Арсеньев заглянул в пакет и хмыкнул, обнаружив там пригоршню остроносых винтовочных патронов.
– От «драгуновки»? – спросил он. – Где взял?
– На складе вещдоков, – честно ответил Молоканов. – Там этого добра навалом, так что десятка «маслят» вряд ли кто-то хватится.
– А ты чем займешься?
– Прослежу за Мамонтом, проверю кое-какие идеи. Его надо брать с поличным, чтобы не отвертелся, и у меня, кажется, начинает складываться что-то вроде плана. А ты дуй пока на Петровку и изображай бурную трудовую деятельность. Оформи все как полагается, доложись Мамонту… ну, словом, все как всегда. А потом, как освободишься, сразу к Якушеву.
– Идет, – сказал Арсеньев, и они расстались, на прощанье обменявшись вялым рукопожатием.
Капитан сел за руль своей немолодой «хонды», на заднем стекле которой по распространившейся в последнее время среди владельцев автомобилей этой марки моде красовалась наклейка с надписью: «BMW – тоже машина!», и поехал в управление. Мрачный Мамонт, узнав о смерти Гунявого, помрачнел еще больше, но удивленным он не выглядел, что свидетельствовало в пользу версии Молоканова, согласно которой господин полковник основательно приложил руку к серии убийств, которую сам же и расследовал. Будто задавшись целью окончательно утвердить капитана в этом нелестном мнении о своей персоне, Басалыгин завалил его бумажной работой, заставив приводить в порядок документацию, которую они с Молокановым за всеми своими делами и впрямь основательно запустили.
Арсеньев трудился дотемна, вдыхая бумажную пыль и выслушивая шутки коллег, каждый из которых после происшествия в «Лагуне» считал своим долгом заглянуть к ним в кабинет и более или менее плоско высказаться по этому поводу.
Когда он наконец смог покинуть рабочее место – не потому, что окончательно разобрался с бумагами, а потому, что не собирался корпеть над ними до утра, тем паче что Мамонт уже уехал, – было уже начало одиннадцатого. Сунув руки в карманы, задумчиво побрякивая лежащими в пакете винтовочными патронами, капитан дошел до своей машины, сел за руль и закурил. Больше всего ему сейчас хотелось поехать домой и провести остаток вечера наедине с бутылочкой пива и телевизором. Это представлялось не только заманчивым, но и самым благоразумным: в столь поздний час Спец почти наверняка уже сидит дома, а значит, осуществление молокановского плана придется отложить до завтра. Но Молоканов взбесится, если узнает, что его распоряжение осталось невыполненным, и будет, наверное, прав: если в его версии есть хоть какая-то доля истины, сейчас на счету каждая минута. И вполне возможно, Мамонт неспроста на весь вечер приковал капитана к письменному столу. Возможно, пока Арсеньев занимался писаниной и орудовал архаичным дыроколом, подшивая протоколы допросов, они со Спецом уже разделались с Молокановым. Не дай бог, конечно, но кто их, в самом деле, знает, этих маньяков?
Когда было надо, Арсеньев умел работать по-настоящему, без дураков – не спать по четверо суток кряду, усиленно шевелить мозгами, непрерывно мотаться по городу и даже лезть под пули, отлавливая отморозков, для которых человеческая жизнь не стоит ломаного гроша. Другие в убойном отделе не работают – они либо уходят из органов, либо находят для себя местечко поспокойнее здесь же, на Петровке, либо их тихо увольняют от греха подальше. Как и Молоканов, Дмитрий Арсеньев был прирожденным сыскарем и не мыслил себя в ином качестве. А то, чем они с майором занимались параллельно выполнению служебных обязанностей, было просто способом компенсировать недостаток бюджетного финансирования и повысить уровень жизни сотрудников правоохранительных органов – не всех, конечно, об этом пусть думают правительство и президент, а только тех, которые этого по-настоящему заслуживают: майора Г. Молоканова и капитана Д. Арсеньева.
В данный момент необходимость хорошенько поработать была налицо. От решительных и точных действий капитана теперь зависело уже не начисление квартальной премии и не закрытие очередного дела (хотя и это в конечном счете тоже); если верить фактам и Гене Молоканову, Арсеньев сейчас занимался спасением собственной жизни.
Такое важное дело требовало ответственного подхода. Для начала капитан заехал в кафе неподалеку от управления, где его хорошо знали, наспех перекусил и попросил завернуть с собой несколько бутербродов и наполнить крепким черным кофе литровый термос, который постоянно возил в машине на всякий пожарный случай. Если Спец в данный момент находился дома, ночка Арсеньеву предстояла длинная. Нужно было дождаться, пока этот профессиональный убийца покинет квартиру, и, не откладывая дела в долгий ящик, проникнуть внутрь, чтобы оставить в каком-нибудь укромном местечке подарок Молоканова – дюжину патронов от снайперской винтовки Драгунова, улику, которая послужит основанием для ареста Спеца.
Было уже около полуночи, когда он остановил свою «хонду» во дворе старого пятиэтажного дома, в котором обитал Якушев. Выключив зажигание, капитан перегнулся через соседнее сиденье и, вывернув голову так, что захрустели шейные позвонки, посмотрел наверх, на окна третьего этажа. В двух окнах еще горел свет, и одно из них, увы, было окном квартиры Якушева. Припомнив расположение комнат, Арсеньев пришел к выводу, что это гостиная. Свет внутри был приглушенный, неяркий – видимо, горела настольная лампа или бра. Это мог быть и какой-нибудь торшер, но данного предмета мещанской роскоши капитан во время своего первого визита в квартиру не заметил.
На потолке, участок которого виднелся в просвете между неплотно задернутыми шторами, плясали голубоватые блики – в комнате работал телевизор. Маньяк расслаблялся на диване с бутылочкой пивка – точь-в-точь так, как мечталось провести этот вечер капитану. Ничего, подумал он, будет и на нашей улице праздник. Пива на наш век хватит, а вот для тебя, приятель, этот приятный вечерок, скорее всего, станет последним. Впереди у тебя одно из двух: либо могила, либо много-много совсем других вечеров, которые ты проведешь на лагерной шконке. И ведь, что характерно, поделом!
Или все-таки нет?
Арсеньев ткнул пальцем в кнопку, и люк над его головой открылся с негромким скользящим шорохом и жужжанием. Теперь окно гостиной можно было видеть, не совершая гимнастических трюков с риском свернуть шею. Убедившись в этом, капитан осмотрелся по сторонам. Скудно освещенный одиноким фонарем над соседним подъездом старый двор был безлюден. Мертвенный зеленоватый свет сильной ртутной лампы неподвижными бликами лежал на крышах и капотах припаркованных автомобилей, в темных салонах которых размеренно вспыхивали и гасли красные и синие огоньки охранной сигнализации. Машины Якушева нигде не было видно, из чего следовало, что Спец, маньяк он или нет, человек разумный, предусмотрительный и держит свое авто на платной охраняемой стоянке или даже в гараже. И правильно делает: угонов транспорта меньше не становится, и если даже простому обывателю в Москве без машины сложновато, то уж маньяку-убийце без колес вообще полный зарез. Не полезешь ведь в метро или, скажем, в троллейбус с «драгуновкой» на плече и с отрезанной головой под мышкой!
Он снова посмотрел наверх. Свет в квартире Якушева по-прежнему горел, телевизор работал. Вздохнув, капитан Арсеньев закурил сигарету и, перегнувшись через спинку, достал с заднего сиденья термос. Судя по всему, ему предстояло провести здесь всю ночь. Эта перспектива и огорчала, и радовала: с одной стороны, ночь без сна в салоне автомобиля – не сахар, а с другой, лучше так, чем лезть в логово серийного убийцы, получившего в тренировочных лагерях спецназа такую подготовку, какая тебе и не снилась. Лезть туда, конечно, все равно придется, но тем приятнее отсрочка…
Стоявшему на крыше дома человеку автомобиль Арсеньева был виден как на ладони. В черной прямоугольной пасти открытого люка медленно разгорался и гас огонек сигареты, в темноте смутно белел воротник рубашки. Человек на крыше прижал к плечу оснащенный компенсатором отдачи скелетный приклад винтовки и заглянул в прицел. Ночная оптика превратила мир в хаос плавающих в черноте фосфоресцирующих пятен. Держа на отлете сигарету, зеленоватый светящийся призрак капитана Арсеньева достал с заднего сиденья термос, свинтил с него крышку и стал наливать себе кофе. Рука в латексной хирургической перчатке оттянула затвор, и тот маслянисто клацнул, дослав в ствол патрон с пулей редкого в наших широтах двадцать второго калибра. Перекрестие прицела замерло на макушке сидящего в машине человека. Снайпер задержал дыхание и плавно потянул спусковой крючок. Лязг затвора заглушил едва слышный хлопок выстрела, стреляная гильза откатилась и замерла на полпути, прилипнув к бугристому битуму мягкой кровли.
Оперуполномоченный убойного отдела капитан Арсеньев ткнулся простреленной головой в обод рулевого колеса. Стаканчик выпал из его руки, из опрокинутого термоса на колени, булькая и курясь горячим паром, вытекал обжигающий кофе, но Арсеньев этого уже не чувствовал. Через несколько минут дверь подъезда открылась. Оттуда вышел человек с похожим на атташе-кейс плоским футляром в руке и с рюкзаком за спиной. Приблизившись к «хонде», за рулем которой сидел убитый водитель, Зулус открыл правую переднюю дверь, быстро огляделся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, боком скользнул в салон.
Старенький однокамерный холодильник марки «Саратов» вдруг загудел, залязгал и затрясся, как припадочный, бренча выстроенными на средней полке в колонну по две пивными бутылками. Он словно хотел напомнить Юрию о своем содержимом: дескать, ты чего, парень, добро ведь пропадает! Ты же собирался влить его в себя вместо снотворного, перекусить на сон грядущий и завалиться в койку, чтобы с утра на свежую голову все хорошенько обдумать. Вот и действуй по плану, чего тебе неймется?
Закурив очередную, невесть какую по счету за эти сутки сигарету, Юрий посмотрел на часы. Было уже без пяти два. Веки горели, под них будто насыпали песка, тело понемногу становилось ватным, а голова – пустой и легкой, словно надутый водородом резиновый шарик. Сна не было ни в одном глазу; не в силах ни лежать, ни сидеть (чему немало способствовало состояние мебели, которой была обставлена эта съемная конура), Якушев расхаживал взад-вперед по комнате, жег табак и, как цирковых лошадей по манежу, гонял по кругу одни и те же тревожные мысли. Постепенно он начал почти физически ощущать свое сознание как некое замкнутое пространство, внутри которого суетливыми букашками бегали, бестолково тычась в стены, вопросы и ответы. Они никак не складывались в пары, эти вопросы без ответов и ответы на вопросы, которых никто не задавал; они скреблись и стучались, силясь отыскать проход туда, где точно так же неприкаянно мыкались их вторые половинки, но проход был наглухо закрыт и отлично замаскирован, так что временами Юрию начинало казаться, будто его и вовсе не существует.