– Это уж что да, то да… Это ж сенсация! Под маской полковника уголовного розыска скрывался маньяк-убийца… Что и говорить, не версия – мечта! Только очень уж шаткая, ткни, и повалится. Все упирается в этот вопрос: зачем ему было убирать Щегла?
– А может, он о чем-то догадался или что-то случайно узнал? – предположил Молоканов.
– Это Васька-то?
– Ну да, действительно… Постой! А что, если Мамонт нам лапши на уши навешал? Это ведь он нам сказал, что сначала обнаружили труп Щегла и только потом – Терентьева. А если наоборот? Ехал кто-нибудь мимо, увидел огонь, позвонил куда надо, а то и сам кинулся тушить… И наткнулся на безголового жмурика. А? Позвонил в ментовку, менты установили личность по документам, сообщили Мамонту, вот он и воспользовался моментом – послал Спеца грохнуть нашего Ваську, чтобы перевести на него стрелки…
– Бездоказательно, – сказал Арсеньев.
– Ну почему? Выяснить это несложно, более того – необходимо.
– Я вижу, тебе очень хочется, чтобы Зулусом оказался именно Мамонт, – заметил капитан, рассеянно наблюдая за приземляющейся на газон стайкой воробьев.
– А тебе не хочется? Хочется, Дима, это одно. Другое дело, что я все больше начинаю склоняться к этой версии – объективно склоняться, а не потому, что Басалыгина не люблю. Он – волчара старый, битый-перебитый. Без малого два десятка лет в органах, и не в архиве, а, можно сказать, на самом передке, под пулями. Это не всякая психика выдержит, особенно когда видишь, как разная сволочь у тебя прямо между пальцев протекает и жирует дальше в свое удовольствие. Да что я тебе рассказываю, ты же сам мне этим все уши прожужжал: Зулуса-де не сажать, а наградить надо! Такие настроения среди ментов не редкость, поверь. Я и сам когда-то… Э, да что говорить! Про «Белую стрелу» слышал? Была такая тайная организация офицеров милиции и спецслужб, которая занималась примерно тем же, чем сейчас Зулус. Только без этих его извращений, просто отстреливали, и все.
– Кто же про нее не слышал, – усмехнулся Арсеньев. – Только, Гена, по-моему, это все байки. Кто-то нарочно выдумал страшилку для «новых русских», чтоб хоть кого-то боялись…
– Не байки, Дима. Уж ты мне поверь, далеко не байки.
Арсеньеву послышалась в голосе напарника неподдельная грусть, и он с интересом, совсем другими глазами посмотрел на Молоканова. Майор служил в милиции на восемь лет дольше его и наверняка застал времена, когда мифическая «Белая стрела» вовсю занималась отстрелом лидеров организованных преступных группировок. Капитану вспомнились глухие отголоски слухов о печальной судьбе, постигшей членов этой организации. Но кого-то из них чаша сия наверняка миновала; вполне возможно, и Молоканов, и Мамонт в свое время имели какое-то отношение к ее деятельности. И очень может статься, их вражда зародилась не в позапрошлом году, когда майор практически на глазах у Басалыгина помог Парамонову избежать ответственности за организацию заказного убийства, а много раньше, в те легендарные времена, когда в центре Москвы чуть ли не каждый вечер гремели ожесточенные перестрелки, а носить погоны было едва ли не позорнее, чем заниматься проституцией…
Что ж, тогда приходилось признать, что Молоканов во многом прав. Мамонт – мужик упертый, с характером. Он вполне мог в одиночку продолжить дело, начатое когда-то его товарищами, а от такой жизни – днем ловишь убийц, ночью сам убиваешь и заметаешь следы – и впрямь недолго повредиться рассудком. Да и контуженый ведь он, а контузия – это такая зараза, что человек, бывает, и сам не помнит, что творит. То-то же он нынче с самого утра выглядит так, будто всю ночь пил горькую. А может, не пил, а был в гостях у Щеглова?
В траве на противоположной стороне аллеи вдруг вспыхнула громкая воробьиная ссора. Участок газона словно ожил – вскипел, зашевелился, забил крылышками, вздорно загорланил, а потом в одно мгновение вспорхнул и, продолжая на лету громко браниться на писклявом птичьем языке, стремительно умчался куда-то в другой конец сквера.
– Есть идея, – нарушил затянувшееся молчание Молоканов. – А ну-ка, пойдем.
– Куда? – спросил Арсеньев. От пива он слегка захмелел, ему было хорошо, тепло, уютно и никуда не хотелось идти.
– На кудыкину гору, – вставая, отрезал Молоканов. – Пойдем-пойдем. Надо кое-что проверить.
Перейдя дорогу, они остановились около припаркованного у ворот управления майорского «туарега». Молоканов нажал кнопку на брелоке, и машина приветливо пиликнула, подмигнув габаритными огнями.
– Садись, – сказал Молоканов, зачем-то покосившись на окна управления, – прокатимся в одно место.
Пожав плечами, капитан занял место на переднем пассажирском сиденье. Когда он захлопнул дверь, отгородившись от внешнего мира тонированным стеклом, Молоканов вдруг повернулся к нему и многозначительно прижал указательный палец к разбитым губам, призывая напарника к молчанию.
– Надо опросить эту Фролову, – громко сказал он, запуская двигатель. – И вообще пройтись по соседям. Вдруг у кого-нибудь из них в холодильнике голова Парамонова или, скажем, Журбина?
– Как скажешь, – безропотно согласился совершенно сбитый с толку капитан.
По дороге они почти не разговаривали – Молоканов включил музыку, вывернув регулятор громкости почти до предела. Слушал он исключительно русский рок – «Машину времени», «Калинов мост», «Сплин», «ДДТ» – и на дух не переносил обожаемый Арсеньевым шансон. Ехали довольно долго и приехали почему-то не к дому Щеглова, а в автосервис, расположенный на окраине Москвы. Молоканов остановил машину у ворот, переговорил о чем-то с механиком, а затем высадил капитана, оставив его любоваться видом на трубы ТЭЦ и высящийся в отдалении гигантский мусорный курган свалки, и загнал машину в гараж. Впрочем, скучал Арсеньев недолго: через две минуты Молоканов присоединился к нему – уже без машины, в пешем строю.
– Что мы тут делаем? У тебя что, машина барахлит? – спросил капитан.
– Ну, не то чтобы барахлит, а так, надо кое-что проверить, – уклончиво ответил Молоканов. – Так сказать, профилактический осмотр.
– Обязательно в моем присутствии? Лучше бы я в самом деле эту старуху допросил!
– Еще допросишь. И, кстати, надо будет узнать, чем занимался этой ночью Гунявый.
– Гунявый-то при чем? Мы же ему не звонили!
– Мы не звонили, а кто-то другой мог позвонить. И вообще, у меня сложилось впечатление, что они со Щеглом последние месяца два крутили за моей спиной какие-то свои делишки. Может, мы зря приплели сюда Зулуса, и ответ прямо у нас под носом. Конечно, все люди – люди, а людям свойственно ошибаться. Но, если Щегла завалил спецназовец, пускай себе и бывший, он бы не допустил столько ошибок. Один пластилин, оставленный на дверных глазках, чего стоит! А пистолет! Если наплечная кобура висит не слева, как у всех нормальных людей, а на другом боку, даже последнему барану должно быть ясно, что человек – левша. Нет, он все равно кладет ему ствол в правую руку! Для этого надо быть или пьяным, или тупым, как полено. Или тупым и пьяным одновременно. А наш горе-мокрушник, согласись, подходит под это описание, как никто другой. Так что ты его обязательно проверь. Тряхни хорошенько, чтоб обгадился, намекни, что чистосердечное признание не только смягчает, но иногда и напрочь отменяет наказание… Ну, не мне тебя учить. Только сначала навести эту бабусю, соседку Щегла, сними с нее показания по всей форме. Надо же сунуть что-то в зубы нашему Мамонту! Начальник приказал – подчиненные выполнили, и так далее. Тем более что мы с тобой нынче ночью и так изрядно накосячили.
– Да уж, – ухмыльнулся Арсеньев и потрогал повязку на голове. – В таком виде только свидетелей и опрашивать. Но соображаловка у тебя, Михалыч, работает, как оборонный компьютер! Это ж надо было такое измыслить: устроить драку в баре для гомосеков! Даже Мамонт наше алиби проглотил и не поперхнулся. Ну, правильно, какому же нормальному мужику в трезвом уме и здравой памяти придет в голову сунуться в это змеиное гнездо! Того и гляди, какая-нибудь гадюка в штаны заползет…
– Заметь, – закуривая, сказал Молоканов, – даже если оставить в стороне Терентьева, дел мы с тобой нынче ночью натворили столько, что в сумме они запросто тянут на увольнение из органов. А может, даже и на уголовное дело. И что? И ничего! Нам, считай, только пальчиком погрозили: ай-яй-яй, нехорошо! Пить нехорошо, мобильники выключать нехорошо, с гамадрилами драться нехорошо… Находиться вне зоны доступа, когда надо срочно выезжать на труп, еще хуже, а уж являться на работу с опозданием на два часа, с разбитыми рылами и с протоколом в зубах, где черным по белому описаны все твои художества, вообще смерти подобно. Да при прочих равных условиях Мамонт бы не ел, не пил и не спал, пока нас с Петровки взашей не вытолкал! А тут – ничего, ворчит только… А почему?
– А в самом деле, почему? – озадачился новым вопросом Арсеньев.
– А потому, дружок, что ему это невыгодно. Если дело получит огласку и дойдет до генерала, нас, самое меньшее, отстранят от расследования, а скорее всего, действительно уволят. Мамонта за такую дисциплину в отделе тоже по головке не погладят, но соль не в этом. Соль, Дима, в том, что он останется начальником без подчиненных. Дело Зулуса у него отберут и передадут кому-то другому, и этот другой, вполне вероятно, распутает его за неделю. Пока Мамонт ловит сам себя, он в безопасности, а как только его начнет ловить кто-то другой – все, попалась птичка. Финита ля комедия, пожалуйте бриться! Ведь все, считай, очевидно. Если раньше было ясно, что Зулус получает информацию от кого-то из наших, с Петровки, то после убийства Щегла можно не сомневаться, что это кто-то из нас – ты, я или Басалыгин. А поскольку у нас с тобой, как ты помнишь, алиби…
– А у Мамонта мотива нет, – перебил его Арсеньев. – Если он не знал, что важняку башку снесли, мочить Щегла и инсценировать самоубийство ему было просто незачем. А про Терентьева он не знал. Не мог знать!
– Сейчас разберемся, мог или не мог, – пообещал Молоканов, кивая в сторону ворот.