Потому что мужчины это мужчины. А Вы для меня больше, намного больше. В Вас одном для меня соединилось гораздо больше разных прочих хороших вещей, поэтому я могу быть счастлива вблизи от Вас, а не только близостью с Вами. Ведь это удивительно, Витенька, Вы не знаете, до какой степени Вы родной для меня. Даже физически родной – вот такое у меня ощущение! А ведь, если хотите знать, я никогда в жизни своей не могла преодолеть чувства физической брезгливости к мужчине, всегда в какой-то момент, взглянув на него, сказать “бр-р-р!” А когда я прикасаюсь к Вашей руке, или целую её, я – счастлива, и это никогда не проходит, и Вы весь для меня такой.
Вот что я имею в виду сейчас, когда говорю Вам, что не могу без Вас больше. Я правда не могу больше. Я устала от одиночества – Вы это можете понять – я не могу больше оставаться одна. Когда вечером засыпают дети – я сижу и реву, потому что мне никуда не хочется идти “развлекаться”, мне только хотелось бы, чтобы Вы вернулись с работы, выпили со мной чаю, сказали мне пару слов о Вашей работе, и чтобы мне было слышно, как Вы дышите во сне. Вот и всё. И глядя, как Вы спите, я смогу произносить про себя все нежные слова к Вам, которые накопились за день.
Не думайте, что я оторвалась от земли и вознеслась в облака. Мы оба с Вами слишком любим землю. Просто я считаю, что земное счастье может иметь самые разнообразные формы и варианты и сейчас – пока что, – не мыслю для себя другого. А наши цветы ещё расцветут – об этом не стоит загадывать. Но их надо посеять, чтобы они расцвели. А иначе мы ничего не дождёмся, кроме колючек и репейников. Если бы Вы не были диалектиком, то Вам вообще нельзя было бы ничего объяснить из сказанного; и я надеюсь, что Вы поймёте меня.
Между прочим, всё это я могла бы Вам сказать перед нашим отъездом в отпуск, на юг. Но мне тогда ещё как-то это было не вполне ясно, я не могла уверенно говорить о себе. Сейчас я знаю твёрдо, что мои чувства к Вам требуют именно этих слов, я уверена в себе.
Так вот, милый Витенька, мы с Вами зря спорим: я ведь хочу тоже дружбы, но только совместной, тесной, нежной и постоянной. Вы сами говорили как-то, что готовы сидеть со мной хоть десять часов, когда это получается спокойно, ровно, мило. Вас раздражает, когда Вам кажется, что я от Вас “чего-то ещё хочу”. Так вот, Вы успокойтесь: пусть этого Вам не кажется. Это не то и не так. И не так просто мы, женщины, думаем о вас, когда очень любим, когда нас раз в жизни скрутит единственная, настоящая, самозабвенная любовь. А во всех остальных случаях мы, конечно, думаем о вас намного проще.
Теперь об “эксцессе” 6 ноября. Я Вас на следующее утро просила забыть и зачеркнуть всё это. Я не могу отвечать за свои слова и поступки, когда я не владею собой. Мне даже трудно всё это вспомнить. А случилось это всё отчасти оттого, что в этот день я уже была достаточно взвинчена. Я не оправдываюсь, я только пытаюсь объяснить. И ещё раз только могу сказать Вам, – будь мы вместе, этого бы не могло случиться. У меня не такой уж плохой характер был когда-то. Мне просто сейчас очень трудно жить.
Если Вы друг мне, Вы это не можете не понять. Я Вас очень прошу больше задумываться над тем, что я говорю Вам, находясь в твёрдой памяти, а не в бреду.
Подумайте над тем, что я написала Вам, Витюша. Верьте мне, я Вам пишу не под “настроение”, такие вещи продумываются долго, к ним не легко прийти.
Воля Ваша, “как скажете”, так мы с Вами дальше и будем. Только подумайте серьёзно – не лучше ли нам было бы вместе ждать лучших дней, чем врозь. Ведь Вы сами говорили, что Вам плохо и холодно и одиноко. Мне кажется, что мудрые жизненные решения не стоит называть “компромиссами в области чувств” в тех случаях, когда люди способны мыслить диалектически, и когда они всё-таки имеют за плечами много хорошего.
Вот и всё».
На этом переписка 50-х годов заканчивается.
«Специалисты по интимной жизни Светланы» насчитали аж шестнадцать её любовников. Среди них был человек, которому адресованы эти письма. Незадолго до своей смерти он рассказал и записал на магнитную ленту историю знакомства со Светланой. Этот документ приведён полностью в Приложении I.
Из рассказа Адресата и писем, которые вы прочитали, ясно, что отношения между Светланой и её другом были платоническими.
После ноябрьского письма они стали видеться реже, и общение между ними прекратилось совсем. Закат дружеских отношений оказал сильное влияние на дальнейшую личную жизнь Светланы: «Потом, – констатировала она через тридцать лет, – всё смешалось и покатилось <…> куда-то без руля и без ветрил…» По-моему, именно тогда, со времени её расставания с Виктором, «специалисты по интимной жизни Светланы» открыли свой счёт. Можно ли обвинять молодую, обаятельную, в самом соку женщину в последствиях безответной любви, о которой некоторые из читательниц знают не понаслышке?
Мой отец был знаком с Виктором ещё с начала тридцатых годов. Они работали в Центральном парке культуры и отдыха имени А.М. Горького. Отец занимался электрочастью парка, а Виктор – культурно-массовыми мероприятиями. Потом их пути разошлись: отец работал по комсомольско-партийной линии, а его товарищ пошёл учиться в Академию коммунистического воспитания имени Крупской, но их дружеские отношения сохранились. В 1934 году Виктор работал в качестве автора сценариев документальных фильмов. Был автором критических статей, книг по истории и теории киноискусства.
Во время и после войны Виктор работал в ЦК ВЛКСМ, а потом в отделе агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) под руководством Д.Т. Шипилова. Учился в аспирантуре Академии общественных наук, защитил кандидатскую, позже стал доктором искусствоведения. Последние четырнадцать лет жизни он был главным редактором массового общесоюзного журнала, в котором печатались статьи по теории киноискусства, рецензии на фильмы, творческие портреты актёров, режиссёров, операторов и другом, связанным с кино.
Во время учёбы в аспирантуре Академии общественных наук Виктор встретился и подружился со Светланой, а потом познакомил её с нашей семьёй. Она иногда приезжала к нам домой, изредка и мы бывали у неё на даче. Гуляли по лесу, катались на лыжах…
…По-моему, это было зимой 1952/53 года. Как-то в воскресный день с отцом и с Виктором мы приехали на дачу к Светлане в посёлок Жуковка, который находится в районе теперь скандально известной Рублёвки.
Было морозно. Дача стояла в лесу. Запомнились высокие сосны и утопавшие в снегу пушистые ели. Деревянный дом был небольшим, в два этажа. Наверху располагались бильярдная и детская комната.
Отец с Виктором гоняли шары по зелёному сукну – играли в бильярд, а мы с Осей в машинки. Разница в возрасте у нас была небольшая, он ровно на год младше меня. (Иосиф Григорьевич Аллилуев стал врачом-кардиологом, доктором медицинских наук. Он умер в 2008 году.) Иосиф, тогда кучерявый черноволосый мальчик, был со мной внимателен и гостеприимен, показывал свои игрушки и что-то рассказывал о них. Общаться с ним было интересно.
На дворе уже смеркалось, когда всех пригласили к обеду.
На первом этаже была большая комната, в которой стоял длинный обеденный стол, накрытый белоснежной скатертью. Запомнилось, что в комнате было много яркого электрического света, который, отражаясь от сверкающей белизной скатерти, создавал настроение праздника.
На стол подавали две женщины и, что поразило, в белых халатах. Они напомнили мне о врачах и, если не напугали, то насторожили. В те годы я часто болел, и медицинская одежда ассоциировалась с уколами, к которым в детстве вряд ли кто относился с радостью.
На горячее на середину стола поставили блюдо с зажаренным, румяным, почти живым поросёнком. Когда его стали разбирать на куски, оказалось, что поросёнок битком набит гречневой кашей. Я её не очень любил, но от неожиданности съел целую тарелку, было вкусно.
О чём говорили взрослые, я, конечно, не помню, но чопорности и натянутости за столом не было и в помине. Хозяйка с красивыми золотистыми каштановыми волосами сидела во главе стола, была приветлива и радушна.
Мне не раз доводилось общаться с этой удивительной женщиной. Тогда ей было всего 27 лет. В далёком детском воспоминании она осталась красивой и доброй, без игры и фальши.
Летом 1953 года в подмосковный дом отдыха, где мы тогда были всей семьёй, приехала Светлана. Он состоял из нескольких корпусов. Один из них назывался «Осинка», вероятно, потому, что все балконы были различной величины и конфигурации и создавали впечатление прилепленных к стенам осиных гнёзд. Архитектор, судя по дому, был большим выдумщиком – как окна и балконы снаружи, так и все внутренние помещения были настолько сумасшедшими по форме, планировке и высоте, что без привычки не заблудиться в них было невозможно.
Помещение, в котором мы жили всей семьёй, было на самом верху и имело весьма причудливый вид. Судя по виду, раньше это был небольшой концертный зал. Входя в него, человек попадал на крылечко со ступеньками, обращёнными внутрь огромного длинного широкого пространства с 5—6-метровым потолком. На противоположной от входа стороне помещалась самая настоящая сцена с широкой лестницей с перилами. На «сцене» стояли удобные кресла и столики, причём другая её часть заканчивалась выходом на просторный, но тоже вычурный балкон.
Слева от входа, почти под потолком, сквозь толстую стену были пробиты два окна в форме усечённой пирамиды. В солнечные дни в комнату врывались яркие гранёные лучи. Прямо под окнами, как это принято в нормальных домах, располагался подоконник. Но он был такой широченный, что когда приезжал дядька Витька, то на нём, подстелив матрасик, он сладко спал всю ночь.
В один из дней в гости приехала Светлана. После обеда все куда-то рассосались, разбрелись, и мы с ней сидели на диванчике под лучами уходящего солнца.
В те времена в мужской школе учили не только чистописанию, но и многим другим интересным вещам, в том числе вышиванию. Накануне по краям белой салфетки я стал вышивать незамысловатые силуэты танков и самолётов. По моей задумке в каждом углу салфетки должны были располагаться жёлтые цыплятки, каждый из которых был кто парашютистом, кто бойцом с винтовкой, кто моряком, а один бежал с сачком – биологом.