Найти беглеца
Вечером в российских вооруженных силах (в других не служил, не знаю) проводится поверка личного состава на предмет наличия личного состава с целью выявления среди личного состава отсутствующего личного состава. Здорово завернул. В общем, оперативный дежурный по части пальцем (и только пальцем!) пересчитывает всех бойцов срочной службы, которые обычно на месте не стоят, а задними рядами ходят из одного подразделения в другое, пинают друг друга в шутку и всерьез, плюются, справляют малую нужду в соседние кусты за плацом, или прямо на цоколь монументального здания казармы (нашей казарме было двадцать пять лет и запах был от неё еще тот…), а если это дело проводится зимой, в смысле в казарме, то некоторые, особо одаренные (или, если следовать уставной терминологии, то «наиболее подготовленные»), могут и поспать минут двадцать, маскируя свое бренное тело передними рядами не особо одаренных («слабо подготовленных») сослуживцев. В общем, в таких условиях, по мнению вышестоящего командования (наверное, генералов), правильно пересчитать личный состав может только военнослужащий с высшим военным образованием, т. е. офицер. Это как минимум лейтенант. Прапорщики к этому стратегически важному вопросу практически не допускаются. Исключение составляют лишь «наиболее подготовленные», прослужившие уже много лет и только и думающие о том, как продержаться в армии до законной пенсии еще пару лет, а потому и не желающие допускать такого прокола как недочет бойца (в свое дежурство).
Когда в один прекрасный холодный (конец октября) вечер мы вернулись с учений, на которых нас трое суток носило ногами по глухой дальневосточной тайге, а окончилось учебно-боевым налетом на станцию привода аэродрома, было одно единственное желание — спать. Как назло, в разведбате мотострелковой дивизии, с которым мы жили в одной казарме, дежурный по батальону старший прапорщик недосчитался одного бойца. Боец этот ничем, кроме одного, от общей безликой массы «мазуты» не отличался. Размерами он был небольшими (килограмм сорок пять, не больше), наглостью и силой не обладал, командиров на уазике не возил, и поэтому я знал его только потому, что этот боец, которого все звали Хачиком (было в нем что-то татарское), однажды рассказал мне, что такое критическая масса урана, и что произойдет, если эта критическая масса будет превышена. Это было то, чем он отличался от всех остальных своих сослуживцев. Короче, парень был создан не для армии. В тот момент я, как человек интеллигентный, начитанный и смотрящий на мир сквозь призму полученных знаний, ощущал в армии катастрофическую нехватку информации любого рода. К слову сказать, я в казарме (где жило человек четыреста) был единственный, кто по собственному желанию мог одинаково читать «Одиночную подготовку разведчика» начальника разведки ВДВ полковника Павла Яковлевича Поповских или «Героя нашего времени» корнета лейб-гвардии Гусарского полка Михаила Юрьевича Лермонтова. Для меня это было простое утоление информационного голода, который обрушился на меня вместе с голодом физическим, как только я попал в армию. Большинству моих сослуживцев в армии было легко и просто, ибо им не надо было ни о чем думать — за них обо всем думали командиры (еще Эдисон сказал: «Большинство людей готово безмерно трудиться, лишь бы избавить себя от необходимости думать»). Я почему-то с этим смириться никак не мог. Сейчас я понимаю, что в масштабах армии это плохо, если вдруг солдат начинает самостоятельно думать. Но тогда я этого понять не мог. Да и не хотел.
В общем, через полчаса после начала поверки старший прапорщик Бойко, по результатам нескольких повторных пересчетов, окончательно убедился, что не хватает одного бойца. Еще через двадцать минут при помощи сержантов он выяснил и фамилию пропавшего. Это был боец роты войсковой разведки по прозвищу Хачик.
А надо сказать, что оперативным дежурным по штабу полка, на территории которого дислоцировалась наша отдельная рота, в тот день стоял заместитель командира полка по тылу, майор Буслаев, который очень ненавидел всю нашу отдельную роту, которая ему не подчинялась, а особенно нашего командира роты майора Иванова, который имел за Афганистан боевых наград больше, чем их было во всей дивизии, и который, в отличие от офицеров дивизии, не стеснялся иной раз послать командование оной дивизии на три буквы великого и могучего русского языка. В общем, зампотыл решил, в отсутствие Иванова, лишний раз показать нам, безответным срочникам, какой он все же крутой и всемогущий.
Мы уже практически спали, когда это чудо зампотыл, разящий перегаром, вошел в казарму и приказал нам построиться. Логика его была предельно проста: «Вы разведчики, вам его и искать». При этом он как-то забыл, что так же в этой же казарме располагался целый отдельный разведывательный батальон мотострелецкой дивизии, в котором было около семидесяти человек личного состава, и все эти люди так же смело именовали себя разведчиками. На наши доводы о том, что мы не спали трое суток, он только усмехался и говорил, что тяготы и лишения нужно стойко переносить…
Именуемые разведчиками с чистой совестью легли спать, а мы построились на ЦП за получением боевой задачи. Столяров, один из наших сержантов, сразу заявил, что если в поисках бойца задействуются силы специального назначения, да еще и после трех суток вынужденной бессонницы, то в случае поимки беглеца, на резкое ухудшение его здоровья пусть никто не обижается (это предложение следует считать литературной обработкой слов сержанта — на самом деле Столяров выразился короче и матернее). Это немного испугало зампотыла, но уже ничего не могло его остановить.
Я взял из своего РД-54 военный фонарик, в надежде использовать его для выбора лежачего места в соседней заброшенной казарме или на других отапливаемых объектах мотострелецкого полка. Никто из нас всерьез не воспринимал зампотыла, и все как один знали, что поиски беглеца будут проходить только там, где есть место выспаться. Но эта подлая скотина зампотыл проводила нас до ворот КПП и еще долго стояла там, надеясь, показав нам свою особую бдительность, мужественно пресечь попытку разведчиков саботировать порученное задание.
Да, чуть не забыл. Зампотыл запретил нам одевать бушлаты: если Хачик рядом, вы его быстрее найдете, а если далеко, то вам и бушлаты не помогут…
К слову сказать, в нашей роте тогда было всего четырнадцать человек трех призывов. Это только на время командировки в маленькую горную республику нам придавали народ из других подразделений дивизии и отдельной бригады.
За воротами КПП мы разделились на две группы, с целью проникновения на свою территорию с разных сторон и пошли искать свое счастье. Да, если кто не знает, счастье солдата — это здоровый сон.
На территории полка располагался так называемый пункт приема личного состава — если коротко: ППЛС. Это то место, где по замыслу Генерального Штаба в случае начала войны согласно полученным в военном комиссариате предписаниям, должен был собираться приписной состав полка, получать свою шинель, каску, вещмешок с тремя (в другом вещмешке — с одной) портянками. Хотя я слабо представлял себе эту процедуру на фоне той выжженной ядерным огнем пустыни, которая осталась бы от местности, начнись вдруг Третья мировая война.
ППЛС уже неоднократно использовался нами для подобных целей, и каждый боец нашей роты знал, на каком окне мной были сняты штапики, и после нехитрого действия стекло быстро и незаметно вынималось из рамы, освобождая путь. Я забрался на пункт приема личного состава (возле окон снег был вытоптан, так как там проходила тропа часового, и поэтому наших следов не оставалось, да и какой разведчик оставляет следы…), где на лежаках были сложены шинели, вещмешки, каски и всякая подобная ерунда, которая предназначалась для мобилизованных в случае войны. Следом за мной на ППЛС забрались еще пятеро. Тут было относительно тепло, а наличие большого количества бесформенных шинелей хорошо компенсировало эту относительность. Но не успели мы принять положение для «отдыха лежа», как за окном послышались крики зампотыла, который, видимо, обнаружил выдвигающуюся в казарму вторую часть нашей роты. Крики становились все громче и, наконец, его рожа заглянула в одно из окон барака ППЛС. В куче шинелей нас обнаружить можно было только руками, а залезть вовнутрь зампотыл не мог. Барак был опечатан и сдан под охрану караула. На всякий случай зампотыл минуты три орал, что нас видит, и требовал выходить «по-хорошему». Но и мы уже давно с ним служили и знали, что это он так пытается взять нас на «пушку», точно не зная, есть ли мы внутри барака, или нас нет.
Обозвав нас мерзавцами, подрывающими боеготовность Родины, он ушел орать в другое место, давая нам возможность выспаться.
Я всегда задавался вопросом, проходил ли зампотыл полка майор Буслаев медкомиссию при поступлении в военное училище, или нет. Особенно в части, головы касаемой.
Отвлекусь от поисков сбежавшего, на небольшой рассказ про самого зампотыла.
Как-то он, будучи оперативным дежурным по полку, решил в очередной раз показать срочникам свою крутость и непогрешимость. Видимо он долго думал, как это сделать. Додумался он вот до чего.
Накануне, дня за три до демонстрации своей крутости он, так же будучи оперативным дежурным, ночью зашел с проверкой на КПП части, где, к своей великой радости наконец-то застал сержанта Варушева (по моему, парень был из батальона связи) занимающегося любовью со своей прихожей подругой. Подруга сержанта, увидев обезображенное непомерной радостью лицо майора, быстро ретировалась, зарекшись посещать это КПП, а сержант, следуя долгу службы, вынужден был остаться. Сержанту Варушеву Буслаев руками выразил «благодарность от лица службы» (на лице сержанта) и до утра разъяснял потерявшему бдительность Дон Жуану всю остроту ситуации и приведшую к этому повышенную степень снижения им боевой готовности Российской Армии. За три дня Буслаев проанализировал сказанное им ночью, и решил сказать все это, с некоторыми дополнениями, всему личному составу полка, батальона связи дивизии, разведывательного батальона дивизии, саперному батальону дивизии и нашей отдельной роты.