к далеко, но, в конце-то концов, у каждого свои причуды…
Пригнувшись в низком дверном проеме, Юрий протиснулся на чердак. Торчащий из доски обрешетки конец гвоздя, удерживавшего на месте шифер, вцепился в куртку на плече, как коготь хищной птицы. Высвободившись, Якушев приблизился к странному свертку и, протянув руку в перчатке, дотронулся до линялого зеленовато-желтого брезента. Пальцы нащупали что-то твердое, угловатое, имевшее до боли знакомые очертания и, судя по этим очертаниям, не имевшее никакого отношения к рыбной ловле.
Юрий не стал разворачивать брезент, поскольку и так не сомневался, что обнаружит внутри старую добрую СВД – снайперскую винтовку конструкции Драгунова с телескопическим прицелом и магазином на десять патронов старого русского образца – семь и шестьдесят две сотых на пятьдесят четыре миллиметра, обеспечивающих лучшую по сравнению с современными укороченными патронами точность попадания. Когда-то Юрий Якушев не расставался с этой винтовкой ни днем, ни ночью и даже, случалось, спал с ней в обнимку, прильнув щекой к гладкому дереву цевья, так что ошибиться он просто не мог: это была именно СВД – скорее всего, та самая, которой пользовался Зулус, чтобы лишить свои жертвы возможности сопротивляться.
– Ну, слава богу, – негромко пробормотал он, – а то я уже начал думать, что обознался!
В дальнем углу чердака виднелась кучка керамзита, из которой торчал наполовину похороненный под слоем красновато-коричневых гранул кусок пыльной и рваной полиэтиленовой пленки. Якушев уже собирался отвернуться и уйти, когда случайно заметил выглядывающий из-под пленки уголок чего-то похожего на окантованный алюминиевой полоской атташе-кейс.
Вот только было ли это кейсом? Юрию уже доводилось видеть нечто подобное, причем совсем недавно, и он, кажется, догадывался, что это такое на самом деле.
Приблизившись, он осторожно сдвинул в сторону пленку. Керамзит ссыпался с нее, шурша и тихонько постукивая, в воздух поднялось облако пыли. Пылинки заплясали в луче фонарика, направленном на крышку хорошо знакомого плоского футляра. Юрий щелкнул замочками и поднял крышку. Поблескивая вороненой сталью, детали разобранной винтовки лежали в выстланных бархатом уютных гнездышках. Потянув носом, Якушев без труда уловил слабый, но отчетливый запах пороховой гари.
– Ах ты зараза, – пробормотал он. – Вот так, да?
Картина была ясная, яснее некуда. Воспользовавшись отсутствием Юрия, кто-то проник в его квартиру, выкрал винтовку, которая несколько дней назад наделала немало шуму и была официально зарегистрирована на имя Юрия Якушева, застрелил из нее капитана Арсеньева и подбросил сюда… Но как? Когда?!
По всему выходило, что Юрий едва-едва разминулся с убийцей. Возможно, Зулус все еще оставался где-то поблизости, дожидаясь только удобного момента, чтобы нанести удар. Юрий инстинктивно обернулся, но никто не стоял, ухмыляясь, у него за спиной и не целился ему в голову из табельного пистолета системы Макарова.
Поколебавшись секунду-другую, он решил: семь бед – один ответ. На этой винтовке и так полно его отпечатков, да, если б их и не было, ее владелец все равно он. Доказать, что ее украли, не удастся, ни один следователь, находясь в здравом рассудке, не примет рассказ Юрия за чистую монету. Да и не будет никакого рассказа, будет убийство при задержании, и никто не станет возражать против того, чтобы повесить на покойника все дела Зулуса, благо улик хватит с лихвой – это ведь, наверное, не все, что гостеприимный и предусмотрительный Мамонт тут припрятал…
Руки в тонких кожаных перчатках уже совершали привычные замысловатые движения, собирая разрозненные части в единое смертоносное целое. Юрий передернул затвор, щелкнул курком, проверяя работу ударно-спускового механизма, заглянул в магазин, присоединил его и снова клацнул затвором. Теперь оружие было заряжено и готово к бою. В отдельном гнезде футляра лежал туго свернутый ремень с карабинами на обоих концах. Якушев пристегнул его к кольцам на прикладе и ложе и отрегулировал по длине. Поставив винтовку на предохранитель, он надел на ствол длинный заводской глушитель и спрятал на место пустой футляр, постаравшись сделать все как было.
Прикрепив к той стороне стропила, что была обращена вверх, один из своих сюрпризов, Юрий задним ходом выбрался с чердака и закрыл за собой дверь. Спускаясь по лестнице, он старался подавить эмоции, и это ему удалось: вернувшись на первый этаж, он был спокоен и собран, как на зачетном занятии.
Подойдя к окну, он остановился в раздумье. Солнце еще не взошло, но снаружи было уже совсем светло. За окном виднелось пространство между домом и забором с въездными воротами, правее которых располагался бугор прямоугольных очертаний, некогда, судя по торчащим из него редким чахлым стеблям декоративных растений, являвшийся клумбой. Глядя на этот памятник тщетности человеческих усилий, Юрий очень хорошо понимал, почему после смерти жены Мамонт избегает сюда ездить. Поддерживать, скажем, вот эту клумбу в нормальном состоянии ему недосуг, а видеть, как то, что любовно устраивала твоя покойная жена, прямо на глазах превращается в мусор, наверное, больно. Здесь все напоминает о ней – вот эти занавески, тарелки в проволочной сушилке, подушки на кровати, вышитая крестиком картина на стене… Продать дачу, отдать в чужие руки, которые, скорее всего, просто выбросят все это на помойку как ненужный хлам, жалко, смотреть на эти обломки прежней счастливой жизни больно, вот дом и стоит пустой, никому не нужный, как забытый мавзолей…
Пространство перед воротами так же густо заросло травой, как и задний двор. Среднестатистический столичный обыватель, выезжающий на природу лишь от случая к случаю и в основном затем, чтобы еще больше ее загадить, наверняка счел бы эту траву нехоженой. Но Юрий отчетливо видел, что по ней ходили, и неоднократно, всякий раз стараясь приблизиться к дому другой дорогой, чтобы не протоптать тропинку. Большинство следов вело не к крыльцу дома, а к воротам гаража, и Юрий не видел в этом ничего особенного, удивительного. Подавляющее большинство мужчин, имеющих счастье владеть личным гаражом (неважно, стоит в нем автомобиль или нет), считают его своей личной, неприкосновенной территорией и если уж что-то прячут, так непременно там, в гараже. Эта привычка входит в плоть и кровь; возможно, она даже передается по наследству и является уже не просто привычкой, а чем-то вроде инстинкта. Как бы то ни было, будь у Юрия Якушева гараж и имей он необходимость что-то спрятать, он бы именно так и поступил: пошел бы в гараж, нашел бы там самый грязный и захламленный угол и засунул свое сокровище туда.
Из кухни в гараж вела простая деревянная дверь, закрытая на задвижку. Юрий отодвинул щеколду, снял винтовку с предохранителя, перевел в режим автоматической стрельбы и, взяв ее на изготовку, толкнул дверь.
Глава 16
Разбуженный телефонным звонком, полковник Басалыгин поднял голову и обнаружил, что уснул, оказывается, прямо на кухне, на жестком деревянном табурете, облокотившись о стол и уронив голову на скрещенные руки. На столе стояла бутылка коньяка, в которой недоставало граммов ста, от силы ста пятидесяти, и чашка с недопитым, совершенно остывшим кофе, который смердел, как подмокшее содержимое переполненной пепельницы. За окном было уже светло, но солнце еще только собиралось подняться, золотя верхушки строящихся по соседству небоскребов и решетчатые скелеты подъемных кранов. Часы на запястье мелко, едва слышно стрекотали, стрелки показывали без восьми шесть.
Телефон продолжал звонить. Одной рукой беря трубку, другой полковник сильно потер лоб, щеки и виски, чтобы прогнать сонную одурь. Сон отступил, но намного легче не стало: голова была словно налита свинцом и раскалывалась, над переносицей было такое ощущение, как будто туда постоянно, с неубывающей силой давили пальцем. Очертания предметов были нечеткими, как случалось обычно по вечерам, когда без очков он уже переставал разбирать даже не особенно крупные газетные заголовки. Похоже было на то, что на пороге лета Павел Макарович ухитрился подхватить простуду, если не грипп. «Вот не было печали», – подумал он и, нажав клавишу соединения, хрипло и отрывисто бросил в трубку:
– Басалыгин слушает.
– Товарищ полковник? – послышался в трубке голос Молоканова. – Простите, что разбудил…
– Я не сплю, – перебил Басалыгин. В центре стола стояла фотография жены с перечеркнутым траурной ленточкой уголком, и он, протянув руку, переставил это свидетельство одолевшей его под утро слабости на подоконник, чтобы не отвлекаться. – Что случилось?
– Да уж случилось… Арсеньев убит.
– Как ты сказал? Как убит?!
– Обезглавлен, – сообщил Молоканов и после короткой паузы добавил: – Возле дома Якушева, прямо перед его подъездом.
Павел Макарович не уловил в его голосе ни единой нотки злорадства. От комментариев и высказывания версий Молоканов также предпочел воздержаться, тем более что никакой нужды в этом не было: все представлялось вполне очевидным, хотя выбор очередной жертвы полковника, мягко говоря, удивил.
– Ты там? – спросил он и, получив утвердительный ответ, решительно бросил: – Еду. Машину мне!
– Уже выслали, – сказал Молоканов и дал отбой.
Басалыгин тяжело поднялся из-за стола, со скрежетом отодвинув табурет, и залпом допил холодный кофе. Убирая со стола бутылку, он ненадолго задержал взгляд на фотографии жены. Она погибла за три дня до его возвращения из командировки в Чечню – шла вечером через темный двор и нарвалась на каких-то отморозков, которые проломили ей череп и нанесли шестнадцать ножевых ранений, чтобы завладеть обручальным кольцом, парой сережек из дешевого турецкого золота, мобильным телефоном и кошельком с двумя тысячами рублей. Павел Макарович нашел их и арестовал, но один из них оказался сынком крупного чиновника, папаша нанял дорогого адвоката, и дело развалилось, не дойдя до суда. Подонков отпустили на все четыре стороны; вскоре их разыскал Зулус, и то, что он с ними сделал, с точки зрения полковника Басалыгина, хотя бы отчасти оправдывало его существование.