«Значительную часть своих усилий Петербургская офицерская организация затрачивала на агитационно-пропагандистскую деятельность. Основной ее формой было размножение и распространение разного рода нелегальных изданий. „Колокол“, „Великорус“, „Молодая Россия“ и многие другие нелегальные издания передавались из рук в руки, переписывались в тетради и записные книжки, некоторые заучивались наизусть; экземпляры „Великоруса“ неоднократно вывешивались на стенах Артиллерийской академии; агенты III Отделения, по-видимому, не без оснований, подозревали, что нелегальные издания хранились в библиотеках всех трех военных академий. <…> Организация установила тесный контакт с создателем так называемой „карманной“ типографии П. И. Баллодом в составлении и распространении прокламаций „Подвиг капитана Александрова“ и „Офицеры!“ <…> Еще более тесной была связь с фотографическим заведением студентов Медико-хирургической академии Б. Степута и Я. Бабашинского, где размножались прокламации на польском языке. <…> Кроме этого, осуществлялся регулярный обмен нелегальными изданиями со столичными землевольческими кружками, Комитетом русских офицеров в Польше <…> а также с польскими конспиративными организациями в Варшаве, Вильне, Киеве и с польской эмиграцией…».[413]
До 1856 г., несмотря на деятельность эмиграции, решительность наместника И. Ф. Паскевича служила гарантией стабильности Царства Польского. После объявления в 1856 г. амнистии всем участникам восстания 1831 г. надзором за ними русское правительство не озаботилось. Поляки восприняли это как проявление слабости центральной власти. Вернувшись из ссылки и эмиграции (около девяти тысяч человек!), сепаратисты стали создавать конспиративные организации. Не способствовала спокойствию и постоянная смена наместников. После смерти Паскевича в январе 1856 г. эту должность исполняли: генерал-адъютант М. Д. Горчаков (1856 г. – май 1861 г.), военный министр Н. О. Сухозанет (май – август 1861 г.), генерал-адъютант К. К. Ламберт (август – октябрь 1861 г.), снова Н. О. Сухозанет (октябрь 1861 г.), генерал-адъютант А. Н. Лидерс (октябрь 1861 г. – июнь 1862 г.), великий князь Константин Николаевич (июнь 1862 г. – октябрь 1863 г.).
Пропагандируя идею независимости, многие заговорщики уверяли польское общество, что восстание будет немедленно поддержано вооруженным вмешательством Англии и Франции. В сентябре 1861 г. в Генуе открылась польская военная школа, а в октябре в Варшаве был основан подпольный «Комитет движения». Летом 1862 г. он преобразуется в Центральный национальный комитет (Centralny Komitet Narodowy), ставший руководящим центром польских заговорщиков (так называемые «красные») в период подготовки восстания. В состав Центрального национального комитета входили Я. Домбровский, И. Хмеленьский, З. Падлевский, Б. Шварце, С. Бобровский. Региональные комитеты «красных» появились в Литве и Правобережной Малоросиии.
Свои подпольные организации имели и представители партии землевладельческой шляхты и буржуазии (так называемые «белые»).
К концу 1862 г. подпольные организации охватывали около 20–25 тысяч человек. Польская эмиграция за границей производила закупки огнестрельного оружия в разных городах Европы, преимущественно в Литтихе (ныне г. Льеж). Вооруженное восстание планировалось на весну 1863 г. Однако и для эмиграции, и для руководителей заговора восстание в Польше началось спонтанно.
До начала выступления польские сепаратисты пытались скоординировать свои действия с российскими заговорщиками. В конце сентября 1862 г. в Лондоне состоялись переговоры представителей ЦНК (А. Гиллер, З. Падлевский, в. Милович) с русскими эмигрантами (А. Герцен, Н. Огарев, М. Бакунин) и членом КРО. А. Потебней. На переговорах обсуждались следующие вопросы: крестьяне и земля; вопрос о белорусских, литовских и малороссийских землях (границы 1772 г.); участие русских офицеров в польском восстании. «Лондонские сидельцы» были готовы идти на любые уступки полякам, но при этом предостерегали последних от преждевременного выступления. В ноябре – декабре 1862 г. в Петербурге прошли переговоры представителей ЦНК (З. Падлевский и В. Коссовский) с представителями Центрального комитета «Земли и воли» (Н. Утин, А. Слепцов, Л. Пантелеев) и членом КРО. А. Потебней, которые привели к формализации российско-польского революционно-сепаратистского договора.
Участник переговоров вспоминает:
«…Должно быть, в конце ноября господин с пенсне экстренно собирает нас и сообщает, что из Варшавы приехал Падлевский, делегат от Центрального польского комитета, и просит, чтобы „Земля и воля“ назначила кого-нибудь для переговоров с ним. Дело это возложили на Утина и господина с пенсне. Было два свидания; на первом из них Падлевский заявил: восстание в Польше, если только правительство не отменит набора, неминуемо вспыхнет (по времени выходило, месяца через два); могут ли поляки рассчитывать на какую-нибудь помощь со стороны русской революционной партии? Ему объяснили, что будет доведено до сведения комитета „Земля и воля“ и он получит ответ. Собрался наш комитет. Мы все сочувственно относились к польскому движению, предвидели вероятность революционного взрыва, и тем не менее категорическое заявление Падлевского, что восстание вспыхнет в самом непродолжительном времени, произвело на нас ошеломляющее и удручающее впечатление: нам казалось, что поляки идут на верную гибель. Но это уже их дело».[414]
Принятые на переговорах решения зафиксировали в меморандуме, составленном на французском языке в двух экземплярах.
«Из меморандума явствует: а) что основные принципы, согласованные в Лондоне, признаются Центральным комитетом „Земли и воли“ „за основание союза двух народов – русского и польского“; б) что ЦК „Земли и воли“ считает ЦНК единственным представителем польского народа, а ЦНК, в свою очередь, считает ЦК „Земли и воли“ единственным представителем русского народа; в) что ЦНК будет действовать только на Правобережной Украине и что Русинский провинциальный комитет польской организации установит прямые контакты с Малороссийским комитетом „Земли и воли“; г) что хотя Россия и не подготовлена к революции, землевольцы примут меры к тому, чтобы помочь польскому восстанию действенной диверсией; д) что Комитет русских офицеров в Польше, являясь самостоятельной организацией, борющейся „за дело русской свободы и независимости“, получит от ЦНК финансовую помощь; е) что между организациями устанавливалась регулярная переписка с еженедельным обменом корреспонденции».[415]
«В конце 1862 года, – писал участник событий, – в Царстве Польском носились слухи о восстании; уже стали появляться в лесах скопища неизвестных людей; но никто в то время еще положительно не думал о возможности явного мятежа. Никому не приходила в голову мысль о такой дерзости; а между тем вооружение шло деятельно, поляки готовили оружие, порох, и т. п.; почти в каждом семействе шили одежду, конфедератки, щипали корпию. Местная полиция, состоявшая исключительно из поляков, конечно, знала о том, но молчала. Впоследствии обнаружилось, что многие полицейские власти принимали деятельное участие в приготовлении к восстанию и в самом мятеже.
Наши военные еще с 1861 года отдалились от поляков и не бывали в их семействах, а потому и не могли знать положительно о приготовлениях к открытому восстанию; хотя все понимали, все чувствовали, что вокруг их готовится что-то недоброе. Поляки в своих действиях и поступках в отношении к русским стали чрезвычайно дерзки, нахальны. Русскому в Польше была жизнь не в жизнь: худо и дома, еще хуже вне его. <…> Начальство не приступало к решительным мерам, полагая, что поляки опомнятся, придут в себя, и действовало мерами кротости. <…> Всякая мера правительства, клонившаяся к восстановлению спокойствия, тишины и порядка, нарушаемых поляками, выставлялась ими в виде насилия; всякое бесчинство, публичное оскорбление, наносимое русским, оправдывались по-иезуитски – патриотизмом. Словом сказать, смотря по обстоятельствам из мухи делали слона и из слона – муху.
Чем меры правительства были снисходительнее, тем поступки поляков были нахальнее. Когда же наконец обнаружилось, с какими людьми довелось нам иметь дело, были приняты меры решительные, но уже было поздно, и со стороны поляков все было готово к открытому восстанию. В конце 1862 года был отдан приказ по войскам: быть постоянно в готовности к действию, усилить патрули, забирать с улиц всех шляющихся по ночам и т. д. Тогда же стали доходить до начальства положительные слухи, что в лесах сбираются толпы неизвестных людей, иные являлись с дубинами, другие – с оружием. С нашей стороны стали посылать отряды для разогнания шаек. При появлении их мятежники разбегались».[416]
Нельзя сказать, что руководство российских спецслужб ничего не знало о готовящемся выступлении, однако точное время мятежа, силы мятежников и места выступлений были выявлены в самый последний момент.
«Известие о дне, назначенном для восстания, было получено заблаговременно и немедленно сообщено Его Высочеству наместнику; но первая вспышка мятежа захватила наши рассеянные по Царству отряды врасплох».[417] Причиной тому стала спонтанность выступления мятежников. Для того чтобы изолировать молодежь и ликвидировать кадры повстанческой организации, помощник наместника маркиз А. Велепольский выступил инициатором рекрутского набора в январе 1863 г. В списки рекрутов включили 12 тысяч человек, подозреваемых в принадлежности к подпольным организациям. Объявление рекрутского набора послужило сигналом к открытому выступлению, уклонившиеся от набора вышли из Варшавы и составили первые повстанческие отряды. Всего к началу 1863 г. в рядах повстанцев насчитывалось около 25 тысяч человек.
Военными руководителями восстания являлись в основном офицеры русской службы