Я говорю: «Ну, пожалуйста, с удовольствием, пойдёмте вместе и поговорим».
Она жила в Доме правительства, там, где «Ударник», то есть ей идти было почти до моего дома вместе.
Разговорились. Выяснили отношения насчёт семинара. Никакой обиды, даже намёка на обиду не было. Наоборот, она была очень как-то взволнована тем, что на следующем семинаре ей придется выступать значительно более развернуто и значительно более фундаментально.
С этого начались наши отношения, отношения, в общем, дружеские. Мы часто ходили домой вместе, говорили и болтали о чём угодно. Потом я стал замечать, что проявляется ко мне какойто специфический интерес. Она говорит, что можно ли я Вас провожу до дома. Уже от своего дома до моего дома. Я говорю, ну пожалуйста, давайте ещё погуляем, ещё погуляем. В общем, пошла планомерная осада. Причём с подключением вспомогательных средств, как я сказал бы. Была такая Арфо Аветисовна Петросян, работала у нас в ЦК. Как-то она приглашает меня в гости. Она была замужем за Беляковым, заместителем заведующего международным отделом. Прихожу, смотрю – Светлана там. Ну, что ж, совпадение. Вместе там пообедали. То, другое, третье, потом Арфо там меня отзывает в сторону как-то и говорит: «Слушай, ну нельзя же так относиться, как ты относишься к Светлане. Смотри, девка ну просто обмирает, и хочет с тобой дружить по-настоящему. А ты что же, собственно, держишь её на отдалении, абсолютно сух и официален с ней. Что же это такое? Прояви…» В общем, опытная сваха заработала. Но ни к чему это не привело.
Потом неожиданно акция другого порядка. Я как-то приезжаю к себе домой, и мать, Александра Ивановна, мне рассказывает: «А знаешь, приезжала Светлана. Приехала, представилась, мы познакомились. Она мне очень понравилась. Мы долго сидели и разговаривали». И действительно, с тех пор Светлана стала бывать у нас дома, очень подружилась с Александрой Ивановной, проводила с ней много времени. Осада пошла и с этой стороны. Были всякие пикники вместе с ребятами. Ося, ему было лет, по-моему, 8, в то время Кате было года два, ездили за грибами, ездили за город. Приезжал я к ним на дачу… Познакомила она меня со своими подругами – с Элей Микоян, женой одного из сыновей Микояна, с дочкой Шверника и т. д. Часто ездили на её машине. Один раз был смешной случай.
Мы как-то ехали на её машине, на «Татре», которую чехи подарили к 70-летию Сталину. Он её отдал дочке. Ехали мы на этой машине и вдруг красный свет. Довольно долго. Светлана за рулём. Вдруг взяла и проехала на красный свет. Я говорю: «Зачем Вы это сделали?»
– Ну, вот чего ещё там?
Едем обратно. Перекрыли нам на этом же перекрестке. Все четыре светофора горят красным. Всё перекрыто. Остановились. Подходит милиционер, молодой лейтенант: «Разрешите ваши права». Она достает из ящичка права. Я смотрю, как он их читает. Так удивленно на неё смотрит. Ну, думаю, сейчас будет оправдываться, извиняться. Ничего подобного. Он спокойно кладет права в левый верхний карман и говорит: «Ну, хорошо, я перешлю их вашему папе. Ему будет не очень приятно узнать, что дочь нарушает правила и создает аварийную обстановку. И сама рискует и других подводит и как она правит машиной». С трудом удалось уговорить его отдать эти права. Извиниться перед ним пришлось.
Ездили мы к ней в гости. Вместе с Ваней. Были у неё в гостях в Ореанде. Она отдыхала в Ореанде. Мы поехали туда на «Москвиче». Отдыхали в Ялте. Жили там у друзей. И бывали в этой самой Ореанде. Там вместе поехали уже на машине ореандской на Ай-Петри, встречали там восход солнца. Это была очень хорошая поездка. Там сломался у нас «Москвич», много было хлопот с его ремонтом. За запчастями пришлось ездить в Симферополь и т. д. и т. п. В общем, было довольно трудно.
Эти отношения длились довольно долго и довольно упорно. Мне пришлось отражать натиск Светланы. Она мне говорила: «Слушайте, мне 28 лет, почему Вы ко мне так относитесь? Почему Вы не можете отнестись как к женщине?» и т. д. Ну, что поделаешь, если не мила в этом смысле, то не мила, ничего здесь не поделаешь. Так мы с ней и продолжали дружить вплоть до её защиты и потом разошлись в разные стороны. Кстати, защита её прошла довольно скромно. Отец не проявил никакого интереса к её диссертации. По видимому, он даже не читал автореферата. Она относилась к нему свято. Когда я написал статью о социалистическим реализме и рассказывал ей об этой статье, говорил: «Я, кстати, там пишу о вкладе товарища Сталина в теорию социалистического реализма». Она перебила меня: «О вкладе?! – сказала она пренебрежительно. – О каком вкладе может идти речь? Он создал эту теорию! А Вы говорите о вкладе! При чём здесь вклад!»
Так что ей, по-видимому, очень многое пришлось пересмотреть после 53-го года.
На этом всё дело и кончилось. Мы очень редко стали видеться. Но потом, когда она уехала, об этом я узнал из печати, было (смеется) продолжение этой истории. Ко мне позвонил товарищ из органов и говорит: «Мне нужно с Вами повидаться, разрешите к Вам заехать?» Приезжает полковник, говорит: «Я хотел бы с Вами поговорить насчёт Светланы Иосифовны, кое-что уточнить». Ну, это в связи с её отъездом. Я говорю: «Ну, что я Вам могу рассказать, наверное, немного».
– Как немного?! Вы у нас числитесь одним из её любовников.
Я рассмеялся и говорю:
– Ну, это очень легко опровергается.
– А как вы опровергнете?
– Очень просто. Письмами. Ёе письма. Я могу Вас познакомить с её письмами. И Вы увидите, что она очень бы хотела, чтобы эта запись соответствовала действительности. Но у неё из этого ничего не получилось.
Действительно, я показал ему эти письма. Он посмеялся и говорит: «Да, действительно, здесь аппарат наблюдения ошибся».
В 1985 году она, как известно, приезжала с дочкой в Советский Союз. Она приехала, и мы с ней повидались. Она, уже после того, как уехала в Тбилиси вместе с дочкой и там пожила некоторое время, приехала в Москву и пришла ко мне в гости. Был Ваня у меня. Она рассказывала о своей жизни в Америке. Я был информирован, поскольку мне этот же полковник обе книжки дал в своё время почитать. И я был в курсе того, что она написала. Ну, она рассказала, конечно, значительно больше, и с акцентом на то, что ей очень тяжело всё это дело досталось.
Что она рассказала? Она рассказала, что её дочь Оля, отец которой – архитектор, там остался, в Америке. Они с дочкой сейчас жили в Англии. Она совершенно не была готова к тому, чтобы ехать в Советский Союз. Я, говорит, когда решила вернуться, я дочке об этом ничего не говорила. И, заручившись согласием в посольстве и получив это согласие из Москвы, я решила просто экспромтом взять дочку и поехать в Советский Союз. Мне посоветовали в посольстве не ехать из Лондона в Москву, иначе замучат репортеры и это будет белыми нитками шито. Я взяла билет на самолет в Афины, и мы с ней полетели в Грецию. Это было во время её школьных каникул. Полетели мы в Грецию, как обычно, в отпуск. И на второй или третий день я говорю: «Слушай, а не махнуть ли нам в Советский Союз? Посмотреть, где твой дед жил, работал». Она говорит: «Ну, конечно, можно поехать, с удовольствием, пожалуйста, поедем».
Они взяли билет из Афин и прилетели в Советский Союз. Здесь была известная пресс-конференция. Девочку замучили репортеры, и житья спокойного в Москве не предполагалось, было трудно его организовать, и поэтому она решила поехать в Тбилиси. В Тбилиси было довольно скучно жить. Отвели ей там квартиру где-то на окраине города в доме ЦК Грузии. Круг знакомых достаточно ограниченный. Жилось ей там довольно скучно, а самое главное, очень трудно с этой самой Олей. Оля, ей уже 14 лет – она очень способный к искусству человек, она играет на каком-то английском рожке, на гитаре. Она поёт, она очень способна к языкам. Она очень быстро стала осваивать грузинский и русский. За несколько месяцев, что они провели там, она уже свободно общалась с соседями и пр., пр. Но заявила, что дальше я здесь жить не хочу. Я хочу жить там, где я жила, где я училась. Я бросила своих подруг. Ты не сказала мне, что мы едем совсем. Это нехорошо. Целый назрел конфликт. И она вынуждена была уступить в значительной мере настояниям дочери и уехать обратно. Причём дочь поехала в Англию, а она полетела в Америку.
Она улетела прямо из Москвы, и мы с ней больше перед её отъездом не виделись.
Она написала прощальное письмо, где просит меня понять, что трудно ей было объяснить своё решение уехать, и поэтому она уехала и этим письмом прощается.
То, что я рассказал, конечно, лишено самого главного – лишено атмосферы и того, о чём мы говорили, что в её письмах ко мне, а писем было множество – я и уезжал в отпуск – она мне писала в отпуск, уезжал в командировку – она мне писала в командировку, телеграфировала и т. д.
Если взять квинтэссенцию из всего этого, то тогда, может быть, удалось бы воссоздать атмосферу той влюбленности, на которую я не ответил и того расстройства, которое я доставил этому доброму и милому человеку.
Здесь хотелось бы добавить еще несколько слов о том, что, несмотря на свое положение, Светлана отличалась исключительно скромным поведением. Никогда себя не выпячивала, всегда старалась быть в тени и никогда не подчеркивала того, что могло быть ею подчеркнуто.
Об отце она не любила рассказывать. Разве что о раннем детстве. В раннем детстве у них были очень хорошие отношения. Она тогда была, как её называли, Света-хозяйка, и собиравшиеся у него гости игрались в подчинение к ней. Игра носила несколько бюрократический характер. Решались какие-то вопросы голосованием, в котором у неё была первостепенная роль. Мне как-то она показала один из протоколов этой шуточной игры. Особенно поразила меня шуточная подпись Жданова, который одним росчерком карандаша изображал толстого смешного поросёнка. Но это всё было в раннем детстве. В юные годы она вспоминала об отце очень редко, разве что о просмотрах фильмов, которые, по её словам, привозил бледный и всегда дрожащий Большаков. Рубиконом отношений с отцом стали известные пощёчины, полученные ею в связи с её увлечением Каплером. С тех пор они стали видеться редко. Внуков отец вообще не видел, да и не интересовался ими. Однажды, когда она повела к нему Осю, он вынес и молча дал ему апельсин. Тем для разговоров с внуком он не нашёл.