Подобравшись к задней дверце, он открыл ее и дотянулся до лежащей на сиденье винтовки. По нему больше не стреляли: очевидно, Молоканов так привык поражать свои мишени первой же пулей, что даже не усомнился в смерти того, кого называл Спецом. Кроме того, он был занят, рассыпая перлы своего красноречия перед Басалыгиным, который, отдать ему должное, неплохо держался. Впрочем, Юрий не испытывал по поводу геройского поведения господина полковника ни малейшего восторга: Молоканов говорил чистую правду, Мамонту следовало бы лучше разбираться в людях – ну, хотя бы в своих подчиненных, – и чаще напрягать мозги, чем мускулатуру и голосовые связки. Думал бы головой – глядишь, и не пришлось бы сейчас разыгрывать героя…
– Эй, парень, ты чего? – заставив вздрогнуть, послышался у него за спиной дребезжащий старческий тенорок. – Чего, говорю, ползаешь? Тебе помочь?
Оглянувшись, Юрий увидел пожилого гражданина в застиранной белой панамке, линялой брезентовой штормовке и архаичных, растянутых на коленях тренировочных шароварах, заправленных в выглядывающие из поношенных кедов шерстяные носки. В левой руке у старца была полупустая клетчатая сумка, а на правом плече, как аркебуза, покоились связанные вместе грабли и мотыга.
– Что ж ты делаешь-то, сопляк неразумный? – продолжал бойкий дед. – На ногах не стоишь, а за руль лезешь! Гляди, вся физиономия в кровище!
– Шел бы ты отсюда, отец, – сказал ему Юрий.
– Чего?! – возмутился дед. – Ты мне еще указывать…
– Пригнись, старый хрен! – вполголоса рявкнул Якушев. – Стреляют здесь, понял?
Старец открыл рот для очередного вопроса и захлопнул его с отчетливым костяным стуком, увидев появившуюся в руках у собеседника тускло-черную, мудреной заграничной конструкции винтовку с глушителем и мощным телескопическим прицелом.
– Исчезни, дед, – поверх багажника разглядывая дачу в прицел, сказал Юрий. – Подстрелят еще, отвечай за тебя потом. Телефон есть? Ментам позвони, пусть едут.
Он услышал глухой металлический лязг и шорох травы, а когда оглянулся, старика и след простыл. О его недавнем присутствии напоминали только лежащие в траве инструменты и клетчатая сумка. Дед исчез без следа, будто испарился; для ветерана Второй мировой он был слишком молод, для афганца, пожалуй, староват, но так исчезать его обучили явно не в собесе. Впрочем, в мирный, казалось бы, период между концом Второй мировой и началом первой чеченской русские солдаты успели поучаствовать во множестве неизвестных широкой общественности войн и вооруженных конфликтов, и сварливый дед вполне мог оказаться ветераном одного, а возможно, и нескольких негласных вмешательств в чужую внутреннюю и внешнюю политику.
Дача Басалыгина молчала. Она казалась бы вымершей, если бы не торчащий у ворот джип Молоканова и не голоса в наушнике. То, что они говорили, не внушало оптимизма в отношении дальнейшей судьбы давшего себя обмануть полковника, но шанс еще оставался, и Юрий покинул укрытие.
Он одним стремительным броском пересек открытое пространство, перемахнул через забор и приземлился в рыхлую землю грядки, из которой уже буйно и дружно выпирали ярко-зеленые перья лука. Прыгая через какие-то наполненные зловонной жижей корыта и накрытые полиэтиленом пирамидальные кучки навоза, Якушев перебежал участок, проскочил узкую улочку, рванул на себя оказавшуюся незапертой калитку и с разбега въехал обеими ногами в клумбу с тюльпанами. Из открытого настежь окна на него свирепо заорала какая-то тетка, но, увидев кровь на его лице и винтовку в руках, с коротким оглушительным визгом скрылась в глубине дома. Якушев обогнул строение, миновал дощатый нужник, из которого его окликнул удивленный мужской голос, продрался через густой малинник на границе двух участков, с грохотом сшиб подвернувшееся под ноги ведро и вышел на финишную прямую.
– Прослушка? – звучал, казалось, прямо внутри головы насмешливый голос Молоканова. – Ну, вы как дети, ей-богу! Сначала Арсеньев, теперь ты… Что вам ни скажи, всему верите. Сам я ее поставил, понимаешь? Сам! Это и не микрофон вовсе, а так, муляж, дурилка картонная, пуговица и кусочек фольги. Арсеньеву я сказал, что это твоя работа, тебе – что Спеца… А вы и купились. Ах, мы в одной лодке, ах, мы под прицелом! В одной лодке… Да я с вами, баранами, на одном поле по нужде не сяду!
Прижавшись плечом к нагретым солнцем шершавым доскам забора, Юрий перевел дыхание и плавно, стараясь не шуметь, оттянул затвор винтовки.
– Не ты ли мне десять минут назад цитировал этого, как его… Акутагаву? – спросил Басалыгин. – Все-то у тебя дураки, один ты на белом свете умный уродился. Не страшно – с таким интеллектом и без охраны?
– Молоток, полковник, тяни время! – одними губами прошептал Юрий и осторожно толкнул калитку.
«Знать бы еще, на что рассчитывает Мамонт, – подумал он, стремительно и бесшумно поднимаясь на крыльцо. – Если Молоканов уверен, что я труп, у Басалыгина тоже не должно быть причин в этом сомневаться. Но все равно он прав: время надо тянуть до последнего. Как сказал один умный человек, из каждого мгновения вырастает павлиний хвост возможностей. В конце-то концов, на дворе день, кругом люди, а поперек дороги стоит машина с простреленным ветровым стеклом и, как предполагается, свежим трупом внутри. Ситуация для убийцы не самая выгодная, хотя, надо признать, продумал он все неплохо. Да и что тут продумывать? Свалить мою смерть на Мамонта – это же само напрашивается! Трупом больше, трупом меньше – кто станет в этом разбираться?»
Входная дверь была не заперта. Дверь, что вела из кухни в гараж, тоже оказалась распахнутой. Внутри горел свет, и Юрий увидел в дверном проеме, как картину в раме, Молоканова с пистолетом в поднятой на уровень глаз руке. Майор стоял к нему в профиль и был виден примерно до середины бедер. Басалыгин в поле зрения не попадал, зато Юрий отчетливо видел, как большой палец Молоканова взвел курок пистолета.
Он вскинул винтовку к плечу и выстрелил – как обычно в такие моменты, по наитию, не целясь. И, опять же как обычно, пуля нашла цель так же точно, как если бы Юрий просто ткнул в нее пальцем. Послышался лязгающий щелчок, пистолет, беспорядочно кувыркаясь, отлетел к дальней стене, а Молоканов присел, шипя от боли и прижимая к груди ушибленную, а может быть, и вывихнутую кисть.
– Привет, майор, – сказал Юрий, направляясь через кухню к гаражу. – Пару голов на холодец не продашь?
– Ты не знаешь, во что суешься, идиот, – прошипел Молоканов.
– Да ну?! – весело изумился Якушев. – Боюсь, это ты не знал, во что суешься, когда залез в мой дом и застрелил своего кореша из моей винтовки.
– Я?! – очень натурально возмутился майор.
– Пристрели его, Спец, – бессильно опускаясь на ящик с растопкой, попросил Басалыгин. – Это не человек, а упырь какой-то. Стреляй, не давай заговорить себе зубы.
– Конечно-конечно, – криво усмехнулся Молоканов. – Давай стреляй! А потом либо сядешь на пожизненное за его дела, – он кивнул в сторону полковника, – либо ляжешь в эту яму. Знаешь, что в ней?
– Знаю, – сказал Юрий. – Второй ствол на землю, живо!
Молоканов помедлил, а потом, неловко действуя левой рукой, вынул из-за пояса и бросил на землю пистолет Басалыгина.
– Сними с него наручники, – приказал Юрий.
– Даже не подумаю, – объявил майор. – Ты совершаешь большую…
Винтовка в руках Якушева негромко хлопнула, у самых ног Молоканова взметнулся фонтанчик земли.
– Это маньяк! – воскликнул он.
– Я тоже маньяк, – заверил его Якушев. – Только мои жертвы, когда доходит до дела, умирают не так легко и быстро, как те, чьи головы лежат в этой яме. Ты сделаешь то, о чем тебя просят, или прострелить тебе колено?
– Прострели ему голову, – посоветовал Басалыгин. – Такие подонки не должны жить.
– Мотать пожизненный срок в тюрьме для смертников – это не жизнь, полковник, – возразил Юрий. – И вообще, это ты, мент, поставлен закон охранять, а не я. Чему ты меня учишь?
– Может отвертеться, – тоном, каким говорят «Смотри, я тебя предупреждал!», произнес Басалыгин. – Улики можно трактовать по-разному, и получатся наши показания против его. Я бы на твоем месте выстрелил.
– Снимай наручники, майор, – упорно игнорируя добрый совет, повторил Якушев. – И не рассчитывай выйти сухим из воды. Не выйдет, приятель!
Он сунул под мышку винтовку и достал из нагрудного кармана плоскую серебристую коробочку устройства, шнур от которого тянулся к спрятанному в его ушной раковине микрофону. Поиграв кнопками, Юрий отмотал назад цифровую запись и включил воспроизведение. Он делал это наугад, но фрагмент попался удачный.
– …Мы без тебя еще повоюем! Погоди, пусть только пыль чуток уляжется, пусть эти суки немного успокоятся, решат опять, что нет над ними ни Бога, ни черта, ни закона, ни даже Зулуса, – о, вот тогда-то я за них возьмусь по-настоящему! – послышался из динамика голос Молоканова.
Майор вдруг одним броском очутился возле Басалыгина, рывком сдернул его с ящика, на котором тот сидел, и развернул лицом к Юрию, прикрывшись крупным телом полковника как щитом. В руке его откуда ни возьмись появился старенький самовзводный наган. Молоканов спустил курок, и Якушев, выронив винтовку, свалился на пол гаража. Падая, он задел сколоченную полковником в незапамятные времена лесенку, и та с печальным треском развалилась на куски.
Глава 20
Басалыгин ударил майора локтем, целясь в солнечное сплетение. Удар пришелся в ребра; Молоканов отшвырнул полковника от себя и выстрелил еще раз. Обшарпанный, сизый от долгого употребления наган оглушительно хлопнул, окутавшись дымом, как кремневое ружье, и Павел Макарович, споткнувшись о ящик, рухнул в набитую жуткими трофеями Зулуса яму.
Молоканов снова повернулся к Якушеву. Спец уже снова был на ногах – скрюченный, с прижатой к простреленному боку окровавленной ладонью, с наполовину залитой струящейся из раны на голове кровью лицом. На глазах у майора он отнял ладонь от бока, выпрямился и как ни в чем не бывало шагнул вперед, глядя противнику прямо в глаза.