета.
Гунявый расстегнул кобуру, вынул пистолет и повертел его перед глазами, как ребенок новую игрушку. Из его груди исторгся негромкий вздох сожаления. В душе он все еще оставался лихим налетчиком и, будь его воля, непременно присвоил бы такую ценную добычу, как нарезной ствол. Но эту музыку заказывал не он, и не в его власти было отменить полученные инструкции.
Недоверчиво покосившись на лежащее в кресле тело, он сходил на кухню и вернулся оттуда со своим бутербродом и вожделенной бутылкой водки. Открыв ее, он не отрываясь, залпом высосал почти половину, обтер горлышко рукавом и поставил бутылку на журнальный столик рядом с креслом. Затем, подумав, принес с кухни стакан, наполнил его почти до краев и вылил в разинутый рот, не касаясь стекла губами. Стакан занял свое место рядом с почти опустевшей бутылкой. Чувствуя, что стремительно хмелеет, Гунявый стал торопливо, давясь, чавкая и роняя крошки, поедать хлеб с котлетами. Запихав в рот последний кусок, все еще жуя, он снял пистолет с предохранителя и оттянул ствол, досылая патрон в патронник. Холодное дуло прижалось к правому виску распростертого в кресле человека. Гунявый с усилием сглотнул, протолкнув в пищевод остаток еды, и спустил курок. Пистолет коротко, глухо хлопнул, сильно толкнувшись в ладонь, и тело с простреленной головой завалилось на бок. Гунявый вложил пистолет в мертвую ладонь, направился было к выходу, но потом, не удержавшись, вернулся и вылил в рот все, что оставалось в бутылке.
Проверив, на месте ли украденные деньги, он надвинул на глаза расшитый золотыми листьями козырек давно вышедшего из моды синего кепи с надписью «US NAVY» и, никем не замеченный, покинул квартиру. Никому не нужный в этот глухой час лифт дожидался его здесь же, на площадке. Гунявый спустился на первый этаж, вышел из подъезда и, пьяно пошатываясь, скрылся в темном лабиринте внутридворовых проездов.
Полковник Басалыгин выглядел не ахти – мешки под глазами, нездоровый, сероватый цвет лица, розоватые белки – и был мрачнее тучи. Грузно ссутулившись в кресле, он наблюдал, как его подчиненные в неполном составе усаживаются за стол для совещаний. Поверх его головы на них строго смотрел действующий президент – естественно, не во плоти (тьфу-тьфу-тьфу, не приведи господи!), а отпечатанный типографским способом на дорогой мелованной бумаге и взятый в строгую рамку под стеклом. По контрасту с обрюзгшей физиономией Мамонта его лицо выглядело особенно свежим, холеным и значительным.