– Ах ты сука!
Что-то с громким стуком, как в бубен, ударило в обшитую звонкой сосновой вагонкой стену и, громыхая, покатилось по лестнице. Павел Макарович услышал наверху быстрые шаги, лязг колец, на которых висела занавеска, еще один негромкий матерный возглас. Двигаясь почти бегом, внезапно очень куда-то заспешивший Молоканов вернулся на чердак, повозился там и снова подошел к окну. Обострившимся, как у угодившего в ловушку зверя, слухом полковник уловил шорох падающей на пол плотной ткани; неприятно скрипнуло разбухшее дерево, послышался стук форточки, открытой так энергично, что задребезжало стекло. Затем Басалыгин услышал звук, который было невозможно с чем-либо перепутать, – скользящий металлический лязг передернутого затвора. После этого на некоторое время стало тихо. Потом послышался короткий будничный хлопок выстрела, зазвенела, ударившись о дощатый пол, стреляная гильза. Мотор приближавшейся машины вдруг взвыл на высокой ноте, захлебнулся и замолчал. После непродолжительной паузы полковник снова услышал шаги спускающегося по лестнице Молоканова.
Предмет, выброшенный майором с чердака, видимо, подвернулся ему под ноги. Отброшенный энергичным пинком, он снова загромыхал по оставшимся ступенькам и приземлился на полу кухни с характерным шлепком, говорившим о том, что это нечто плоское. На ум Павлу Макаровичу пришел футляр от принадлежавшей Якушеву винтовки. Там, наверху, явно что-то происходило; Молоканов, похоже, окончательно свихнулся и начал палить во все, что движется. Его было просто необходимо остановить любой ценой, пока он не перебил половину ни в чем не повинных дачников, а для этого, в свою очередь, было необходимо выжить.
Выполнимость этой задачи представлялась, мягко говоря, сомнительной. Полковник Басалыгин имел богатый опыт по части общения с сошедшими с нарезки вооруженными отморозками, захватившими заложников, и знал: если стрельба началась, остановить ее уговорами непросто, а сплошь и рядом практически невозможно. К тому же Молоканов захватил его не затем, чтобы получить выкуп или выторговать себе свободу; он хочет убить и обязательно убьет, если ему не помешать. А помешать ему здесь и сейчас не мог никто, кроме самого Павла Макаровича.
Узел наконец уступил его усилиям, и веревка мертвой змеей беззвучно упала на земляной пол. Басалыгин вскочил, стараясь не обращать внимания на то, что затекшие ноги не желают слушаться, торопливо дохромал до березового чурбака, в котором торчало мачете, и, схватившись обеими руками за рукоятку, с коротким лязгом высвободил клинок из цепких деревянных объятий. Руки были скованы, и орудовать мачете он мог исключительно как двуручным мечом. Впрочем, в любом случае схватка не обещала затянуться надолго: он мог рассчитывать на один-единственный удар, сила и точность которого решат его дальнейшую судьбу.
Шаги Молоканова раздавались уже в кухне. Павел Макарович услышал, как майор снова пнул лежащий на полу предмет и тот со стуком ударился о печку. Пригибаясь, он метнулся к двери и прижался к стене, занеся над плечом мачете. Позиция была неудобная, бить приходилось снизу вверх, но выбора не было, и он решил, что для начала рубанет Молоканова по ноге, а если майор опять, пренебрегая шаткой лесенкой, просто спрыгнет на пол гаража, то и по шее.
Именно так Молоканов и поступил – быстрым шагом подошел к двери и спрыгнул вниз. Все складывалось так, что лучше не придумаешь; Басалыгин шагнул вперед, не сводя глаз с узкой полоски незагорелой кожи между прической майора и воротником его куртки, и с размаха опустил мачете.
Тут его поджидал сюрприз. Тускло-серый клинок еще только начал описывать в воздухе стремительную смертоносную дугу, когда Молоканов вдруг резко обернулся, отпрянул и блокировал удар казенником СВД, которую принес с чердака. Сталь лязгнула о сталь и соскользнула вбок, по инерции увлекая за собой вложившего в этот удар все силы полковника. Молоканов коротко и очень сильно ударил его ногой в пах, а когда Басалыгина согнуло пополам от нестерпимой боли, наотмашь врезал по уху прикладом. Мачете сорвавшейся с крючка рыбиной скользнуло по земляному полу; Молоканов еще раз для острастки ударил скорчившегося у его ног полковника прикладом, пнул ногой в живот и отступил на шаг, переводя дух.
– Но, не балуй! – как лошади, сказал он Басалыгину, отсоединяя от «драгуновки» магазин. Затвор лязгнул, выбросив уже досланный в ствол патрон; Молоканов ловко поймал его на лету и сунул в карман. – Оп-ля! Отпечатки, говоришь? Давай сделаем отпечатки.
Он наклонился, просунул винтовку меж сведенных вместе ладоней полковника и, прижимая их к железу и дереву своими руками, оставил на оружии столько отпечатков Басалыгина, сколько считал нужным.
– Вообще, это лишнее, – сказал он, отставляя винтовку к стене. – Нормальные убийцы работают в перчатках, это азбука. Но ты же у нас маньяк! Ты настолько сумасшедший, что хранишь улики против себя в собственном доме. Что отпечатки, когда здесь полно отрезанных человеческих голов! Ну что, Пал Макарыч, давай прощаться, что ли. Тянуть бессмысленно, скоро явятся наши коллеги из местного райотдела. Знаешь, в кого я – то есть не я, конечно, а ты – только что стрелял? Не поверишь, твой Спец оказался действительно очень шустрым пареньком. Он таки успел здесь побывать и выкрал единственную стоящую улику против себя – винтовку. И решил, видимо, все-таки разобраться, кто его так подставил. Да-а, товарищ полковник, в вашем возрасте и при вашей должности надо бы получше разбираться в людях! Единственный человек, который мог и, главное, хотел тебе помочь, а ты его – в подозреваемые… Ничего, скоро встретитесь на небесах, и ты за все перед ним извинишься.
– Он убит?.. – подняв окровавленное лицо, недоверчиво переспросил Басалыгин.
– Я, конечно, в спецназе не служил, но СВД – доброе оружие, – сообщил Молоканов. – Щелк – и нет его. Это ты его застрелил. Потом напал на меня, а потом… в общем, суп с котом. Как тебе сюжетец?
– Дерьмо, – с отвращением выплюнул Басалыгин.
– О вкусах не спорят, – кротко произнес Молоканов и вынул из наплечной кобуры пистолет.
В наушнике, что болтался у Юрия на груди, снова забубнили голоса. Якушев потянулся за ним, но неудачно – миниатюрный пластмассовый зажим, удерживающий провод, соскользнул с клапана рубашки, и крошечный микрофон, свалившись вниз, закачался на витом шнуре. Бросив быстрый взгляд вперед, чтобы ненароком не съехать с дороги, Юрий наклонился, ловя пальцами ускользающую пластмассовую таблетку. В это самое мгновение что-то коротко, хлестко звякнуло, в лицо и на голову брызнула мелкая стеклянная крошка, и Юрий ощутил сильный болезненный удар по черепу над левым виском. Ощущение было такое, словно его огрели раскаленным стальным прутом; спасительный рефлекс сработал раньше, чем мозг осознал происходящее, и Якушев боком упал на соседнее сиденье.
Его левая рука при этом оставалась на руле; машина резко вильнула вправо и наткнулась на поросший сорной травой вал земли, сдвинутый бульдозером во время давней попытки привести дорогу в более или менее приличное состояние. От толчка нога Якушева сильнее надавила на газ, двигатель взвыл, заставляя машину с достойным лучшего применения упорством штурмовать непреодолимую для нее преграду, и заглох.
Лежа на боку в дьявольски неудобной позе, Юрий посмотрел на ветровое стекло. Он увидел то, что ожидал увидеть, а именно пулевое отверстие, расположенное точно напротив его головы – вернее, того места, где она находилась бы, не взбреди в нее оказавшаяся спасительной идея послушать, о чем говорят бравый майор и маньяк в полковничьих погонах.
Вывернув голову так, что едва не повредил шею, Юрий увидел простреленный подголовник. Выстрела он не слышал, да и в любом случае для пистолета дистанция была чересчур велика. Значит, стреляли из припрятанной на чердаке «драгуновки», и Якушева окатило запоздалым холодком: он понял, что выжил исключительно благодаря слепому везению. Кто-то другой сказал бы, что тут налицо божественное вмешательство, но Юрий обычно избегал подобных заявлений, даже мысленных: ему почему-то казалось, что человеку с его биографией, безработному профессиональному солдату, такие разговоры не к лицу. Хочешь молиться – ступай в церковь или к домашнему киоту, не хочешь – не болтай ерунды и не поминай всуе того, о ком не вспоминаешь, пока у тебя все хорошо.
Но, кто бы ни отвел от него верную смерть, на вторичное вмешательство этой гипотетической высшей силы рассчитывать не приходилось. СВД – серьезное оружие, особенно в умелых руках, и Юрий в данный момент чувствовал себя тараканом, забившимся под черенок вилки посреди стола, над которым зависла рука с занесенной для удара свернутой газетой.
Хуже всего было то, что он опять перестал понимать происходящее и разбирался в нем, пожалуй, не лучше, чем упомянутый таракан в причинах свалившегося на него несчастья. Если маньяк – Басалыгин и Молоканов его повязал, кто же тогда стрелял? Либо тот, либо другой, третьего не дано. Но полковник, по идее, должен сидеть в наручниках, а Молоканов несколько минут назад сам сказал, что считает Юрия ни в чем не повинной жертвой обстоятельств и хитроумных интриг Басалыгина-Зулуса. Или это у него шутки такие?
Раскачивающийся на витом шнуре наушник снова едва слышно заквакал. Юрий поймал его и сунул в ухо. Рука коснулась чего-то мокрого, липкого, и, посмотрев на ладонь, он обнаружил, что та в крови.
– Ну что, Пал Макарыч, давай прощаться, что ли, – раздался у него в ухе голос Молоканова. – Тянуть бессмысленно, скоро явятся наши коллеги из местного райотдела. Знаешь, в кого я – то есть не я, конечно, а ты – только что стрелял?
– Че-го?! – ахнул Якушев. – Ах ты гнида свинорылая!
Он потянул на себя дверную ручку. Замок мягко клацнул, дверца чуть приоткрылась. Съехав с дороги, машина остановилась левым боком к видневшейся в паре сотен метров даче Басалыгина, и, выбираясь из нее через правую дверь, Юрий почти ничем не рисковал. Он на животе переполз через пассажирское сиденье, прошелся руками по колкой от прошлогодних стеблей земле и, наконец, упал на четвереньки в бурьян. Левое запястье обожгло поцелуем крапивы, под правым коленом очень некстати оказалось что-то по ощущению напоминавшее осколок бутылочного стекла. В наушнике продолжали говорить, и чем дальше Юрий слушал, тем большим идиотом себя чувствовал.