Отходя вместе с Басалыгиным на обочину, он с некоторым удивлением заметил, что полковник вооружен. Кобура некрасиво оттопыривала сзади правую полу серого форменного кителя, и Юрию стало интересно, что Мамонт станет делать, если приспеет нужда быстро вынуть оттуда пистолет. В данном случае куда более уместной была бы укороченная куртка, но, покидая кабинет, Басалыгин почему-то – по привычке, наверное, – напялил поверх кобуры долгополый китель. Юрий воспринял это как знак того, что мысли полковника сегодня заняты чем-то более важным, чем выбор одежды; впрочем, понять, что дела у Мамонта плохи, можно было и без этого. Гораздо более важным Якушеву представлялся другой вопрос: а зачем, собственно, полковнику, уже давно не принимавшему личного участия в задержании преступников, понадобился ствол?
– Зачем звал? – спросил он, видя, что Павел Макарович медлит начинать разговор.
– Обстоятельства изменились, – проворчал полковник, расстегивая китель. – Черт, ну и жарища! Не май, а прямо июль какой-то! Сейчас бы на речку, полежать на песочке или хотя бы на травке, позагорать, искупнуться…
Обстоятельства у него изменились, подумал Юрий. Ну-ну. Оно и видно. Жарко ему… Китель расстегнул, а фуражку не снял. А почему? А потому, что застегнутый китель мешает дотянуться до кобуры, а фуражка не мешает. Черт меня дернул, в самом деле, заступиться за этого Сиднева! Сейчас бы жил и горя не знал. Вот именно, лежал бы где-нибудь на песочке, грел косточки и слушал, как вода у берега плещется. А тут, того и гляди, положат не на песочек, а в него и даже камешка сверху не поставят, чтоб место пометить…
Будто затем, чтобы опровергнуть подозрения в свой адрес, Басалыгин снял с потной головы фуражку, присел на скамеечку и, вынув из кармана мятый носовой платок, принялся вытирать сначала лоб, потом шею, а потом и внутреннюю поверхность околыша. Они находились в дорожном кармане на десятом километре загородного шоссе. В отдалении, подернутый сизым знойным маревом, парил над дорогой опирающийся на бетонные сваи путепровод крупной транспортной развязки, а за спиной млел на жарком послеполуденном солнце чахлый пригородный лесок – вернее, сосновая лесопосадка. Когда ветер переставал гнать со стороны шоссе вонь выхлопных газов и плавящегося гудрона, из посадки горячими волнами накатывали запахи хвои и канифоли, вызывавшие смутные воспоминания о пионерском лагере, куда Юрку Якушева отправляли каждое божье лето с третьего по девятый класс.
– Что за обстоятельства? – спросил он, отметив про себя, что сегодня из Мамонта приходится чуть ли не клещами тянуть каждое слово.
– Хреновые обстоятельства! – выпалил полковник.
Само по себе это заявление Юрия не удивило, странным был только тон, показавшийся ему излишне эмоциональным.
– На самом деле, – будто подслушав его мысли, уже гораздо спокойнее произнес Басалыгин, – дела начались такие, что впору застрелиться. От срама, как это в девятнадцатом веке делали. Ты заметил, что в наше время слово «честь» все больше превращается в пустой звук? Нынче ничто не позорно. Взятки брать – почему бы и нет, все ведь берут, а мы чем хуже? Красть не позорно, попрошайничать не позорно, в плен сдаваться – а что такого, на то и война! Алкоголиком, наркоманом быть не позорно – это, видите ли, болезнь, ее, как и сифилис, не стесняться, а лечить надо. Мужику с мужиком спать не позорно – наоборот, даже модно. Дело, которое тебе доверили, завалить тоже не позорно – ну, не справился, с кем не бывает? Возьми и сам сделай, если такой умный, а то критиковать все горазды…
– Ясно, – прервал его излияния Якушев. – А то я все голову ломаю: и зачем это моему полковнику пистолет? А теперь все понятно: чтобы застрелиться. А я, значит, вроде душеприказчика? Или исповедника?
– Иронизируй, иронизируй, – проворчал Басалыгин. – Только не забывай почаще проверять багажник на предмет появления в нем посторонних предметов округлой формы. Это теперь актуально, как никогда.
– Давай поконкретнее, если можно, – попросил Юрий, присаживаясь рядом с ним на скамейку.
Скамейка была горячая и ощутимо пригревала сквозь ткань джинсов. Якушев достал сигареты, протянул пачку полковнику и, получив в ответ отрицательное покачивание головы, закурил сам.
– Я получил косвенные доказательства того, что Зулус сидит у меня под боком, в моем отделе, – сказал Басалыгин. – Скорее всего, это не один человек, а, так сказать, коллективный автор – Молоканов плюс Арсеньев. Возможно, им помогал и этот мальчишка, Щеглов, но теперь его можно смело сбросить со счетов.
– Умер? – догадался Юрий.
– Мягко говоря. Если не вдаваться в мелкие детали, выглядит все так, будто он убил следователя прокуратуры, который вел это дело, отрезал ему голову, чтобы сошло за очередное преступление Зулуса, а потом застрелился в пьяном виде. Но застрелился он не сам, и исполнитель при этом так наследил, что это не берутся оспаривать даже мои красавцы, которые, как я подозреваю, все это устроили. Правда, пока непонятно как: у обоих алиби.
– А ты это алиби проверял? – спросил Якушев.
– Оно подтверждено милицейским протоколом, где черным по белому сказано, что во время убийства Щеглова офицеры вверенного мне подразделения Молоканов и Арсеньев находились в баре «Лагуна», где устроили пьяный дебош и безобразную драку с представителями сексуальных меньшинств, местом сбора и совместного отдыха которых является упомянутый бар. Протокол подлинный, да и рожи у них, скажу я тебе, нынче с утра такие, как будто их обоих привязали за ноги к спортивному автомобилю и на приличной скорости волокли мордой вниз по асфальту километров пятьдесят…
– Вот уж действительно, быть гомосексуалистом не позорно, – хмыкнул Юрий. – Логика простая: чтобы два мента, два опера из угро – то есть, по определению, два в высшей степени нормальных мужика – посреди ночи завалились в местечко, где собираются такие компании, им до этого надо было выпить не меньше ведра на двоих. А может, и по ведру каждому, это уже зависит от индивидуальных особенностей организма. То есть мочить следователя им тоже было некогда, они весь вечер пили по-черному… А если бы не пили – могли?
– Черт его знает, – покачал головой Басалыгин. – Понимаешь, следователя убили в лесу, в десятке метров от проселочной дороги. Он приехал туда на своей машине – ну, или его туда привезли силой. Машина осталась там. Ее подожгли, от искр и брызг горящего бензина занялся валежник, потом придорожные кусты… Огонь, по счастью, пошел в другую сторону – там рядом болотце, сыро, – так что тело обгорело не сильно. Опознать его опознали, но установить время смерти удалось только с точностью до суток. То есть, с учетом того, что вечером он был дома и разговаривал с женой, вообще не удалось. Речь-то идет о часах, если не о минутах, а они – сутки туда, сутки сюда…
– То есть, – закончил мысль Юрий, – если твои хваленые орлы не начали прикладываться к бутылке сразу же после окончания рабочего дня, а устроили драку в баре специально, чтобы создать себе алиби, успеть они могли что угодно.
– Только не убрать Щеглова, – сказал полковник. – Время его смерти установлено с точностью до нескольких минут на основании свидетельских показаний – соседка слышала выстрел и вызвала милицию. А они в это самое время бились с голубыми за сохранение генофонда. Черт, жалко, что их там только избили! Надо было еще и изнасиловать. Честное слово, руки опускаются! Так бы взял и перестрелял подонков к чертовой матери.
– И головы оттяпал, – подсказал Якушев.
– Вот-вот, – горько покивал головой Басалыгин, – к этому-то они и ведут. Все стало слишком явным, все уже лежит на поверхности: копни разок – и ответ у тебя в руках. Потому-то они и начали так нагло крошить направо и налево всех, кто мог представлять для них опасность. Щеглов – ерунда, его убрали мимоходом, как слабое звено, чтобы ненароком не раскололся. Терентьев, следователь, наверняка что-то про них узнал и в буквальном смысле слова поплатился за это головой. Остался только я – вернее, мы с тобой. Ты – профессиональный исполнитель, я – источник информации, тот, кто выбирает жертву, занимается планированием и мешает следствию…
– Вот зачем тебе пистолет, – сказал Юрий.
– Да что ты привязался к этому пистолету! Пистолет мне положен – по уставу, по форме… Нет, убивать они меня не станут – зачем? Если и убьют, то, как и тебя, при задержании – попытка к бегству, вооруженное сопротивление при аресте… Они начали действовать, обратной дороги у них нет, а значит, план уже готов и активно осуществляется.
– И?..
– И это означает, что тебе надо на время исчезнуть из города. Раствориться, потеряться, уйти из-под удара…
– А ты?
– А по мне они могут ударить только через тебя. Или придется пойти на банальное убийство, а это им невыгодно.
Юрий почесал переносицу под дужкой солнцезащитных очков. Предложение, как и шутка насчет белого медведя, было странное. Ему стало интересно, что последует дальше, но согласиться сразу означало бы выставить себя полным идиотом, во что Басалыгин, конечно же, не поверит, если только сам не идиот. Если начать слишком уж старательно смотреть господину полковнику в рот и безропотно, как цирковая собачка, выполнять все его команды, он обязательно заподозрит Юрия в двойной игре и изменит свой план – если, конечно, таковой у него имеется. Но даже если нет, даже если он чист, аки агнец, это вовсе не значит, что нужно слепо идти, куда скажут, и делать, что велят. Независимо от того, хорош он или плох, Басалыгин смертельно устал, откровенно запутался в ситуации и, как никогда, склонен к совершению ошибок, одна из которых может оказаться непоправимой, роковой. Юрий не знал, можно ли доверять полковнику, а это означало, что действовать ему придется по своему усмотрению, на свой страх и риск.
– Чего там «невыгодно», – сказал он. – Необязательно же отрезать тебе голову! Наймут кого-нибудь или просто подстрелят из-за угла, и концы в воду. Мало ли у тебя, полковника милиции, врагов! Найдут какого-нибудь наркомана, которого ты десять лет назад посадил, заставят подписать признательные показания, и дело в шляпе: ты лежишь на кладбище и больше никому не мешаешь, а твой убийца сидит в колонии и пишет трогательные письма одиноким дамочкам бальзаковского возраста. Чем плохо? Чье-то желание доказать, что ты Зулус, – не бронежилет, Павел Макарович. Это не единственная опасность, а просто одна из многих.