И вот теперь денежки всплыли. Изъяли ни много ни мало, а пару мешков с пачками купюр с немного обугленными краями.
Оставался не пойманным последний соучастник, но, как оказалось, кто-то из местного УВД слил ему информацию, и заместитель председателя облисполкома товарищ Пономарев (самый тертый калач из этой шайки — в прошлом подполковник КГБ, а по молодости спортсмен, занимался тяжелой атлетикой) успел смыться. Это именно он расстрелял ребят.
Пономарев встал на лыжи, а по долгу прошлой службы скрываться он умел. Ориентировки, доведенные до каждого диспетчера всех видов вокзалов, ничего не дали. Преступнику удалось выскользнуть из города и затеряться. Предполагали, что у него имеется поддельный паспорт — слишком уж гладко и без лишней пыли он сумел испариться.
Но, как говорится, жадность фраера сгубила. Горохов придумал гениальную хитрость — и в честь этого битых несколько часов сидел на телефоне, никого больше не подпуская.
В итоге о громких обысках у криминальной троицы раструбили в местной газете “Советская Хакасия”. Осветили все. Где, сколько и что нашли. Пришлось немного цензуру даже подвинуть в оперативных целях, ведь чиновник и партократ в глазах советского человека должен был выглядеть кристально честным (с остатками нимба на голове), аскетичным и совсем не богатым. По достатку лучше, конечно, дворника, но хуже сталевара, что в горячем цеху здоровье на высокую зарплату обменивает. А тут — такая неувязочка. Высокопоставленные чиновники так сильно обгадились, что тень могла лечь на всю советскую систему. Но в целях поимки злодея Москва (после долгих и нервных для Горохова переговоров) дала добро на эту “авантюру”.
Светлана и Алексей молча наблюдали за этой шумихой, пытаясь разгадать, чего нужно ждать и зачем куковать в гостинице. Помочь им с этой загадкой я никак не мог — для нашей общей безопасности.
Если коротко, то в гараже у Пономаренко обнаружили залежи зеленых. Видно, готовился за границу дернуть. Но в газете его гараж никак не фигурировал. Будто не нашли его на отшибе Абакана. Прощелкали, стало быть. Вот Пономаренко и купился. На перекладных вернулся в Абакан и в свой любимый гараж наведался. А там круглосуточно дежурила засада в количестве двух оперов и одного меня. Только взять Пономарева живым не удалось. Бился он до последнего, потому как знал, что вышка обеспечена. Одного опера в реанимацию отправил, а второй его пристрелил. Целился в руку, но в горячке промазал. Прямо в лоб девятимиллиметровую залепил. Действия, конечно же, потом признали правомерными, и по громкому делу об убийстве подростков осталось двое обвиняемых.
Наша миссия была закончена. Горохов собрал нас перед вылетом в кабинете и каждого поблагодарил, крепко пожав руку. Даже Светлане пожал, но я бы на его месте хотя бы в щечку ее чмокнул. Но и рукопожатие от Горохова — награда высокая. Благодарности от него хрен дождешься. А тут он растрогался совсем. Но тут же взял себя в руки и во всеуслышание объявил:
— Других наград не ждите. Такой рассадник мы вскрыли, что много голов еще полетит. Заседание по делу будет закрытым. Такое пятно на себе система попытается затихарить. Все номера “Советской Хакасии” уже изъяли. Но большинство уже сами пошли по назначению — для растопки печей и уличных сортиров. Впрочем, свою роль они сыграли, и это главное.
В Союзе туалетная бумага появилась в массовом производстве еще в конце 60-х. Но настоящий советский гражданин предпочитал листы, испещренные типографской краской. Для этого даже специальные кармашки на стенку мастерились.
— Вот и все, товарищи, — подытожил Горохов, — благодарю за службу. Теперь наша группа больше не экспериментальная. Уверен, что, когда вернемся в Москву, ее переведут в постоянный статус. Процедура это не быстрая, опять проект приказа надо будет согласовать во всех инстанциях двух ведомств. Если в прокуратуре шустро это делается, то в МВД приказы неделями могут перенаправляться и дорабатываться.
— Никита Егорович, — обратился Алексей. — я так и не понял, почему эксперт вскрылся? Неужели он их так боялся?
— Тут скорее другая сторона медали, — его бывшая жена пояснила, что раньше Кузнецов не злоупотреблял, пока ту злосчастную экспертизу не провел. А потом как-то отрешился от всего и запил по тихой грусти. Семья развалилась, а сам он из областного СМЭ в Саяногорск перевелся. В нору забился. Когда понял, что скоро его липовая экспертиза вскроется, наверное, решил не тянуть до всеобщего позора и на тот свет себя отправил.
Горохов повернулся ко мне и, нахмурившись, спросил:
— Твоя командировка, Андрей Григорьевич, подходит к концу. Ты как дальше? Останешься с нами? Или за учебу возьмешься?
— Куда же я без вас, — улыбнулся я.
— А сессию потянешь? — уже больше из вежливости спросил Горохов, не скрывая радостной ухмылки.
— Придется. Если что, поможете к экзаменам подготовиться. Вон у нас какие разноплановые специалисты собрались.
— И то верно, — похлопал меня по плечу Горохов, а я успел заметить, как Света украдкой улыбнулась…
Глава 15
В Москву вернулись на следующий день. Горохов дал нам пару выходных. Я, наконец, посетил два своих самых любимых места в столице: Красную площадь и ВДНХ. Жаль, что не сезон для фонтанов. На ВДНХ они просто шикарны.
Первый наш рабочий день после выходных начался с традиционной планерки на Петровке у Горохова.
— Ну что ж, товарищи, — начал следователь, озабоченно покусывая кончик шариковой ручки, — нам поручили следующее дело. А вернее, несколько дел. Но все они схожи. История крайне запутанная, похлеще, чем убийство Кеннеди. Деревня Моховка, что в лесах Курской области, ничем не примечательна. Но за последние пять лет там пропало четыре женщины в возрасте от тридцати пяти до пятидесяти лет. Тела до сих пор не нашли. Никаких свидетелей, никаких зацепок. Дела я уже принял к своему производству, тома из Курска спецсвязью доставили. Вот фотографии потерпевших и их анкетные данные с краткой биографией. Изучайте, — Горохов разложил перед нами снимки женщин и какие-то бумажки с машинописным текстом.
На фотокарточках стандартного калибра 9х12 — обычные советские женщины сельской выделки. В простеньких ситцевых платьях. У кого-то шаль на плечах. Глаза полны печали, будто они догадывались о своей судьбе.
— Никита Егорович, — спросил Алексей, вертя в пальцах одну из фотографий. — А разве мы работаем по без вести пропавшим? Обычное же дело.
— Не совсем обычное, — Горохов задумчиво посмотрел куда-то вдаль. — Когда в городе человек пропал, тогда обычное. Есть шанс, что он где-то спрятался и не хочет, чтобы его находили. А вот все эти бабенки пропали из одной небольшой деревушки. У всех семьи, дети. А они словно испарились. Стало быть, скорее всего, нет их больше в живых. Уголовные дела возбуждены по факту убийства. Но пока убийства эти в один материал не объединили. Наша задача доказать, что все пропажи имеют общие признаки. Ну и, конечно, найти этих женщин живыми или мертвыми, как и того, кто причастен к их исчезновению. Пока версия об убийстве остается основной.
Версия-то версией, но сведений было крайне мало. Я задумчиво смотрел, как Света внимательно разглядывала каждую фотку. А потом она подняла голову от стола и задумчиво произнесла:
— Никита Егорович, я тут странность одну обнаружила. Хотя это, может, и не странность вовсе. Возможно, эти черты присущи все жителям Моховки.
— Не томи, Светлана Валерьевна, говори уже.
— У потерпевших одежда такая простенькая, будто они крестьянки довоенных времен. На макияж и намека нет. Волосы не ухожены, собраны в пучки и узлы.
— А что в этом странного? — вмешался Алексей. — Где вы видели, чтобы сельчане из глубинки как актеры или певцы выглядели.
— Вроде, ничего странного, если такие лица на улице встретить в деревне, — объясняла Света. — Но мы же смотрим на фотографии.
Мы все втроем недоуменно на нее уставились, не понимая, в какую сторону гадать.
— Ну, на фотографиях люди, и тем более женщины, обычно стараются выглядеть получше. Как-то принарядиться, глаза хотя бы карандашом подвести, прическу навести, в конце концов.
Да, это я и сам мог заметить.
— И взгляд, — пробормотал я так тихо, что никто не услышал.
— Ну, да… Действительно странно, — Горохов задумчиво теребил пуговицу пиджака. — Ну ничего, разберемся. Так… Вылет завтра утром. В Курск. Там нас встретят и доставят до деревни. В местном райисполкоме обещали помочь с нашим расселением.
— В деревню поедем, — воодушевился Алексей. — Всегда мечтал жить ближе к природе. Как же это прекрасно — пить молоко из крынки, утирая бороду рукавом. Каждое утро выходить во двор и удивляться рассвету. Считать, сколько яблок упало с дерева.
— Ого, Алексей, да ты романтик, — удивился я. — А когда ты в последний раз был в деревне?
— Не помню, в детстве еще. Лет десять мне было. У бабушки гостил. После этого, когда в город вернулся, давление умел измерять не хуже участкового врача.
Аэропорт Курска оказался еще меньше, чем в Абакане. Перелет занял чуть больше часа. Встретил нас местный участковый в звании старшины, мужик упитанный и с колоритной красной мордой, как у Евдокимова после приснопамятной бани. Нос с большую картошку, а руки — как моя нога в обхвате.
— Как долетели? — улыбался Полищук Яков Федорович, одной рукой крутя баранку милицейского “бобика”, а другой накручивая на палец рыжий гусарский ус.
— Отлично, — ответил Горохов. — Вот только одному из наших плохо в небе стало.
Старшина посмотрел на позеленевшего Алексея. Тот до сих пор боролся с приступами недомогания и смотрел на всех глазами умирающего лебедя.
— Высоты боишься? — усмехнулся Полищук.
— Нет, — замотал головой эксперт. — Видно, съел что-то не то…
Уши при этом у Каткова густо покраснели. Мы уже поняли, что самолетов он стал бояться после Хакасии. По пути из Абакана в Москву мы попали в сильную турбулентность. После этого Алексей по секрету мне сказал, что никогда в жизни не будет летать, что самолеты — это самые ненадежные штуковины в мире. Глаза у него при этом были — как у белька.