Позвоню Вам по телефону как только приеду, т. е. 3-го.
Очень хочется повидать Вас, Ваню, Руфу[85], и познакомиться с Вашей супругой.
Надеюсь, найдется один вечерок, – или днём, – как Вам всем лучше.
Ваша Светлана».
«22/Х – 85
Дорогой Витя!
Я Вам только что отправила записочку, с уведомлением о том, что буду в Москве от 3-го до 10-го ноября (включительно), и что прошу Вас заблаговременно найти пару часиков для уютной встречи – с Вами, разумеется, и с Вашей Аней. А тут сегодня пришло Ваше письмо от 15-го октября!
Хотя я уверена, что мы увидимся на сей раз и будем долго, долго разговаривать, всё же я хочу воспользоваться случаем и кое-что сказать в письме. (При этом Вы меня извините, я надеюсь, если я буду повторяться, это на старости лет бывает.) Я так рада, Витя дорогой, что у нас возникла эта переписка. Она возвращает меня к тем дням, когда я сама была несравненно лучше, нежели сейчас. А такой “сдвиг во времени” – к лучшему, к более приятным дням, – всегда очень ободряет. Когда я думаю о том, как ужасно изменился мой Ося – и внешне и внутренне – за эти 18 лет, то я ужасаюсь мысли: а как я сама? Ведь нам трудно видеть себя самих как мы есть. Возвращение же памятью назад, в дни лучшие, – если таковые возможны вообще – как-то укрепляет веру, что “не всё потеряно” из былых хороших качеств. Оборачиваясь назад, отсюда, гуляя мысленно “в благоуханных, цветущих садах памяти”, возможно, что и в действительности делаешься немного лучше. Спасибо Вам за добрые надежды о моих старших детях. Я стараюсь их (надежды) разделять, но это не всегда выходит. Конечно, будущего знать нельзя, м. быть что-то и образуется… Внуков хочется видеть. Недавно я была озадачена (чтобы не сказать: потрясена) обилием “вариантов”, толков и слухов, сопроводивших наш с Олей выезд в Грузию.
а.) Оказывается, никто ничего толком не понял (так как никто ничего не объяснил им), да и до сих пор часто интеллигенция здесь обращается за “разъяснениями” к коротким волнам и всякому радиовещанию “оттуда”. А оттуда им сказали, что меня, оказывается, “правительство СССР переманило, посулив всякую хорошую жизнь”, на что я-де и позарилась. Чушь солёная – никто, ни один человек из СССР со мной не разговаривал с 1967 года, и никто мне ничего не “предлагал”. Сама отправилась в посольство в Лондоне с письмом в руке.
б.) По следующему варианту – уже не зарубежного, а нашего изготовления, – нас с Олей из Москвы, по возвращении “выслали” в Тбилиси, так как “правительство не желало” иметь нас там, под носом, в Москве. Тоже чушь, так как нас буквально завалили всем-всем в Москве, обогрели, обласкали и т. п. и т. д. – и очень желали нас “иметь” именно там!
в.) Третий вариант: нас послали в Грузию как символических провозвестников грядущей “реабилитации” моего отца. Нас “подарили” Грузии, так сказать – как залог того, что это будет. А самая простая реальность заключается в том, что нас не выслали и не послали, а просто я сама так решила, и просила покойного К. Черненко разрешить нам переезд в Грузию на постоянное жительство. Как видно, очень трудно людям предположить, что я сама что-то решаю и прошу, и делаю какие-то шаги: все думают, что кто-то где-то решает за меня “наверху”.
В результате всех этих неясностей в головах люди не знают как себя со мной вести. Это отравляет радость возвращения: ведь невольно ждешь, что все всё понимают и бегут тебе навстречу.
Ну, хватит обо мне.
Как я рада, Витя, что Вы путешествовали в других странах, Италия и т. д. Это так нужно, так абсолютно необходимо, чтобы иметь возможность сопоставить то, что видишь, с тем, что знаешь дома. Ведь русские всегда были путешественниками по Европе и Азии, а возвращаясь наслаждались сладким дымом отечества… Я почему-то часто думаю об А. Вертинском, который когда-то давно считался “контрой”, но вот его потянуло вернуться и здесь, в СССР, оказывается, он был действительно дома! Жизнь учит нас, и учит менять и взгляды и чувства. Мне было так страшно думать, что я вдруг умру в Англии, и меня похоронят не в родной земле!.. Эта мысль не давала мне покою в последние годы, просто жгла огнём.
Ну, а сидеть здесь дома не выезжая в иные страны очень противопоказано. Надо видеть мир вокруг нас, увидеть его своими глазами, пощупать его, понюхать.
Витенька, Вы мне расскажите об Александре Ивановне, о последних годах её жизни. Я так наслаждаюсь её дружбой в те далёкие времена, у неё была широта взглядов, юмор, большой и настоящий хороший вкус к искусству. Я так рада, что Вы пишете, и “варитесь в соку” кинематографа. Здесь в Грузии много интересного кино – но я ещё не имею доступа к этому всему.
Позвоню Вам 3-го ноября, как только приеду!
Привет всем от меня – Ваша Светлана».
«18/ХI – 85
Дорогие Витя и Аня!
Хочется ещё раз сказать, как приятно мне было встретиться с Вами обоими, а с Витей – через столько лет! Следующий день я провела с Ваней и Руфой, в поездках по городу, а потом мы засиделись у них: съели обед, приготовленный их молодыми.
Витя, Вы должно быть, не можете вполне осознать, почему я без конца повторяю, как мне было приятно повидать Вас, Ваню, всех… С годами нашей дружбы в Академии – и после – связано для меня очень многое. Это было время, когда я была сама собою, жила легко и счастливо, и хотя отец мой скончался, я ещё не переживала той ужасной внутренней ломки, которая пришла позже. В годы, последовавшие затем, я переживала какой-то душевный хаос (да, вероятно, и не я одна, но я сильнее других). Постепенно я всё больше оказывалась среди людей, настроенных оппозиционно среди всевозможных течений мысли, которые я привыкла считать чуждыми. Однако – волею судеб, я столкнулась с таковыми вплотную, и так сказать – сама погрузилась в них. Я ещё не рассказывала Вам об одном ленинградском антропософе (Вы знаете, что такое антропософия? А теософия?) Я до той поры не сталкивалась с подобными вещами. Но – они привели меня к увлечению Индией. А потом – к увлечению индийцами. А потом – как-то незаметно для себя в результате такого образа мышления я уже и не находила самое мысль об оставлении Родины ужасной, – как я полагала всю свою жизнь, до того. Потом последовали ужасные, кошмарные годы за границей, значительно образумившие меня. Я протрезвела и очнулась от какого-то сладкого тумана, в коем пребывала долго… Акт возвращения Домой – физического возвращения – это, Витенька, ещё не всё. Надо ещё вернуться к самой себе, к собственной положительной естественной самости…
Знаете, я вернулась из этой праздничной московской поездки другая, – даже Оля заметила. (Оля – вообще обладает поразительной интуицией, и схватывает то, чего разумом она всё ещё не может охватить и понять.) А я приехала к себе в Тбилиси с душевным миром, которого давно уже у меня не было. Жизнь в Грузии, которую мы начали год назад, полна своих трудностей и подводных камней. Народ тут предельно эмоциональный, даже страстный. Всё, всё разделяет людей на различные противоположные группировки. Надо разобраться, понять и их. Ходишь по острию всё время, кого-то обижаешь, кого-то не можешь понять. Здесь – Азия, глубокая, бездонная, вечная. Отношение к памяти моего отца – тоже азиатское, иррациональное (к нам с Олей тоже). А мы с ней приехали из Западного мира, из демократического рационального эгалитарного общества, где каждый предоставлен самому себе, и церемонии давно ушли в прошлое – даже при дворе Английской Королевы! То же, что мы видим вокруг себя здесь, являет собою феодальное, часто средневековое отношение к национальному Герою (и его потомкам). Иногда просто не знаешь, как себя вести! Стать в позу, и принимать все это обожание “на себя” ведь было бы бесчестной эксплуатацией эмоций здешних людей, грузин. Отвергать это обожание – тоже нельзя. Да и не все обожают: ненавидят с той же страстностью. Можно и нож в бок получить, я этому совсем не удивлюсь!
И всё-таки, и всё-таки, дым отечества так сладок, так сладок! Я часто хожу к могиле А. Грибоедова (там и моя бабушка недалеко похоронена) и повторяю снова и снова эти бессмертные строки… “Когда ж постранствуешь, воротишься домой, – и дым отечества нам сладок и приятен”. А уж кто как не Грибоедов всё сам отрицал, порицал, бунтовал и т. д. и т. п. И такие строки написал именно он, а не какой-нибудь там заурядный, “верноподданный” писателишка.
Ах, как много всего хочется… сказать, написать. Вот уж Год, как мы приехали, и только-только начала я привыкать опять к жизни ДОМА. И постепенно вернётся ко мне мое былое самоощущение, – утерянное за эти годы. Вот почему так хорошо погрузиться в атмосферу дней былых с теми, кто никогда и ничем не вёл меня в какие-то дебри чуждых идей. (А это ведь всё так тонко было, так незаметно, яд сладкий и приятный.) Спасибо Вам за то, что Вы остались такими же, какими я вас всегда помнила. До следующей встречи.
Ваша Светлана».
Светлана, приехав в Москву, в один из дней, по-моему, это было воскресенье, побывала у нас дома. Об этом она пишет в начале письма от 18 ноября.
С утра родители на жигулёнке поехали с ней в город, а мы с сыном приготовили обед. Потом решили, что, пока они будут ездить и обедать, мы успеем покататься на лыжах. Вернулись, когда уже начало смеркаться. Матушка встретила нас вопросом:
– А вы Светлану с папой не видели? Они только что ушли.
Нет, не видели, разминулись. Расстроились, но тогда не очень, думали, что Светлана не в последний раз к нам приезжала – о внезапном отъезде её и Оли меньше чем через полгода никто тогда из нас и предположить не мог.
Когда зашёл разговор о наших с сыном регулярных походах на лыжах, отец вспомнил, что давно, ещё 1954-м году, взял у Светланы её лыжные палки, чтобы отремонтировать – порвались ремешки на кольцах. Он их починил сразу же, но вручить хозяйке не смог, ей было уже не до лыжных прогулок. Перед тем как сесть за стол, отец принёс отремонтированные лыжные палки. Светлана, конечно, их вспомнила, была удивлена и обрадована памятью и вниманием. Палки она не взяла, сказала, что сделает это в следующий раз. А его больше не случилось. Так «Светланины» лыжные палки остались как память о ней.