Бак был залит под пробку, бессмысленная с учетом скорости и обилия разбуженных теплом ночных насекомых процедура протирки ветрового стекла тоже завершилась. Юрий сел за руль, запустил двигатель, включил фары и выехал с заправки.
Ему удалось не пропустить неприметный поворот на лесную дорогу, обозначенный наполовину спрятавшимся в разросшихся кустах указателем. Сразу за поворотом скорость пришлось резко снизить: разбитая, изрытая глубокими колдобинами, бугристая полоса утрамбованного суглинка вперемешку со щебнем и обломками некогда уложенного здесь асфальта могла именоваться дорогой разве что условно. Яркий свет фар сгущал отбрасываемые неровностями этого танкодрома тени, превращая каждый бугорок в мощную складку, а каждую впадинку – в глубокую расселину. Настоящие бугры и ямы очень удачно маскировались среди этого хаоса света и тени, заметить их удавалось далеко не всегда, а когда удавалось, то лишь в самый последний момент, когда предпринимать что-либо было уже поздно. Машина приседала и раскачивалась, подвеска коротко, сердито бухала, принимая на себя удары; глубокие ямы сменялись частой, жесткой гребенкой, на которой машина тряслась, как в лихорадке, и, казалось, готова была рассыпаться на куски. Плюнув на все, Юрий повел ее напролом, по прямой: время было дороже.
В лучах фар роились бледные ночные бабочки. Их было так много, что это напоминало классическую новогоднюю метель в представлении склонного к использованию штампованных образов кинематографиста. В траве вдоль дороги то и дело вспыхивали ярким фосфорическим светом парные огоньки, и Юрий не сразу сообразил, что это глаза – может быть, ежиков, а может, все тех же кошек, вышедших на поиски поживы и приключений из соседней деревни. Прямо по курсу ночь казалась непроглядной, но, когда лес по левую руку вдруг кончился, стало видно, что светлая полоска на востоке сделалась заметно шире и ярче.
Проехав развилку, на которой торчал побитый ржавчиной указатель с названием давно заброшенного и разграбленного дачниками пионерского лагеря, Юрий поехал еще медленнее, а затем, увидев уходящую в лес заросшую колею, свернул на нее.
Колея была проложена какой-то тяжелой техникой – возможно, лесовозом или трактором – и явно не предназначалась для легковых автомобилей. В днище ударил подвернувшийся под колесо крупный сук, машина с неприятным скребущим звуком проехалась брюхом по высокой жесткой траве, с глухим ударом зацепилась задним мостом за торчащий меж колеями пень. Оглянувшись, Юрий не увидел дороги, с которой свернул минуту назад, и решил, что этого, пожалуй, хватит. Углядев слева прогалину, он загнал туда машину, остановился и выключил двигатель.
В лесу было тихо и, как оказалось, уже почти светло. Юрий включил потолочный плафон и при его тусклом, желтушном свете приступил к сборам. Они были недолгими: сигареты и зажигалка в один карман, складной пружинный нож в другой, фонарик в третий. Выключенный мобильный телефон и вынутая из него батарея легли в нагрудный карман ветровки, который застегивался на пуговку. Прихватив из багажника полупустую сумку с купленным накануне у странного существа в разноцветных косичках снаряжением, Юрий запер машину и двинулся в путь.
Дорога была хорошо видна в сереньких предрассветных сумерках, и Якушев недовольно поморщился, досадуя на себя за впустую потраченное на съемной квартире время. Если бы он начал действовать чуточку раньше, ему, вполне возможно, удалось бы предотвратить убийство Арсеньева, не дать ловушке захлопнуться. Что ж, как сказал герой одной книги: видит бог, зверь слишком велик для этой ловушки! Плохо вот только, что действовать зверю придется не в темноте, а практически засветло, у всех на виду…
На развилке, которую очень узнаваемо описал Басалыгин, Юрий не стал сворачивать направо, к забору из проволочной сетки, а пошел прямо, по спуску, ведущему к приречному заливному лугу. Луг тонул в сероватом озере тумана, из которого торчали только темные купы разросшегося, грозящего заполонить все свободное пространство ивняка. На склоне, по которому тянулась размытая дождями дорога, темнела рощица – все, что осталось от сведенного при строительстве поселка леса. Уцелела она, видимо, только потому, что склон в этом месте оказался достаточно крутым, непригодным ни для земледелия, ни для строительства в том виде, что практиковался и до сих пор иногда практикуется небогатыми владельцами дачных участков, когда проект либо отсутствует напрочь, либо рисуется самостоятельно на клочке оберточной бумаги, а стройка ведется своими силами по принципу: чем скорее, тем лучше.
Вдоль склона по самому краю луговины тянулась еще одна грунтовая дорога. В десятке метров от развилки, на которой остановился Якушев, она скрывалась в подступивших к самому склону зарослях ивняка, образовавших что-то вроде заполненного сумраком, туманом, комариным писком и соловьиными трелями тоннеля. Соловьи понемногу успокаивались, чувствуя скорое наступление дня, их хор распался, в нем возникли паузы, делавшиеся все более продолжительными.
– Соловьи, соловьи, не будите солдат, – пробормотал Якушев.
Поправив на плече ремень сумки, он решительно свернул с дороги и стал карабкаться по склону. При его приближении птицы испуганно замолкали, чтобы возобновить пение, когда минует опасность. Склон был устлан пружинящим, шуршащим ковром прошлогодней листвы вперемешку с мусором и битым стеклом. Он густо пророс молодыми побегами и мощно разросшимися кустами лещины, которые упорно тянули к солнцу длинные, прямые и гладкие, как удилища, стволы и лишь у самой верхушки раскрывали шелестящие кружевные зонтики крон. Ближе к забору, ограждавшему территорию садового товарищества, мусора стало заметно больше, но его милосердно скрывали густые заросли крапивы – пока еще молодой, невысокой, нежно-зеленой, но вскоре обещающей подрасти, потемнеть и налиться свирепым жгучим ядом.
Басалыгин сказал, что его дом стоит четвертым с краю, но Юрий нашел бы его и без этого ценного указания: участки справа и слева от полковничьей дачи были возделаны и заботливо ухожены, там ровными рядами тянулись чистые, без единой посторонней травинки, грядки и белели свежей известкой стволы плодовых деревьев. Участок Басалыгина, в отличие от них, сплошь зарос лесной травой, упорно пробивавшейся сквозь желтовато-серый частокол ломких прошлогодних стеблей. Среди этого растительного великолепия Юрий без труда разглядел пучки нежно-салатовых листьев очень характерной формы. Это были одуванчики, и Якушев подумал, что, если Басалыгин когда-нибудь решит возобновить карьеру дачника, ему придется выслушать от соседей немало ласковых слов по поводу массированных парашютных десантов, каждое лето высаживающихся на их огороды с целью захвата новых территорий. В траве было полно бурых прошлогодних листьев, осыпавшихся с корявых, сто лет не подвергавшихся обрезке, замшелых плодовых деревьев. Под сливами земля щетинилась густым частоколом молодых побегов, росшие на склоне кусты сотнями копий пронзили проволочную ограду, частично ее повалив, а протиснувшиеся под ней корни дали всходы, которые уже успели окрепнуть, разрастись и оттяпать у гражданина полковника приличный кусок земли.
Не без труда отыскав утонувшую в зарослях калитку, Юрий просунул руку между ее ржавыми железными прутьями, отодвинул приржавевшую щеколду и, пригибаясь, как под обстрелом, проник во двор. Дом возвышался перед ним, слепо тараща запыленные бельма темных окон – двух на первом этаже и еще одного наверху, в мансарде. Он стоял на склоне, и бетонный фундамент с этой стороны почти достигал человеческого роста. Серый бугристый бетон наводил на мысль о наспех построенном укреплении, а вентиляционные отдушины смахивали на амбразуры, готовые ощетиниться пулеметными стволами.
Никаких пулеметов там, внутри, конечно, не было и не могло быть, но вот возможность засады не исключалась. Юрий броском пересек открытое место и прижался лопатками к прохладному шершавому бетону, радуясь тому, что с трех сторон участок Басалыгина обнесен не проволочной сеткой, а настоящим деревянным забором – почерневшим от старости, покосившимся, но по-прежнему высоким и непроницаемым для нескромных взглядов соседей.
Обогнув дом, он поднялся на крыльцо, побренчал связкой ключей и отпер входную дверь. Дом как снаружи, так и внутри выглядел одновременно обжитым и каким-то недостроенным, словно его обитатели, торопясь поскорее заселиться в свою загородную резиденцию, а еще из экономии, оставили устранение мелких недоделок и окончательное доведение жилища до ума на потом. Но нет ничего более постоянного, чем временное; многочисленные недоделки сделались привычными, перестали бросаться в глаза, и на них все реже обращали внимание. А потом женщина, которая как могла обеспечивала здесь уют и домашнее тепло, умерла, дом стал ненужным, опустел и начал потихонечку, пока еще незаметно для глаза, разрушаться, как это неизменно происходит с любым брошенным жильем.
Осмотрев обе имевшиеся в наличии комнаты, не обнаружив ничего интересного и оставив в укромных местечках кое-что из содержимого своей сумки, Юрий поднялся наверх. В мансарде тоже не обнаружилось ни сидящих в засаде омоновцев, ни каких-либо посторонних, не имеющих отношения к отдыху на лоне подмосковной природы предметов. Собственно, Юрий и не ожидал увидеть здесь стоящие на виду стеклянные емкости с заспиртованными головами жертв Зулуса: это была бы чересчур топорная работа, а Басалыгин вовсе не выглядел недоумком.
На всякий случай оставив кое-что из своих покупок и здесь, Юрий сунулся в низкую, неправильной формы дверцу на лестничной площадке, что вела, судя по ее расположению, в пространство между стеной жилого помещения мансарды и скатом крыши, которое покойная бабка Юрия называла «застрешком». Внутри было темно, и ему пришлось включить фонарик.
Бледный круг света скользнул по неровному слою гранулированного керамзитового утеплителя, посеребрил паутину, которой трудолюбивые обитатели чердака густо заткали пространство между стропилами. Вообще, паутины было меньше, чем могло бы быть; часть ее была разорвана и свисала пыльными клочьями, как будто не так давно в ней запутался кто-то оказавшийся паукам не по зубам. Поводив фонариком из стороны в сторону, Юрий без труда обнаружил засунутый за стропило длинный сверток из перехваченного в трех местах обрезками бельевой веревки старого брезента. Так пожилые рыбаки, которым жалко тратиться на специальные чехлы, иногда хранят свои снасти. Правда, упаковывают их не так старательно и засовывают не та